Наш последний эшелон - Роман Сенчин

Как-нибудь так…

– Алло! Слушай, Боб!.. Ладно, выхожу. Что? Возьму.

О-ох, надо идти гулять.

– Перевет! – улыбается Боб.

– Привет.

– Чего злой такой? Домино взял?

– Угу.

– Ништяк.

Не спеша пошли по тротуару. С тополей сыплется пух. Забивает дыхательные пути. Идем, молчим.

Навстречу тащится бабушка. Впереди себя катит коляску. В коляске коробка со стеклотарой. Вот так бы надо, чтоб во всех колясках…

– Ну и что скажешь?

– Ничего. – Боб пожимает плечами. – А что сказать?

– Соседку похоронили?

– Юльку? Вчера.

– Выяснили, из-за чего траванулась?

– Да черт ее знает, блин. – Бобу неприятно говорить о жмуриках. – Дура просто…

– Жить, наверное, не понравилось. А я про нее стих начал писать. Ты, скотина, отвлек.

Боб усмехается:

– Ты только про это и умеешь. Про алкашей да про трупы.

– Куда идем? – спрашиваю.

– Идем и идем. Какая разница?

– Пошли тогда к Лерке. Чего тут пух глотать…

– Позвонить надо сначала.

Телефон-автомат. Боб находит монету. Набирает номер.

– Алле! Перевет, Валерик! Как делишки? Ага, молодец! Знаешь, высыпай во двор. Ну, погуляем маленько. Мы рядом здесь. Ну, Ромка и я. Ага. Давай, Лерик, ждем!

– Надо было в гости проситься, – злюсь я. – Идиот!

– Да ладно. Лето все-таки.

Заходим во двор дома, где Лерка живет. Двор большой, светлый. Детишки резвятся, пенсионеры на скамейках скучают. Достаю домино.

– Счас ты петухом запоешь!

Стучим по столу.

– А знаешь, что у Юльки играло на похоронах?

– У?

– Цой. В записке написала, чтобы Цоя включили. Смешно достаточно было.

– Почему?

Боб берет из магазина доминошки одну из другой. Не отвечает.

– Я б не травился, – говорю. – Других методов завались. А травиться… Нет, несерьезно.

– Дурак ты. Ходи!

Я смотрю вокруг, играть расхотелось. Зачем я поддался Бобу и вышел?

Появилась Лера. Хорошенькая, стройненькая пока что. Молодая еще – только вот закончила среднюю школу.

– Приветик, мальчики!

– Перевет, красавица! – встает ей навстречу Боб.

И я буркнул «привет», стал собирать домино.

– Как дела? – это Боб.

– Всё хорошо. А у вас?

– Тоже, – я. – Вот у Боба в подъезде девчонка но-шпой отравилась. Вчера похоронили.

– Я знаю, – перестает улыбаться Лера. – Ужасно.

– Пойдем прогуляемся? – предлагает Боб.

Встаем, идем. Я закурил.

– Игорек-то пишет?

– Пишет, – гордо отвечает Лера.

– О чем?

– О том же.

– Любовь?

– Это личное.

– Хм, – хмыкает Боб.

– А вам? – Лера.

– Не-а. О нас он напрочь забыл.

– Почему забыл? В каждом письме приветы передает.

– И где эти приветы? – интересуюсь я, потирая руки. – Я как раз проголодался.

Слегка посмеялись.

– А вот Ромка под старость лет опять за парту сесть решил, – говорит Боб. – Я кончаю, а он только созрел.

Лера удивлена:

– Да?! Правда, Ром?

– Угу. На подгот записался.

– Не ожидала от тебя.

– Почему? – Пожимаю плечами. – Надо учиться.

– Фу-у!

– А ты так и не думаешь никуда?

– В лучшем случае – на парикмахера.

– Ладно, родители заставят, первой в пед документы подашь, – обещает Боб.

– Нетушки. – Лера сопротивляется. – Десять лет отмучилась, теперь хватит.

– Гм…

Идем по центральной улице. Пока что называется она: улица Ленина. Но есть планы переименовать в проспект Арата или Свободной Тувы.

Впереди кинотеатр «Найырал» (с тувинского на русский – «Дружба»).

– Пошли в кино! – предлагаю.

– Да ну!..

– «Кровавый спорт», – читает Боб афишу. – Сто раз его видел.

– На большом экране! – говорю я. – Что на улице делать? От пуха тошнит уже.

Лера морщится:

– Там постоянно дерутся. Не люблю.

Продолжаю уговаривать:

– Как раз до начала сеанса десять минут. Это судьба! Я заплачу.

Наконец согласились.

Купили билеты. Сели. Стали смотреть.

Посмотрели. Закончилось. Вышли обратно на улицу. Начинает темнеть.

– Зря бабки потратил, – жалеет меня Боб. – По видаку интересней казалось.

– Нет, – назло ему не соглашаюсь, – замечательный фильм. А тебе как, Лер?

– Лучше б в домино поиграли, – в ответ.

– Еще наиграемся. Вся жизнь впереди.

– Да уж… – Лера с грустью вздыхает.

Боб зевает:

– Куда сыпанем?

– По домам.

– Ле-ер, давай еще погуляем!

– С вами погуляешь.

– Я не виноват, Валерик, это он, блин, затащил.

– Хм, я предложил, а вы согласились, – пожал я плечами. – Кстати, Лера, как выпускной?

– Так…

– Класс! – выдыхает восторженно Боб. – Наплясался, блин, выше крыши!

Боб любит школу, до сих пор ходит на школьную дискотеку, на всякие школьные праздники.

Доходим до дома Леры.

– Пока?

– Пока.

– Спокойной ночи!

– Угу.

Лера вошла в подъезд. Мы с Бобом закурили, побрели дальше.

– Чё, Боб?

– Ниче, – отвечает. – А че?

– Да нет…

Вот уже на том месте, где встретились часа три назад.

– Давай.

– До завтра.

Расходимся.

Стою на балконе. Пятый этаж.

Громко играет «Дорз». Джим Моррисон бодро шагает по стриту. Ищет сначала виски-бар, затем маленькую девчонку. Потом удивляется странным дням. Потом кричит, шепчет, снова кричит, стонет, завывает, фактически сходит с ума. Объясняет, что это конец. Бесконечно. Перезвон колокольчиков обволакивает трель электрооргана. Мир погружается в ночь.

Стою на балконе. Улицы опустели. Сквер внизу чернеет, превращается в однородную, пугающую чащобу.

Квартира пуста. Родители на даче. У них отпуск от государственной службы, спешат наработаться на дачном участке.

Стою на балконе. Крепко держусь за перила. В окнах соседних домов горит свет. Много-много маленьких желтых квадратиков, и за каждым кучки людей. Редко где единицы. И все живут. Давят картофель до состояния пюре, ждут загулявшегося ребенка, взбивают подушки перед сном, лезут на стены, качаются друг на друге, икают… Живут, короче, как могут.

Вот так встать спиной к краю, отвалиться на ограждение. Подтянуться вверх. Та-ак… И резко – тело назад. Назад!

Я с криком выпадаю из окна,

А может быть, без крика. Все равно.

Спиной вперед. Зеленая луна.

Все дальше освещенное окно.

Это я в жунале «Парус» вычитал. Хорошие стихи. Так оно наверняка и бывает.

Пятый этаж, достаточно высоко. Раз, два, три. Легко.

Шлепок. Глухой, верный шлепок.

Нда…

Стою на балконе. Бесконечная музыка. Кассета ползет по кругу, она не остановится. Загробное бормотание, вскрик и судорожный перебор клавиш под барабанную дробь.

Загробье, одним словом. Загробье.

Привет, друг мой Игорек!

Не писал тебе тысячу лет, но вот что-то рука потянулась к перу. Настроение какое-то, только письма писать…

Как ты? Как там с Молдавией? Воюешь небось?

А я живу гадко. Нет, вообще-то нормально, но… Так серо все. Вот в армейке думал: будет классно, а оказалось – не то.

Лето идет, а будто и не лето совсем, совсем что-то не радостно. И будто солнца нет. Жарко, а в небе какая-то хмарь. Еще этот пух тополиный мозги все забил.

Почти каждый вечер гуляем с Бобом. Часто вижусь с твоей Лерой. Знаешь, Игорек, они здесь всё для меня. Единственные люди, которым я могу хоть что-то сказать. Но почему-то не говорю. И они ничего не говорят. Молчим почему-то. И я, и Боб, и Лера. Не о чем как-то говорить. А тех, с кем до армии общался, совсем почти не вижу, да и не тянет.

Тут в Бобовском подъезде девчонка жила, Юлька. Ты ее видел, наверно, училась на год младше нас. Отравилась но-шпой. Вчера похоронили. Причина, побудившая сделать последний шаг, неизвестна. Но я ее, кажется, понимаю. Я бы тоже, но как подумаю… Все-таки многое останавливает. Завидую ей, она перешагнула и освободилась.

Я тут на подготовительные курсы поступил. Готовлюсь к поступлению в пединститут. Может, интересно будет. Посмотрю, что есть такое студенческая жизнь.

Ну вот и все, что придумал тебе сообщить. Давай служи, Игорек, скоро приказ, а там и дембель не за горами. Будь осторожен, мы тебя ждем. От Боба привет.

Завидую вашей с Лерой любви. Необычное дело нынче. Она тебя дождется, не сомневайся, Игорек!

Если что, я запишусь в добровольцы и поеду к тебе. Будем воевать за Приднестровье. Тьфу, куда-то меня понесло…

До встречи, Игореня! Пиши!

Роман.

2

Иду с подготовительных. Позавчера писали сочинение. Сегодня долго беседовали по их поводу. Преподаватель меня выделила, мой подход к образу лишнего человека. Хвалила даже. Но много ошибок, орфографических много ошибок. С такой грамотностью я вряд ли смогу поступить.

Жарень невыносимая. Асфальт, как пластилин, липнет к кроссовкам. Нет даже слабого ветерка, а пух все равно кружится, лезет в нос, рот, глаза. Голова болит. В мозгах от боли колотится однообразное: «Тру-тру-тру-тру, трум, трум…» Кровь, наверно.

Плетусь домой. Лавирую меж людей, они тоже лавируют. Никто не хочет столкнуться. Все потные, усталые, полуживые. У всех, наверно, болят головы.

Перед подъездом наш старый «Москвич». Значит, родители дома. Нет желания видеть их, общаться тем более. Теперь не тянет домой. Стою, пинаю колесо. Передние колеса «волговские». У отца было два «волговских» в гараже, он наварил на диски ободки из стальных стержней и поставил. Денег на родные нет. Перед «Москвича» вздернут, у машины от этого необычный, смешной видок…