Увиденное и услышанное - Элизабет Брандейдж

– Неправда, – он смотрел на нее все время, она просто не знала об этом.

– Если всмотреться в чье-нибудь лицо как следует, можно многое увидеть.

– Ну, например?

– В тебе? Я вижу силу.

– Значит, у вас хорошее воображение, – сказал он, и она явно была разочарована. Если в нем была сила, то почему он до сих пор не придумал, как выбраться из этого городишки?

Он лег на траву, опираясь на локти и вытянув ноги, курил и смотрел на нее. Когда она пошевелилась, он заметил лямку лифчика и длинную шею.

– А чем ты хочешь заниматься? Ну, в жизни, я имею в виду.

– Я музыкант. – Было приятно произнести это вслух. – Я играю на тромбоне.

– Музыкант. – Она склонила голову, глядя на него и не прекращая рисовать.

– Да, мэм.

– Сыграешь для меня?

– Возможно.

– Возможно? – Она удивленно улыбнулась и подняла брови.

– Думаю, меня можно уговорить.

Она посмотрела на него.

– Мне правда хотелось бы, Эдди.

Она перевернула блокнот и показала ему рисунок. Она смогла передать его лицо, жесткий взгляд. Он подумал, что получился красивее, чем в жизни. А вот это совсем неплохо.

– Я тебя поймала, – сказала она.

– Похоже, да. – Теперь уже он мысленно делал набросок ее – узкие плечи, плоская грудь, маленькие соски. Угловатая, как девчонка.

– У тебя хорошее лицо, – сказала она. – Спорим, все девушки тебе про это говорят.

Он покачал головой, стряхивая грезы. Он чувствовал, будто знает ее.

Дело в том, что можно вот так просто и внезапно узнать другого человека. Это он понял про их отношения. Что-то теплое и яркое наполнило его, как еда, которую готовила мама, и он снова почувствовал себя сильным.

Она вышла повесить раковину. Он смотрел ей в спину, на протянутые вверх руки, на локти, узловатые, как улитки.

Над полями, которые когда-то принадлежали его деду и прадеду, ветер говорил с ним. Подожди, сказал ветер.

Старая ферма, где когда-то было полно коров, свиней и даже два старых квортерхорса – батя ее нещадно запустил. Старик мог делать трюки на лошадях. Он вставал им на спины и крутил веревкой. Он был ковбой и ученый. Эдди не встречал человека умнее, но он не мог заработать ни гроша. В доме всегда звучала опера. И запах маминой готовки. Лук, жареная картошка, бекон.

Теперь в его старой комнате спала дочь Кэтрин. Он ей не скажет. Он не скажет ей, что творилось в доме, как его отец гонялся за ними, переворачивая стулья и столы, как мама кричала в своей комнате или порой сидела на месте, и ее трясло, будто от страха.

Ночью в доме Райнера было так жарко, что внутри не усидеть. Он бродил по городу. Можно было заглянуть во все тесные домишки. Люди сидели и курили, убивая время. Жили своей жизнью, совершали ошибки, принимали неудачные решения, орали друг на друга, а иногда можно было увидеть и радость, моменты просветления.

И это была причина полюбить мир.

Прошлым вечером она, как обычно, оставила их – но пригласила Эдди в свою комнату.

– Ты старший, – сказала она ему далеким отстраненным голосом. – Ты заботишься о братьях, Эдвард. Пригляди, чтобы никто не обижал Уэйда. Он большой и сильный, но слишком добрый. – Она на миг взяла его за руку. – Посмотри, чтобы Коул пошел в колледж. Ему нельзя оставаться в городке.

– Да, мама.

– Я рассчитываю на тебя, Эдди.

– Знаю.

Он сидел, не в силах взглянуть на нее.

– Иди поспи, – сказала она. – Доброй ночи.

Он ушел, думая, что комната родителей и все, что было там, остались для него непонятными. Мать как женщина, отец. Их супружеские отношения. То, что удерживало их вместе. Тихое насилие. То, что она приняла от него. Что она перенесла. Старый комод, в котором она держала свои вещи, памятник утраченным возможностям. Свидетельство о рождении, аттестат зрелости, письмо о зачислении в школу медсестер, молочный зуб.

По ночам он работал в гостинице портье. Именно там он и познакомился с девушкой по имени Уиллис. Она была помладше, лет двадцати, но у нее были ответы буквально на все вопросы. Ей нравилось докапываться до людей. Первое, что она сказала ему, – что он похож на гробовщика. А он ответил, меня заставляют так одеваться. Она таскала с собой томик стихов Каммингса, толстый, как словарь, украденный когда-то из школьной библиотеки, – она говорила, что хочет стать поэтессой.

В гостинице платили неплохо, это было популярное место. Люди приезжали отовсюду, из города, из Саратоги, и всем хотелось здесь поселиться, так что по выходным все номера были заняты. Обычно поесть ему удавалось, лишь отработав немало часов. Их кормили бараниной, иногда давали даже холодное пиво. В перерывах они выходили на улицу покурить, и она рассказывала ему свои стихи, читая нараспев чуть дрожащим голосом. «Луна сияет над полоумными деревьями» и прочая чушь.

Уиллис было сложно понять. Она не блистала красотой, но было в ней что-то, что сводило его с ума. Может, то, как она двигалась – как испанская танцовщица, с прямой спиной, элегантная. У нее была родинка на лице и густые черные брови, которые она подводила толстым косметическим карандашом. Она говорила, что городская, и при этом непременно вскидывала голову, отбрасывая волосы с лица, и они падали на плечо. В перерыве они фотографировали на парковке. Однажды они предались злословию. Она немного выпила и начала кричать про свою мать, что дочери хуже, чем она, не найти, и совсем расклеилась, тушь размазалась, из носа текли сопли, губы были мокрые, и он не придумал ничего лучшего, чем поцеловать ее. Она ходила в колледж на западе и на какое-то время задержалась в городке, работая в гостинице. Утверждала, что ее наняли за умение ездить верхом, – тут было полно богачей, владельцев дорогих лошадей, с которыми они не могли управиться. Она сказала, что хочет научиться работать на земле, чтобы однажды купить себе маленькую ферму. Вот чего она хотела. Она сказала ему это на заднем дворе, на заднем сиденье лимузина, где были рассыпаны конфетти и пахло чуть ли не блевотиной, и было ясно, что здесь случилось что-то скверное.

Он знал, что жизнь полна тайн. Люди никогда не говорят то, что на самом деле думают, – и это не окупает затраченных усилий. Эдди считал, что это и определяет человека. У животных так просто не бывает. Иногда ночью, когда все стихнет, он представлял, как все несказанные слова, правдивые и честные, выскальзывают из людских ртов и пляшут зловещий танец над