Улеб Твердая Рука - Игорь Коваленко

— Вестнику нечего опасаться, вестник неприкосновенен, — заявил Блуд.

— Так, — сказал Святослав, — неприкосновенен. Как и Богдан.

Дрогнул Блуд.

— Твоя справедливость известна. Ты всегда соблюдал закон. Я царский посланец, я ни при чем. Передал тебе, что велено. Никого и словом не обидел.

— Не ты ли разбойно жег и грабил наш Радогощ?

— Нет, я там не был, — сказал Блуд. — За содеянное царским указом я не ответчик. Бог царю судья.

Поднялся Святослав, зашагал из угла в угол. Стражники следили за ним, ворочая головами, ждали его приказания.

С дальних лугов пахнул теплый ветер, стукнула ставенька, покачнулись за окошком ветки, с которых шумно сорвалась стая грачей. Где-то заржала выскочившая за ограду лошадь, послышался смех и топот дружинников, бросившихся ее ловить. Асмуд с места хмуро покосился за окно, обронил слово невзначай:

— Засиделись богатыри на муравушке, на оружии плесень.

Святослав внезапно остановился перед матерью, спросил, касаясь ладонью ее увядшей руки:

— Благословишь?

— Слаба я, дитятко. Сиди в Киеве.

— Как же, матушка, усидеть. Не усидчивый я, весь в тебя.

— Сложишь голову, неугомонный. Мать пощади, не ходи на Дунай. Не сердце твое — камень.

— Благослови! Я верю, волхвы тебя поднимут, матушка! Благослови, великая! Во славу оружия благослови! Дай, мудрая, взять с обидчиков кровную виру[24]!

— Да, — сказала Ольга. — Но обещай сидеть со мною, пока не окрепну.

Зашевелились воины-стражи, позвякивают кольчугой. Святослав с колена вскочил, воевода медведем кинулся к нему с лавки, сгреб в объятие. Позабыли про лжебулгарина. А он покашлял в кулак, мол, делать здесь больше нечего.

— Ага, — пробасил Асмуд, указывая глазами на переминавшегося с ноги на ногу Блуда, — этого тут порешить, княжич, или вывести?

— Ни один волос не падет с его головы, — сказал Святослав. Он ушел в самый дальний угол горницы, взял с полки глиняный пузырек с краской, стерженек для письма и ленту, повернулся к столу, развернул свиток, тот самый, свиток, который побывал уже в стольких руках, и быстро, размашисто начертал что-то через всю его чистую сторону, свернул вновь и лентой перевязал. А воевода тут как тут, уж и свечку зажег, повернул пламенем вниз, капнул воск на перевязь свитка. Князь перстень приложил — готово.

— Вот тебе, Милчо из Карвуны, мое новое послание твоему Царю. Отдай Петру, как достигнешь Преслава. Он хотел этого. — И, обернувшись к воеводе, добавил: — Ты, Асмуд, иди с ним. Скажи, чтобы дали провожатых да оседланный табун, коли хочет. Пусть летит обратно без задержки тем же путем, каким прибыл.

Святослав приблизился к окну и стоял там, погруженный в раздумье. Он проследил, как Блуд пересек двор, затем перевел взгляд на луга поверх темной далекой щетинки леса, над которым простиралась чистая синева неба. Неотрывно глядел князь на запад. Невесело.

А за Киевом, уже далеко-далеко, в лесных придорожных дебрях довольный собою Блуд решился взглянуть На Святославову запись. Придержал коня, приотстал от Иванки, сломил украдкой печать, быстро свиток развернул и увидел знакомые многим слова «Хочу на вас идти».

Рассмеялся, ибо не видеть булгарам того свитка.

Погребальный звон стоял над Византией. Вознеслась в небесное царство душа почившего императора Константина Порфирородного. Умер бессмертный.

Стоял перезвон, оглушал, сотрясал столицу и окрестности. Плотно закрыты все окна и двери, кроме церковных и храмовых. Тучи вспугнутых звонницами воробьев суматошно взмыли над куполами, над верхушками кипарисов и обелисков, над запруженными народом улицами и площадями.

Покорный закону и любопытству, высыпал народ из домов. Все вышли до единого. Те, кого не вместили храмы, предавались всеобщей молитве под открытым небом. И хоть не всех опечалил тот день 959 года, но каждый старательно выражал скорбь. И на всех больших улицах и площадях видели в тот день священную колесницу с мраморным саркофагом.

Процессия змеем выползла из Палатия и растянулась по городу. Подданные усопшего владыки расступались, жались к стенам, очищая последний его земной путь.

Впереди процессии, кружась и завывая, брели глашатаи. Потом показывался сам патриарх Полиевкт в хрустящей от золота ризе, несущий в одной руке скромный крест, в другой — жемчужную диадему василевсов. Мальчики в белых балахонах, должно быть, олицетворявшие собою кротость и духовную чистоту, семенили за патриархом, послушно воздев к небесам замлевшие рученки. Сзади них в полусотне шагов шли с опущенными головами могучие телохранители Константина в широких перевязях из пятнистых гепардовых шкур.

Приутихшая толпа смотрела на усыпанную цветами колесницу Порфирородного, которую тащили за длинные кожаные лямки избранные военачальники Их имена горожане нашептывали друг другу.

— Справа Афанасий Громоподобный, я узнал его.

— А это кто?

— Который?

— Тот, что выпрямился, смотрит поверх голов.

— Сам доместик Востока Никифор Фока. Грех тебе.

— И еще один из рода Фок, Вукол.

— Смотрите, смотрите! Роман! Боже, я узрел черты Августейшего!..

— Посмотри лучше, как его августейшая красотка пялит бесстыжие свои глаза на воителя Никифора Фоку.

— Осквернительница супружеского ложа.

— Отсохнет язык твой, богохульник!

Горожанин, осмелившийся, перешептываясь с соседом, непочтительно отозваться о василиссе[25], вероятно, относился к числу тех, кто не мог простить владыке, что он в свое время вопреки воле покойного отца взял в жены дочь простого владельца харчевни с улицы Брадобреев.

Да, василисса Феофано еще недавно босоногой девченкой с именем Анастасия продавала фрукты, бегая с корзинкой между столами известной всему Константинополю таверны «Три дурака», принадлежавшей ее отцу. Слух о ее необычайной красоте и звонком, как серебряный колокольчик, голоске достиг ушей Романа, он приказал доставить певунью в Палатий, из которого она уже не вернулась на улицу Брадобреев. Стала у трона. О ее тайных встречах с Никифором Фокой не знал только муж ее, василевс Роман…

Отец ее тоже почил в лаврах. А новый хозяин «Трех дураков», сказывали, с утра до ночи гоняет своих дочек фруктами по знаменитой харчевне, надеясь на такое же чудо в своей судьбе, какое выпало предшественнику. Обе дочки нового владельца веселого заведения, Митра и Кифа, по слухам, внешностью не уступают счастливице Феофано, особенно младшая, Кифа, да разве повториться чуду?

История торговки Феофано, взошедшей на ступени храма святого Стефана во дворце Дафны, где бракосочетались императоры, стала притчей во языцех и, пожалуй, достойна более подробного описания, однако сейчас не это сейчас не это интересно для нас.