Игра навылет - Анна и Петр Владимирские

У обоих было чувство праздника. Короткий совместный отпуск в Андорре подарил им самое главное: беззаботность и ощущение нежной близости. Эти несколько дней стали для них словно медовым месяцем. Гостиницу окутывала атмосфера чарующего сонного покоя. В ней пекли невероятно вкусные булочки с маком, орехами и изюмом, и запах свежей сдобы пропитал все помещения. Днем подавали сытный деревенский обед: густой фасолевый суп, на второе был гуляш с грибами и овощами или та самая «ла париллада». А на десерт полагался дивный ежевичный пирог со сливками, над которым явно колдовал гениальный кондитер. Домашняя ветчина и сыр, слоеные пироги с сочной мясной начинкой, ягодные корзиночки и пудинги тоже могли покорить любого гурмана.

Один раз они устроили себе «выходной день» и отправились прогуляться по столице, Андорра-ла-Велья. Вера проголодалась, и Андрей завел ее в первый попавшийся ресторан, оказавшийся итальянским.

— Но я не люблю пиццу, — сказала Вера, листая меню.

Андрей ответил, что в итальянской кухне, кроме пиццы, еще сотня разных блюд и что она ведь давно хотела попробовать такое вкусное, слоеное, как оно называется… А, конечно, помню, мясное, мы его с тобой в Крыму пробовали. Вот только название выскочило из головы… Сейчас, подожди минутку, вспомню…

— Кажется, это блюдо начинается на букву «п», — неуверенно предположил Андрей.

— Хм… Да, пожалуй, — сказала Вера. — На «п»? Они поискали в меню, но не разобрались.

— Ты сумеешь объяснить официанту, чего мы хотим?

— Попробую. — Двинятин подозвал молодого человека и что-то ему сказал по-английски. Оказалось, тот чуть-чуть знает русский язык, потому что здесь бывает много русских туристов.

— Вы хотите песто? — спросил официант.

— Нет.

— Пицца?

— Да нет же! Никакой пиццы.

— Тогда памадазис?

— Нет, не то…

Официант исчез и через минуту привел шеф-повара. Они хором взялись перечислять все блюда на букву «п».

— Полента? Панна котта? Паиль? Пассата?

Когда они назвали все, что было в ассортименте, шеф вспомнил еще несколько кушаний: их в данный момент нет, но приготовить можно.

— Пенне? Паштет? Панино с цукини?

Несмотря на старания повара и официанта, мужчина и женщина отрицательно мотали головами. Им уже становилось неловко. Но ресторанные работники непременно желали угодить капризной парочке.

— Пектен, в конце концов?! — На лбу шефа выступила испарина. Он достал из фартучного кармана большой клетчатый носовой платок и вытер лицо.

Неожиданному развлечению обрадовались другие посетители ресторана. Те, кто с интересом наблюдал за сценой, увидели, как женщина устроила пантомиму, раскатывая в воздухе воображаемое тесто и укладывая его слоями.

— Понимаете, это такое, очень вкусное… Что-то вроде слоеной запеканки или плоских тонких коржей… Из мягкого теста, а между ними мясной фарш.

— Аааааа!!! Лазанья? — воскликнул шеф-повар.

— Да! Да! Конечно, лазанья! — обрадовалась Вера.

— О! Боже мой! — схватился за голову официант. — Блюдо на «п»! С чего вы взяли, что лазанья — это еда на букву «п»?! Покажите мне в этом слове хоть одно «п»!

Андрей и Вера посмотрели друг на друга… и захохотали так, что другие едоки невольно улыбнулись.

— Ой! Не могу! — Вера заливалась слезами от смеха. Ей вторил Андрей:

— Лазанья оказалась на букву «п»! Откуда там взялось это «п»?!

Лазанью им, конечно же, принесли. Они очень повеселились в этот день, и Вера даже почти забыла свои грустные мысли.

В другие дни она не мешала Андрею работать. Даже помогала заниматься туберкулинизацией бычков, то есть записывала результаты сделанных им туберкулиновых проб. Он посматривал на ее нежный профиль и думал в сотый, наверное, раз о том, как ему повезло. Внимал ее голосу, будто впервые слышал.

Она забавно называла цвета: не «синий», «серый» или «бордовый», а говорила: «цвет морской волны», «мокрого асфальта» или «пьяной вишни». Могла сказать: «Снег пахнет арбузом». Причем в таком восприятии цвета и запаха не было ни капли манерности.

Ее поражали горы, их несоразмерность человеку. Она говорила: они не сопоставимы с нами, маленькими. Примерно как одна буковка — с целой библиотекой. К этим кручам идешь, идешь — а они все так же далеки. Горизонт есть, но горизонт вздыбленный, взбесившийся. И вершины просто неправдоподобно высоки. Поднимаешь голову, задираешь ее все выше, а нужно еще выше, и кажется, эта стена сейчас на тебя упадет… Особенно пугают нависшие над дорогой-серпантином» скалы. А если свалятся? Но больше впечатляет не возможность обвала, а запредельная крутизна. Слишком велики горы по сравнению с человеком, как динозавры среди муравьев. Смотришь на них, и взгляд отталкивается, хочется отклониться назад, опереться на что-нибудь. А не на что.

Или вот эта лестница, прорубленная в камне и ведущая на смотровую площадку. Поднимаешься по ней, словно к небу из центра планеты. Близко, на расстоянии протянутой руки — скальные породы. Где мы — в мезозое или кайнозое? Внизу остался силурийский период, геологические пласты, пучина прошлого…

Да, прошлое… Вера очень скупо поделилась с Андреем событиями последних дней. Вскользь рассказала, что взялась помогать подруге Лизе Романовой, у которой в отделении скончался пациент от отравления крысиным ядом. Описала вдов в женском клубе, их нелюбезный прием. Умолчала о встрече с постановщиком экстремальных игр Чепурным, об угрозах неизвестного, о травме Кирилла. Не хватало еще, чтобы Андрей бросил свою работу и помчался выяснять, кто угрожает его любимой женщине.

Хорошо, что он не придал особого значения ее историям. Заметил лишь, что дамы из клуба вряд ли будут откровенны с чужаком. Он с клубной закрытостью сталкивался в свое время в Великобритании. Это своим надо быть, и то не гарантия…

Вера отключила мобильный телефон. Во-первых, из-за страшного зверя роуминга. Во-вторых, мог позвонить Яремчук, и Лиза тоже могла разбередить совесть. Андрею сказала: отключила, чтоб никто не мешал. Так и вышло. Только Оля пару раз набирала номер Двинятина, ныла в трубку.

Однако Лученко все время находилась в ожидании. Вот-вот что-то произойдет. Она не знала — что, но понимала: долго так длиться не может. Это не конец.

Да, разумеется, она вынуждена была отойти от возникшего «дела». Потому что благополучие и здоровье близких важнее всего, даже восстановления справедливости. Но теперь, когда требование незнакомца выполнено, можно ведь о нем поразмыслить! И она думала, думала… И сама не заметила, как однажды вечером занялась шитьем.

В маленьком уютном магазинчике Вера купила голубой ситец-купон. На небесно-лазоревом фоне белели пушистые папоротники. Над ними летали парашютики одуванчиков, трепетали крыльями прозрачные стрекозы. Так и хотелось сшить из него легкий летний сарафан.

Разложив на кровати ткань, Вера скользила по ней острым обмылком, намечая внешние линии и вытачки, и в десятый раз анализировала ситуацию с киевским расследованием. Нужно придать некую стройность общей картине. Кто же этот неизвестный, который ей угрожал? Вдовы, банально «заказавшие» своих мужей?..

Теперь нужно острыми ножницами вырезать все детали…

А кто следил за ней и ее родными? Эти тетки кого-то наняли? Профессионально выполнено, ничего не скажешь. И разговоры наверняка подслушивали. Сразу после звонка Паше Винницкому всполошились. Значит, тщательного исследования причин смерти Бегуна не хотят…

Теперь нужно все разрозненные части сметать. Создать из разных кусочков ткани одно цельное произведение. Тогда странным образом соединятся в одно целое разорванные нити бытия…

И ведь, чтобы быстро нейтрализовать ее вмешательство, нажали на самые болезненные места. Кирилла чуть не покалечили. Рассорили его с Олей. Лизе Романовой предложили на выбор кнут или пряник. Как говорится, то самое предложение, от которого не отказываются…

Так что теперь делать? Отступить. Вот так просто? Неужели нельзя и сволочь эту из панциря выцарапать, и всех близких из-под удара вывести? Но может, организовали все не вдовы, а кто-то другой, кого не видно и не слышно. А он лишь управляет ими, как манипулятор в театре теней…

Вера Лученко закончила шитье поздно ночью, когда Андрей уже спал. И сказала себе: хватит. Не надо себя обманывать. Притворяться кем-то другим.

Ведь могут пройти дни. Могут промаршировать, как на параде, недели. Даже месяцы. Покажется, что воцарился покой, снаружи и внутри. Будет штиль, безветрие-безвременье. Но ты поймешь, что не можешь жить, бросив начатое. Хоть в скафандр залезь, хоть на край света беги, будут тебе сниться по ночам несчастные, а потом и днем станут шептать в уши. Или смотреть на тебя из густой травы.

Не видать тебе покоя никогда. Да и чем еще заниматься? Чем заполнять досуг и душу, когда ты чувствуешь приближение катастроф и страданий? Слышишь мысли многих людей и их мольбы о спасении? Как богу на Олимпе — все знать, понимать, но ничего не делать? Сидеть и пить амброзию? Не получится.