Венгерские повести - Андраш Беркеши

class="p1">Осторожно, чтобы не вызвать новый приступ кашля, Гилл попробовал кончиком распухшего языка вытолкнуть кровь, накопившуюся во рту. Это ему удалось, по подбородку потекли струйки, добрались до груди.

— Шарик…

Робот стоял неподалеку, на том месте, где остался с вечера. Рискнув, Гилл набрал в легкие побольше воздуха. Только бы не проклятый кашель.

— Подойди…

Шарик обогнул угол командирского пульта и, приблизившись к креслу, остановился. Гилл почувствовал, что сейчас закашляется.

— Нагнись!

Руки дважды соскальзывали с железной шеи, прежде чем Гиллу удалось за нее ухватиться. Для этого пришлось задержать дыхание, померкло в глазах.

— Подними!

Ноги беспомощно висели, как плети, ну да все равно.

— Назад!

Робот попятился, вытащив его из кресла. Каблуки громко стукнули по пластиковому полу. Шарик снова обошел пульт и поволок его дальше. Боль во всем теле была нестерпимой, но главный враг — кашель будто забыл о своей жертве. Так, пожалуй, вытерпишь до кресла перед радиотелескопом возле стены.

— Налево…

Шарик двигался довольно быстро, но шесть метров, отделявшие его от радиотелескопа, показались Гиллу вечностью. Мышцы рук ослабли, отказывались повиноваться.

— Стой!..

Он упал рядом с креслом, ударился годовой о подлокотник, сознание помрачилось. Этого он боялся уже больше кашля — не успеет выключить робота… Яркое освещение командирского салона начало меркнуть: словно огромная горячая волна ударила Гилла в спину.

— Наклонись, — прошептал он, — наклонись ко мне!

Широкая стальная грудь робота медленно склонилась над распростертым на полу человеком. Гилл, раскачиваясь на гребне подхватившей его волны, то приближался к роботу, то удалялся в постепенно сгущающемся мраке. Стиснув зубы, он выждал, когда волна поднесет его к Шарику поближе, зная, что сил хватит теперь только на одно движение. Вот оно… Пальцы судорожно вцепились в рычажок выключателя. Внутри железного торса что-то тихонько щелкнуло.

Робот, все еще выполняя команду, наклонился вперед слишком низко, выключение застало его врасплох. Потеряв равновесие, железное тело весом более трехсот килограммов дрогнуло, качнулось и рухнуло на распростертого человека, словно прикрывая его собой. Последним проблеском сознания Гилл зафиксировал это: «Благодарю, Шарик…»

Ваи жил в ту странную и весьма важную эпоху, когда То вдруг умолкло. Между тем слуховая память Ваи навсегда сохранила резкий и угрожающий вой, который вдруг прорезал тишину лесов, а затем утихал, переходя в хрип; так хрипит смертельно раненный зверь под ударами дубин охотников. В таких случаях, если светило давало еще достаточно света в темные заросли первобытного леса, все взрослые мужчины их орды, почтенные отцы семейств и молодые охотники, раздували ноздри и без того широких, плоских носов, стараясь уловить едва слышный запах добычи, осторожно крались к опушке и ныряли в кустарник. Потому что То кричало, только убивая; вслед за воплем наверняка можно было найти неподалеку от его местопребывания еще теплый труп одного из крупных обитателей леса. Мясо, которое так необходимо таким, как Ваи, чтобы наполнить желудок. Над тем, какая существовала связь между криком, который испускало То, и появлявшимися следом убитыми животными, члены орды не задумывались по той причине, что еще не ведали причинной связи. Точно так же, как Ваи не мог рассказать своим младшим братьям и сестрам о том времени, когда То еще порой издавало вопли, а потом кормило всю орду даровым обедом. Соплеменники Ваи, в муках и трудах рождая первые слова и с не меньшим напряжением всех извилин складывая их в логическую цепочку, старались в первую очередь передать понятие «сегодня», ибо сумрачное «было» таилось где-то в памяти мышц и эмоций, а туманное «будет» еще дремало в недрах непроснувшихся страстей и казалось лишь неопределенным продолжением настоящего. Так, Ваи и его сородичи даже не подозревали, что за четыре поколения до них То вообще не издавало воя, и уж тем более не знали о тех временах, когда оно вообще не существовало на их планете.

Иногда То — правда, не часто, — их обманывало: после очередного воя они напрасно обшаривали кустарник вокруг. Но разочарование скоро сглаживалось и забывалось, как только убивалась новая жертва и гора мяса опять насыщала желудки.

По милости божества под названием То соплеменники Ваи никогда не страдали от голода, но это обстоятельство отнюдь их не изнежило. Мясо надо было защищать от диких собак и прочих мелких хищников. Дело в том, что То — и это они заметили, но передать опять-таки не умели, убивало животных не без разбору, но только более крупных по размеру, чем они. Нередко случалось, что неподалеку от громадной туши двурогого на истоптанной траве валялся труп его смертельного врага — желтого убийцы, выставившего к равнодушному небу свое грязное белое брюхо; длинные кривые когти еще носили следы крови двурогого, в последнем предсмертном прыжке сбросившего хищника со своей могучей спины. Но То не щадило ни жертву, ни преследователя. Круглое с обугленными краями отверстие было настолько мало, что Ваи и его собратья даже не находили его в густой рыжей шерсти желтого убийцы, а тем более в толстенной, складчатой шкуре двурогого. Лишь слабый запах горелого мяса, смешанный с ароматом травы и черной земли, взрытой копытами двурогого, говорил о насильственной смерти.

Когда этот запах ударял им в ноздри, он напоминал им две вещи: огонь и удар молнии. Члены орды уже знали огонь, но не умели им управлять. Они приносили его на горящих ветвях дерева, расщепленного ударом грозы, и, трепеща, пытались сохранить у себя навечно, но попытки эти кончались неудачей. Огонь угасал либо при первом же летнем дожде, либо из-за чьего-то недосмотра, когда в середине ночи стражи огня, уснув возле костра, забывали подбросить ему пищи. Но То убивало без огня, не наблюдалось и сверкания молнии; удар не сопровождался раскатом грома, хотя сила его была страшной, валила замертво громадного, как гора, двурогого. Молнии они страшились, нередко она убивала кого-нибудь из них прямо на месте, у подножия высокого дерева. Нет, То не совершало ничего подобного, и они не испытывали перед ним страха; во всяком случае, в ту пору. То испускало вопль и убивало, сородичи Ваи подбирали добычу, сражались из-за нее с дикими собаками и пировали, пока не съедали все до голых костей. Затем То опять вопило, и они опять рыскали в зарослях, искали мясо. Таков был порядок, вечный и незыблемый.

Но вот наступило время, когда То перестало кричать. Обеспокоенный Ваи, однако, не умел поделиться своей тревогой с собратьями, которые тоже испытывали нечто подобное. Они ждали привычного вопля, но первобытный лес продолжал хранить молчание. Пришла и ушла ночь, потом еще одна; тревога росла, желудки пустовали, муки голода становились невыносимыми.