Кегельбан для безруких. Запись актов гражданского состояния - Владимир Бацалев

— Привет, — говорит реставратор. — О тебе никто не спрашивал.

— Я в этом не сомневался, — говорю я. — В субботу встретил начальника, так он от меня убежал, чтобы я чего-нибудь не попросил.

— Он уже и сам не рад, что связался с этой библиотекой.

— Почему ты не расставляешь книги по полкам?

— Жду тебя, — говорит реставратор. — Ты же будешь составлять опись и должен знать, где что стоит.

— Я начну сразу, как только художник вырежет штампы для книг и у нас будут деньги, чтобы с ним расплатиться. Кстати, Адам Петрович выпросил для нас каталожный ящик в городской библиотеке.

— Он хороший человек, — говорит реставратор.

— Единственный коммунист в этом городе, который еще не прекратил свой партбилет в хлебную карточку, — говорю я.

— Может, бутылку возьмем? — предлагает реставратор.

— Что ты читаешь? — спрашиваю я.

— Апокриф какой-то. Только плохо видно: мыши гадят прямо на страницах. Возьми после меня — интересно.

— Лучше почитай вслух.

— «Иисус сказал: Если те, которые ведут вас, говорят вам: Смотрите, царствие в небе! — Тогда птицы опередят вас. Если они говорят, что оно — в море, — тогда рыбы опередят вас. И если говорят, что — в земле, — не верьте им, потому что там царствие кротов. Но царствие внутри вас…»

— Что тут интересного? Банальная истина, что только в душе я себе хозяин.

— Давай позвоним предпенсионеру и спросим, где его царствие.

— Он за себя-то работать не хочет, а ты еще требуешь, что бы он вытянул работу Христа на общественных началах. Вот будет субботник, тогда и спроси.

— …«И еще сказал: Наступят дни — вы будете искать меня. Вы не найдете меня.»

— Не про нас. Да и вообще мура все это. И так ясно, что надо делать, без всяких учителей.

— Я, наверное, сегодня нажрусь, — говорит реставратор. — Составишь мне компанию?

— Шел бы ты к «плотникам», — советую я. — Стал бы их идеологом, раз у тебя мозги чешутся.

«Плотники» — это ансамбль песни и пляски допризывников при районном отделении ДОСААФа, набранный из учащихся столярного ПТУ. Они считали, что советская экономика вот-вот развалится, и били всякого, кто отказывался покупать рыбные котлетки и томатную пасту. Райком боялся с ними связываться, чтобы не выглядеть поборником экономического развала…

— Малолетние кретины, — говорит реставратор о «плотниках». — Зачем строить столярное ПТУ в городе, где нет ни одной мебельной фабрики?

— Вот именно за этим, — говорю я и иду к выходу.

— Посиди, — просит реставратор, — тошно одному напиваться.

— Меня, наверное, скоро в армию заберут.

— А библиотека? — спрашивает реставратор. — Я один не вытяну. Я вообще один ничего делать не умею, даже зайцем в автобусе ездить. Меня не учили.

— Библиотека будет гнить дальше, ждать следующего предпенсионера… И я думаю, нам ее все равно не спасти, все равно ее зальет дерьмом из «Незабудки» или крысы доедят. И если я еще что-то делаю, то только потому, что мне в детском саду вдолбили: всякая работа в нашей стране — почетна, даже бесполезная, — говорю я и выхожу на свежий воздух. Настроение мое совсем падает, и хоть как-то поднять его может одна Марина, потому что с ней не надо притворяться и предъявлять себя с отдельных удобных и выгодных сторон, как бракованный товар или социалистический реализм. В нее хочется вылить себя целиком со всем дерьмом и розами.

Марина была сиротой и выросла и пригородном интернате для умственно-неполноценных детей, потому что в тот момент, когда ее оформляли, в нормальном детдоме не было свободных коек. А потом про нее забыли, как про всех, о ком помнят с детства… Когда она подросла, ее определили дежурной сипелкой и держали среди воспитанниц за самую смышленую. Большинство же девочек из интерната отправлялось на вечное поселение в психиатрическую больницу. Будь у этих урожденных алкоголичек и наркоманок родные, может быть, их и выпускали бы на свободу под ответственность нормальных родственников. А без такого поручительства они гнили в сумасшедшем доме. Правда, Марина кое-кого из них навещала.

Однажды в интернат приехал председатель химзаводского профкома с подарками, увидел Марину, бросил подарки и влюбился. Он прописал ее в заводской квартире и собрался утолять там свою страсть. Тут вмешался Сусанин, нажив себе очередного врага. Председатель пустил слух, что Сусанин забрал Марину в личное пользование, но первый секретарь заткнул ему глотку выговором. Адам Петрович перевел Марину на работу в ЗАГС, потому что в интернате она совсем белого света не видела: по ночам меняла горшки и утки у детей, а днем отсыпалась. Потом появился я, и Сусанин сдал Марину под мою защиту.

Весь ЗАГС занимал одну комнату, посреди которой стоял круглый стол. За столом сидели четыре делопроизводительницы. Марина оформляла браки, старуха напротив — разводы, женщина слева выдавала свидетельства о смерти, справа — о рождении.

Где-то в кустах на окраине строился уже десять лет Дворец бракосочетания. «Зеркало» называло эту кучу бетонных плит красивым словом «долгострой», как будто строили что-то величественное и грандиозное — Парфенон и пирамиду Хеопса под одной крышей. Но мебель, которую заказали к пуску дворца, как назло, пришла в запланировавши срок, ее сложили штабелями вдоль стен в коридоре старого ЗАГСа так, что невесты, носившие трусы пятидесятого размера и больше, лишились счастья выйти в Сворске замуж.

Когда Сусанин повел меня знакомиться, то тоже застрял. Я вошел один, и Марина спросила:

— У вас кто-нибудь родился или умер?

— Нет, — сказал я. — Я пришел жениться на вас.

— А чем я лучше других? — спросила Марина.

— Вы похожи на розовый куст после дождя.

…Потом Сусанин сказал мне, что это — безнадежная метафора. «Поклонник красоты оборвет куст, ненавистник — растопчет; в любом случае куст — не жилец». Ему видней. Ведь он не понимает людей и вещи буквально, ищет их суть в сравнениях. А я даже не уверен, что сам придумал эту фразу…

Но Марина после моих слов стала вылитый куст.

— Тогда заполните бланк и заплатите пошлину — рубль пятьдесят, — сказала она.

Тут в окно влез Сусанин и заявил, что дело терпит…

А дальше было как в сказке. Я сказал, что люблю ее, и Марина ответила мне взаимностью. Мы поклялись любить друг друга, пока не надоест, и поцеловались… И вечером я принес в ее квартиру свой чемодан… И председатель профкома, видя, как рушится его последняя надежда, хотел искусать меня по дороге, но я отогнал его палкой.

Правда, дальше невинных поцелуев наша совместная жизнь не пошла, хоть мы и целовались все вечера напролет. Марина оказалась такой беззащитной и доброй, что мне было неудобно просить о чем-то человека, который и так никому никогда ни в чем не отказывает. Я думал, она сама как-то попытается. Ведь чувствовала она, что я не импотент, но ей, вероятно, и в голову подобное не приходило. Только однажды она прижималась ко мне искренне, обнимала в постели, но любовью здесь не пахло. Просто у нее разболелись почки, а у меня в это время был грипп, температура 39°, и Марина использовала меня вместо грелки…

Я захожу в ЗАГС с кактусом в горшке, который украл в кинотеатре. Марина обожает флору. В аптеке, поликлинике, химчистке — везде она отрывает по отростку или кустику и потом сажает дома. Поэтому карманы ее и сумка вечно набиты листьями сансевьеры, герани, лимона, побегами аспарагуса, вьюнка, азалии…

Еще я купил цыпленка в зоомагазине. Все покупали, и я купил. Все брали по десять штук, чтобы вырастить на балконе за лето и осенью иметь свою птицу, а я взял по дурости. Цыпленок был легкий, как комок свалявшейся пыли, и еле слышно тикал будильником…

Марины в конторе нет: старухи говорят, что она заболела. Я бегу к ней, и у дома меня хватает за рукав Столик, протягивая одну ладонь, а другой зачем-то постукивая себя в грудь. Я не знаю — зачем? Вообще, в его движениях много необъяснимого.

— Извините, — говорю, — но я вам руки не подам.

— Зря, молодой человек, мои руки чисты… Вот что, незачем нам жить как кошка с собакой. Мы теперь в одной упряжке руководящего совета…

— Домсовет не сегодня-завтра концы отдаст. Для этого Сусанин и включил себя, меня и вас — лебедя, рака и щуку. Юродивых заменил убогими, а вас оставил как реликт, или пожалел, или — из собственных соображений. Он сцепился со Сплю и с вами только потому, что вы придумали один способ, как убивать время, а он — другой. Вот Сусанин и хочет доказать, что его способ веселее. Для этого надо уничтожить Домсовет. И он его уничтожит, вот посмотрите. А я не хочу придумывать никаких способов, я хочу трудиться, а не слоняться по улицам. Но вероятно, работать мне не дадут. Да точно не дадут! По рукам ведь бьют, если хочешь взять с земли орудие труда…

— Нет, вы меня не убедили. Новая, помолодевшая гвардия Домсовета будет работать на износ. Так всем и расскажу…