Посторонним В. - Наташа Апрелева

– Особенно удачными мне показались баллады, – сглатываю я, голос дрожит незастывшим плохим студнем – Box Full O'Honey, She's Too Much, и вот еще Falling Down…

Одна минута.

– И вдруг все становится сложным. Очень сложным.

– Ticked Out – феерический инструментал…

– И очень неправильным. Я так…

– Раздолбанная временем колымага Duran Duran оказалась превосходно оттюнингованной, по самое бэтмобильное…

– Не хочу.

– «Не хочу»…

Приехали. В. останавливает автомобиль у обочины, В. не глушит мотора, В. молчит.

Открываю дверцу, обе ноги одновременно на бордюр, затем деревянное тулово, затем пустая голова. Захлопнуть дверь очень непросто.

Вы верите мне?

02.00

Днем, когда я устроилась в спокойствии почитать новый детектив Элизабет Джордж, пришел ко мне крошка-сын с рассказом о том, что им надо к понедельнику изготовить музыкальный инструмент.

Я озадачилась, плохо себя представляю выпиливающей скрипку или собирающей рояль. Вообще, мало что может так обрадовать родителей, как милые и бесхитростные задания от детских заведений.

Помню, в детском саду у ребенка Лизы был конкурс «Кто лучше нарисует цветок космеи» и выставка «Жар-Птица моей мечты», а у ребенка Павлика недавно закончился карнавал искусств, где он был Чеширским Котом, и требовалась гигантская улыбка, разумеется, совершенно отдельная.

В прошлом году он играл во французском спектакле Часы, и очень хотел, чтобы из него вылетала кукушка.

Знакомая девочка с возмущением рассказывала, что ее дочери-первокласснице велели купить и носить с собой ежедневно немаленькую Красную книгу.

Мелкий Павлик говорил, поедая креветки: «Эх, жалко животных, но они такие вкусные!»

А у нас теперь вот музыкальный инструмент, надо будет подключить Олафа, а то я что-то туплю.

Ну что я, в самом деле, барабан, что ли, смастерю?

02.30

Вернулся с дня рождения Олаф, был тих, виноват, изрядно пьян, прокрался спать.

А я наконец доберусь до Элизабет Джордж? Попробую.

Я, в общем-то, уже давно успокоилась, ничего страшного.

Вот в Антарктиде, например, на Куполе – где минус восемьдесят девять и т. п., совсем нет ветра. А на шельфовых ледниках – там бушуют вьюги просто дичайшие, а морозы значительно слабее. Ну, там, каких-то минус пятьдесят.

Что я могу тебе сказать про женщин.

Что я могу сказать тебе про себя. Я сейчас – отварной початок молочной кукурузы, нежно укутанный в слоистые листья, даже без холодного кубика сливочного масла, даже без щепотки соли. Рада, что я такое незамысловатое блюдо, потому что устала быть пирожком начинкой наружу или голубцом капустой внутрь, бесконечно кипящим в темно-красном густом соусе из переспелых томатов.

К счастью, ты меня такой не пробовал.

(Добавить давленый чеснок. Подавать с мягким белым хлебом, разломанным на ломти руками, ледяной водкой и глубоким поклоном.)

Ты узнал меня в виде рагу по-ирландски, а это такое кушанье, куда каждый добавляет тот ингредиент, который считает уместным, ориентируясь на собственный вкус. Ты подошел ответственно и вложил много всякого, не всегда удобоваримого, но неизменно первоклассного качества.

Потеха, но за достаточно короткое время я превратилась в многослойную кулебяку, где мирно сосуществуют, не смешиваясь, и рубленая капуста, и парная осетрина, и белые грибы, и визига, и креветочный соус, и молодой шпинат, и еще что-то, непременно еще что-то.

Спасибо, ты старался придать мне более структуризированный вид, у тебя получилось. Как всегда.

Абсолютно прав, не стоит интересоваться мнением исходного продукта. Я не жалуюсь. Я не жалуюсь и на другое.

С тех пор как я тебя не видела, трава не стала менее зеленой, небо – менее голубым, но потолки сделались явно ниже, стены – ощутимо холоднее, я перестала улыбаться, перемывая чашки, я перестала напевать, начищая его ботинки. Все изменчиво в этом изменчивом из миров, завтра я предстану пред тобой клубничным бланманже в сахарном стаканчике, днем позже – пищащей устрицей с ломтиком успокоительного лимона в беззубом рту, а сейчас я – грубо четвертованный плавленый сырок Костромской, я уже упоминала об этом? Не пренебрегайте плавлеными сырами.

6 апреля

22.25

Некоторые мысли и фразы любимых писателей очень хочется себе присвоить. Вот у Улицкой в «Медее и ее детях» написано великолепно про брак Героини, что он свершается в беседах. Наш брак с Олафом тоже свершается в беседах, это очевидно, если он вообще свершается в этот момент времени. Я с удовольствием рассказывала бы в свое время о приключениях с В., не будь это ему больно.

Вот мы возвращаемся с дня рождения его школьного друга, было более-менее нескучно, дома очень холодно, отогреваемся чаями и взаимным теплом вроде бы, дети уложены, и все неплохо.

– А что ты думаешь об Анне? – спрашивает муж.

Я соображаю, о ком идет речь. Никаких Анн в нашем производстве вроде бы. Встаю, расщепляю ножом халву. Какая Анна?

– Колхозница? – догадываюсь.

– Да не колхозница она…

Олаф досадливо морщится, на кухонном потолке появляется перекрестье световых лучей от заехавшего во двор автомобиля.

– Относительно какой области АННЫ тебя интересует мое мнение? – немного уже грублю я. Почему я вообще должна думать об АННЕ?

– Ну вот как ты считаешь, она умная?

От неожиданности даже не могу саркастически рассмеяться. Давлюсь словами. Откашливаюсь. Понимая, что неправа и вообще – сволочь, издевательски отвечаю:

– Ага, умная, а как же. Ай-кью не меньше сорока. Как может быть умным человек, закончивший ПТУ? Увлекающийся Паоло Коэльо? Это вообще псевдолитература, я считаю…

Все это звучит мерзко, ПТУ вообще ни при чем, да и Коэльо тоже, просто я не хочу обсуждать АННУ и ее отсутствующий мозг. На самом деле мало кто знает, что «Улисса» Джойсовского я не читала, а содержание вкратце (ну, насколько это представлялось возможным) пересказал мне друг детства, умный мальчик, чтобы я могла блистать эрудицией при желании.

Олаф очень правдолюбив. Волнуясь, он подробно описал мне, как он во время своего исхода из семьи пригласил АННУ в кафе, потом в кино, потом в пустующую городскую квартиру родителей, где проживал в то время. Я очень, очень жалею, что услышала это, потому что мне важно считать Олафа выше и лучше меня, врушки и неверной жены, а его правда мне не нужна, лишняя и мешает. Как бывает – просыпешь сахар, его и не видно, а руки мерзко прилипают ко всему. И еще он залезает под ногти. Сахар, конечно.

В задумчивости я цепляю кусочки халвы, ем. Люблю халву, что-то такое – из детства, облизываю ложку. Смотрю на освещенную лампой-прищепкой стену, сооружаю из пальцев собачку, рваная тень забавно открывает пасть. Олаф тоже смотрит на освещенную стену, хоть бы он ничего не говорил – нет, открывает рот: