Юванко из Большого стойбища - Виктор Савин

Вскорости наш Благодатный почти опустел. Остались на нем старожилы да зимогоры — бобыли, голытьба, значит. Наш русский человек живучий, выносливый. Он из нужды да из горя всегда выход найдет. А потом, глядишь, счастливее его словно и на свете никого нет. Шахту-то пришлось забросить, затопить, не под силу она стала нам. А вот драгу, бутару держали. Мыли золото. Давали, сколько можно, молодой Советской республике.

Ну, а жили как? Ничего жили. Евмен с плотники как-то приходит к отцу в Совет и говорит:

— Павел Селиверстович, надо бы артель сколотить.

— Какую? Старательскую?

— Да нет. Вот у вашего Иванка ружье, у Епишки Туескова берданка. Еще кое у кого найдутся самопалы. Гарнизовать их всех да и в лес послать за мясом, Я с ними пойду. Шибко-то бегать у меня ноги плохо дюжат, так учить стану ребят, как лучше к птице и зверю подступиться. Теперь-то плотнику караулить не надо. Весь народ станет караулить. Теперь все свое, общее, народное. Так кто тронет?

Ушли мы опять в лесную избушку, где солдаты зимовали, а теперь, любо-мило посмотреть, большой двухэтажный санаторий стоит. Евмен-то в избушке больше сидел, а мы с Епишкой, да еще с нами было пятеро маломальских мужиков, ходили на промысел. Тут уж я, можно сказать, сделался заправским охотником. Нужда, говорят, научит калачики есть. Не стал больно-то к сердцу принимать да миндальничать с птицей ли, со зверем ли. Дело это, как и всякое, требует умения, сноровки и, понятно, души. Без души, без разума нельзя браться ни за одно дело. Душа-то всегда тебе подскажет, как поступить правильнее, с пользой для народа. Ну, ходили по лесу, промышляли. Всю добычу клали в общую кучу и относили на Благодатный. А там ее делили по спискам. Хорошо добывали. Лоси-то, когда избушка пустовала, опять прижились возле Глухариной елани. А флажки, сделанные охотником Кудеяровым, нам пригодились.

Только недолго нам с Епишкой довелось охотиться. Советская власть не всем по душе пришлась. В наших краях Колчак объявился. Начал этот Колчак Советскую власть своей заменять, старорежимной. Собрал кулачье, офицерье, сынков помещиков да капиталистов и давай стрелять да вешать большевиков, рабочих, крестьян, кто за новый мир стоял. Думал царем стать. А мы царского-то житья нахлебались досыта, из большой чашки. Ну и пошли кто мог этого Колчака шерстить. Нам с Епишкой годов-то еще не очень много было, но с винтовкой справляться могли. Собралось нас с прииска всех-то десятка два. Слились с другими, такими же, как мы. Создали отряд Красных орлов. Жили больше в лесах, поближе к железной дороге. Поезда воинские под откосы спускали, склады жгли, где хранилось английское обмундирование да японское оружие. Ну, и на гарнизоны беляков налетали. А как Красная Армия погнала колчаковцев с Урала, мы к ней навстречу пошли. Те бьют адмирала с головы, а мы — с хвоста. В хвост и в гриву, выходит.

Бить-то били Колчака, но и сами теряли немало людей. С тех пор прошло много лет, забываться то время стало, а вот друга своего Епишку Туескова я забыть не могу. Как сейчас живой стоит перед глазами. Помню, как смеялся он надо мной попервости в разрезе, когда я на таратайке ездил, как в лапту играли, как за лосем вместе ходили и ночевали под елкой, как потом он к лесной избушке пришел и упал без памяти. Последний раз мы сидели с ним у партизанского костра на лесной поляне. Он еще мечтал:

— Эх, покурить бы! На одну бы хоть цигарку табачку достать.

С табаком-то очень плохо было, весь отряд страдал из-за курева. Я все же достал тогда Епишке японскую сигаретку, к командиру сбегал, выпросил. Курил Туесков, блаженствовал, дым кольцами пускал и говорил:

— Вот добьем буржуйскую гидру, заживем по-новому, и всего-всего у нас будет вдосталь.

Не дожил только до этого Епишка. Вскоре мы пошли в бой. Крепко бились с колчаковцами. Пули сыпались возле нас, как град на пыльную дорогу. Я-то уцелел, а вот Епифана не стало. Похоронил я его рядом с братской могилой. Сам яму вырыл. Положил его, засыпал землей, а сверху обложил дерном с желтенькими цветочками курослепа. Они очень походят на золото. Может, напомнят людям, что тут лежит парень с прииска Благодатного.

Раньше прииск наш назвали так, я думаю, в насмешку. А теперь он стал и в самом деле Благодатным. Богаче-то его есть ли, не знаю. А самое богатство пошло от Евмена. Еще в молодости он старательствовал, копался в старом, заброшенном шурфе. Отец ему сказывал, что тут где-то оборвалась, затерялась богатая золотая жила. Думал найти эту пропавшую жилу, но она ему никак не давалась. Он про нее и забыл потом.

При Советской-то власти, когда смели с русской земли всякую нечисть и стали строить новую жизнь, сам Ленин будто бы прислал на Благодатный письмо, телеграмму ли, только точно знаю, что просил рабочих добывать побольше золота. Дескать, золото нам дозарезу нужно для подъема страны, для блага всего народа. Евмен-то узнал про эту просьбу Ленина, пришел в контору и говорит:

— Слышьте-ка, возьмите лопаты и каёлки да пойдемте со мной. Покажу вам место. Если я несчастливый, так, может, Советская власть счастливее меня.

И повел. Дали ему старательскую артелку. Привел к старому, заброшенному шурфу, опустился в яму-то, ткнул рукой в стенку:

— Вот здесь копайте, попробуйте. А то вглубь надо податься. Где-то здесь должна быть жила. Отец Павла Селиверстовича разбогател когда-то около этого места. Видите кругом шурфы.

Ну, копнули раз, другой. С полметра или метр, наверно, уступ в стене сделали. Потом вбок пошли. И вдруг кирка лязгнула обо что-то твердое. Думали, камень. А вывернули — кусок золота весом с пуд. Сверху-то будто каменная губка, железо ржавое, а внутри — чистое золото. Блестит, искрится. Стали еще копать. И опять самородки, только эти поменьше. Будто кто-то нарочно вырыл желоб веревочкой и наложил в него рядком золотые куски. Всего-то тут без промывки породы набрали самородков пуда два. Вот ведь как!

Артелка-то сразу разбогатела с Евменом. Ну, а раз счастье было загадано на Советскую власть, то артелка на собрании из своего дохода выделила деньги на постройку школы, детских яслей да еще на самолет, под названием «Прииск Благодатный».

Школа, ясли и сейчас стоят. Ну, а самолет давно устарел. Теперь вон «Ту-104» над нами летают. А прииск наш теперь совсем не узнать. Будто город белокаменный стоит посреди тайги, под ясным небом, под солнышком. Ну чисто кусочек Москвы! И радиорупоры в нем есть, и цветы перед домами. А в каждом доме, поставленном на месте старых бараков да балагушек, водопроводы есть, паровое отопление, ванные комнаты.

А про себя скажу, я так и остался охотником. Хвастаться не стану, а на Выставке достижений народного хозяйства в Москве мне выдали золотую медаль. Кто-то там высчитал, что если собрать все шкурки добытых мною зверей — волков, рысей, лисиц, белок, кротов и прочих, — то ими можно застлать всю Красную площадь.