Чудские копи - Сергей Алексеев

– А ты ведь не поверил в силу креста честного. Усомнился! – сказал Опряте с укором. – Сверг я идолищ поганых и пожег вкупе с храмом бесовским и рощей, кою именуют священной. Снял заклятие сатанинское, спали чудские чары, и ныне путь открыт. Теперь твой черед. Веди ватагу, пусть возьмут добычу.

Дерзил Первуша! И, невзирая на сан иноческий, наказанию подлежал, да слово было дадено Анисию, в делах духовных следовать советам Феофила. Стерпел Опрята и, знак подав поручным, направился в сторону дымного столпа, который все еще курился на кургане и путь указывал. Заступы взяв из ушкуев, ватага повалила за ним гурьбой, торя широкую дорогу по мерзлой, мшистой мари. Заметив сие, вожатый Орсенька кричал что-то с другого берега, но донеслось лишь:

– Эй! Куда?!

Верно, вовремя опомнился вожатый, что обернулся в сторону кургана и, дабы не ослепнуть, пал наземь и стал смотреться в осеннюю воду, ровно в серебряное зеркало.

И предстал ушкуйникам вид будто бы и свычный – пожарище, пепелище, кои сами они оставляли за собой в походах. Но ежели подпаленное кочевое становище выгорало в единую минуту, то могила чудская тлела до сей поры, напоминая кострище, великую гору шаящих головней и угля, к коим и подступиться было невозможно. За многие лета курган укрылся толстым слоем отживших павших дерев, отломленными сучьями, мхами и прочим лесным сором, и ныне все это, насытившись огнем, дышало и шевелилось, испуская искры и фонтаны пепла, и чудилось – земля горит. Древний сосновый бор, чудская священная роща обратилась в черные столбы, подпирающие дымное небо над курганом, ибо верхним пламенем спалило лишь кроны сырых дерев. И теперь нижний, земной огонь выедал их смолевые корни, отчего сосны в три обхвата низвергались, вздымая огненные волны, спадающие со склонов. А порою дерева валились десятками, скатывались вниз, и уж на земле, сочлененные вместе, вспыхивали разом, образуя костры великие по кругу всего кургана. Пламя с гулом уходило в небо, от жара, будто свечи, возгорались иные сосны у подножия, и в тучах с отсветом багровым протаял, прогорел великий проран, куда и устремился черный дым.

Геенна огненная!

Даже бывалые ватажники, виды повидавшие, невольно цепенели и таращили глаза, но только в первые минуты, а потом стали тянуть руки и греться от сего огня, поскольку студеной была пора, и покуда не остынет сие пепелище, не ступить было на него, и тем паче, копать. Лишь инок Феофил без дела не стоял: рядом с пожарищем срубил дерево и принялся тесать балки для креста.

Еще без малого сутки пылал и тлел курган и будто бы оседал вместе с пеплом. Земля прокалилась, ровно печь, и невозможно было на нее ступать, ибо дым шел из-под ног. Ушкуйники варили себе пищу, поставив котлы на уголья или вовсе на горячий песок, а на другой, третий и прочие дни спали, развалясь на склонах, золою осыпанных. Но инок не стал дожидаться, покуда курган остынет, взвалил крест на спину и пошел по огненным угольям, исполнять урок свой. Вознес, водрузил на самой вершине да изрядно сажей перемазался, и посему, покуда подымал, излапал черными руками свежетесаную древесину. И не узрел, занятый благим делом и молитвой, когда сгорели у него подметки сапог, не почуял, как до мяса подошвы спалил. Лишь спустившись вниз, сие обнаружил и на радость себе муки великие испытал.

Взирая на подвиг его и мужество, вдохновились ушкуйники и, взявши заступы, отправились копать склоны кургана. А прокаленный песок сыпучим сделался, только отроют яму в сажень глубиною, втыкая стрелы, нащупают кости – совсем уж близко! Но стены обрушатся, и приходится товарищей откапывать, заживо схороненных. В одном месте кое-как добрались до еще горячих костей, выбросили наверх, а сами всю землю вокруг сквозь персты пропустили – не то что золотой личины или сапожка, малой монетки не отыскали. Черепа обухом перекололи, кости перемолотили – кроме золы, ничего не нашли...

Опрята еще не верил, что обманул его ушкуйник, а с ним вкупе и Анисий, ибо своими глазами зрел личину причудливую из золотой жести, усыпанную по краям узором сканным. Сам в яму спрыгнул, своими руками могильную землю перебрал, перетряс и обнаружил лишь единственную песчинку – верно, чудской девой, надзирающей за могилами, посеянную. И еще возникло у него подозрение, что курган сей кто-то давным-давно перекопал, ибо кости в могилах не скелетом лежат, а изрядно перемешаны, в иных же местах и вовсе кучами сложены.

Либо Феофил перестарался с очистительным огнем, расплавилось золото и в песок ушло, словно вода...

Либо не снял он заклятья и не открылся им чудский клад...

Покуда он гадал так, поручники меж собой посоветовались, воеводу в укромное место отозвали и спрос учинили:

– Где добыча, боярин? Ватажники ропщут...

Воеводу и самого сомнения терзали, однако он не дрогнул.

– След на Томь-реку подаваться, – велел. – Пойдем в землю кипчаков, там лошадей возьмем.

Сам же тайную мысль тешил, добраться до чудских земель и на Томи клад откопать, некогда спрятанный слепым, бывалым ушкуйником, – прежде всего, чтоб свой дух укрепить.

Вернулись они на реку, позвали вожатого и стали в путь собираться. Орсенька же увидел ушкуйников живыми и здоровыми, так воспрял, осмелел и говорит, мол, коль сняли вы заклятье чудское с могилы, то и я сбегаю, гляну, чтоб потом югагирам рассказать. Убежал и возвратился скоро – черный весь, но не от копоти, от горя, и ослепший.

– Что же вы сотворили, люди добрые?! – спрашивает. – Почто могилу пожгли и разрыли?! Покой чуди потревожили? А ежели они сами до срока откопаются и восстанут – быть концу света! Что теперь я скажу югагирам? Дурное вы семя посеяли...

Взял свою котомку и в лес. Опрята погоню выслал, но Орсенька словно сквозь землю провалился, ибо все здешние укромные места знал, коль его род держал соболиные промыслы. А по пути воевода выспросил у него, как на Томь-реку идти, и посему рукой махнул.

– Нам теперь вожатый не нужен. Сами пойдем!

Пришли они к кипчакам, которые в просторных полях жили и коней пасли, и стал Опрята у хана лошадей просить в подряд, дескать, мы с югагирами побратались, а вы с ними в дружбе ныне. И сразу же понял, что слава об ушкуйниках впереди ватаги побежала.

– Ведомо мне, – сказал хан, – худое вы творите в Тартаре, с огнем идете, могилы предков жжете и разрываете. И посему не дам я вам лошадей и зимовать в своих пределах не позволю. Ступайте назад за Рапейские горы и в земли наши более не являйтесь.

Верно, так сказал, что не знал, какая сила с Опрятой идет. Вернулся воевода на свой стан и знак ватаге подал. А ушкуйники уже по делу своему истосковались, ринулись на кипчаков, позорили их стойбища, отняли табуны, кожи конской взяли, чтоб упряжь изладить, юрты войлочные, скота много побили себе на пропитание, но лишнего не взяли, чтоб не отягощаться добычей. Зато ханского сына забрали с собой, Алтына, – это чтобы отец не вздумал препятствий на пути чинить, погони и засады устраивать. Наделали саней березовых и далее сухопутьем пошли. Покуда грабили, Феофил и в кипчакской стороне крест утвердил, да велел покоренному хану стеречь, чтоб кто-нибудь из соплеменников его не нарушил. Дескать, пойдем назад и узрим, что свергли знак веры христианской, не вернем Алтына и еще раз позорим. Опасений, что хан на обратном пути отомстит за раззор, у воеводы не было, поскольку он с добычей никогда старой дорогой не ходил, и замыслил возвращаться водою по рекам, обойдя далеко стороной кипчаков через земли югагиров.

Устрашенный кипчакский хан и впрямь козней ватаге не строил, однако слава еще громче напереди полетела: куда ни придут ушкуйники, туземные народцы в бега подаются, по лесам и в степных балках прячутся, бросая деревни и стойбища. Юный Алтын поначалу зверенышем глядел, пищи не брал, и однажды даже пытался засапожник похитить, чтоб воеводу зарезать, но Опрята мало-помалу приручил его, разговорил, и оказалось, ханский сынок не такой уж и диковатый. Напротив, многое чего знает о народцах, на пути проживающих, и про каждый может былину рассказать. Тут и узнал воевода, что у кипчаков и чуди белоглазой давняя вражда, ибо кочевники сами промышляли разбоем и многажды грабили притомских туземцев, но могил их не трогали и так же, как югагиры, подходить к ним близко опасались. Алтын и указал курган чудский, что был на берегу некого озера, однако сам близко подходить к нему не решился.

Опрята, не долго думая, велел встать станом – пора была обозу роздых дать. А лошади кипчакские отличались от прочих тем, что сена не требовали, а добывали корм из-под снега, копытя его, ровно олени у самоедов, либо вовсе ветками ивняка перебивались. Распрягли ушкуйники сани на подходящем берегу близ кургана, пустили пастись, и воевода послал Первушу Скорняка чудские чары снимать. Тот же долго возился, покуда запалил огонь очистительный, ибо валежник после осени мокрым был и смерзся, а лес, что курган покрывал, был в основном березовым. И все же кое-как распалил он могилу чудскую, два дня горело, но студень такой, что курган лишь в некоторых местах едва на три вершка оттаял. Пошли с заступами, копнули сверху, а ниже земля, словно каменная, аж звенит, мало того, мерзлота вглубь ушла и надежнее самого страшного заклятья золото стережет. Можно было бы побольше дров навозить да отогреть, но кругом места степные, редколесные, а кони и так подвыдохлись за дорогу.