Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России - Льюис Г. Сигельбаум

Помимо неоконсерватизма (а Пайпс известен тем, что собрал и возглавил так называемую команду Б в администрации Форда), не менее очевиден сейчас неолиберальный подтекст их антиэтатизма. Утверждение Пайпса о том, что патернализм царского режима сломил предпринимательский дух буржуазии, могло бы прозвучать из уст Фридриха фон Хайека или Томаса Фридмана. Его убеждение, что монголы ответственны за искаженную «патримониалистскую» политическую идеологию и государственные структуры России, сейчас кажется до крайности ориенталистским[74]. У Хелли была своя своеобразная версия российского отклонения от нормы. В работе, опубликованной в 1982 году, он приписал эндемичное насилие в Московском государстве XV-XVI веков недостатку витаминов; позже он соотнесет «долгие темные зимы» с ослабленным развитием левого полушария [Hellie 1982: 505-506; 1999: 258][75]. Мое смущение проистекает также из той неуклюжести, с которой я подвергаю критике историю longue duree, не предлагая какой-либо разумной альтернативы. Мы с Миком лишь банально прошлись с критикой по идеологически обусловленным толкованиям, порекомендовав читателю обратиться к «Родословной абсолютистского государства» Перри Андерсона [Anderson 1974; Андерсон 2010], и привели длинную цитату оттуда, которая устраняла необходимость дальнейших разъяснений. С точки зрения лингвистического поворота не могу себе представить, что можно говорить о государстве и обществе в терминах «совокупности всех компонентов». Когда через десять лет я опубликовал книгу с обеими категориями в названии, я более твердо стоял на земле; по крайней мере, так мне в то время казалось.

Глава 5

Трудовая история и социальная история через призму культурного поворота

Когда мы с Линой отправились в Мельбурн в 1976 году, мы думали, что уезжаем на три года, не больше. Три года были сроком моего первоначального контракта. Когда три года превратились в четыре, а потом в пять, я начал всерьез задумываться о занятии советологией в Соединенных Штатах. Первой доступной позицией, которая появилась, стал Ратгерский университет. Помню, как-то я ехал из дома родителей на Лонг-Айленде на собеседование в кампус и зачем-то взял с собой маму. По причине разочарования ничего больше не помню об этой неудачной попытке, а также о другой, в Техасском университете в Остине, куда в итоге оказалась принята Шейла Фицпатрик. Затем, в конце 1982 года, Университет штата Мичиган (УШМ)[76] объявил вакансию по советской истории. Об этом университете я знал только две вещи: в шестидесятых у него были очень успешные футбольные команды, которые тренировал Даффи Доэрти, и тогда же там появилась так называемая Консультативная группа по Вьетнаму [77], известная по иллюстрации на обложке журнала «Ramparts» в апреле 1966 года, где была изображена мадам Ню, де-факто первая леди Южного Вьетнама, в виде чирлидерши мичиганской команды. Только позже я узнал, что оба предыдущих специалиста по истории России, Артур Э. Адамс (1917-2007) и Роберт М. Слуссер (1916– 1997), работали на американскую разведку.

Дайана Кенкер, которая держала меня в курсе вакансий на американском рынке и сама искала место, чтобы уйти из Университета Темпл, в апреле 1983 года сообщила, что УШМ предложил ей работу, но она от нее отказалась, потому что они с мужем приняли предложение от Университета штата Иллинойс. «Искренне надеюсь, – писала она, – что они [УШМ] предложат вам работу». В третий раз мне повезло. Выкроив время, я поговорил по телефону с Гарри Ридом, председателем отборочной комиссии, и был приглашен в кампус на собеседование. В мае 1983 года я вылетел из Мельбурна в Лансинг. Та поездка мне запомнилась. Я прилетел в аэропорт поздним вечером и был не в себе из-за смены часовых поясов. Гарри встретил меня и представился. Я старался не выдавать свое удивление от того, что меня встречает афроамериканец, потому что по телефону Гарри, родом из Лос-Анджелеса, не «звучал как черный», то есть как дети, с которыми я рос в Лэйквью. С таким же успехом я мог проспать, как Рип ван Винкль, все время своего отсутствия в американских научных кругах; десять лет назад редко можно было встретить старшего преподавателя – афроамериканца. Гарри сопроводил меня в Келлогг-центр, где останавливались гости университета. Сам кампус, с рекой Ред Сидар и тысячами гигантских дубов, вязов, кленов и многих других деревьев, которые тогда уже покрылись блестящими весенними листочками, превзошел все мои ожидания, как и размер футбольного стадиона; «наш храм» – с иронией отозвался о нем один из преподавателей.

На собеседовании Владимир (Володя) Шляпентох (1926-2015) с социологического факультета сидел справа от меня рядом с Уильямом МакКеггом-младшим, у которого было серьезное нарушение слуха. Несколько раз Шляпентох, советский эмигрант с колоссальной энергией и таким же самомнением, наклонялся к Биллу и громким сценическим шепотом говорил: «Этот парень не знает, о чем говорит». То, о чем я говорил, касалось моих исследований стахановского движения, или, как я упорно называл его, «стахановизма». Остальная часть моего визита прошла мгновенно, и на обратном пути где-то над Тихим океаном я потерял сознание в проходе самолета – от изнеможения, я полагаю – ив Гонолулу вынужден был подписать отказ, снимая с авиакомпании ответственность на случай, если мне потребуется госпитализация или я не доживу до стыковочного рейса. Несмотря на Шляпентоха, работу я получил[78]. В августе 1983 года я вернулся в Ист-Лансинг в сопровождении семьи.

Мы приехали прямо в разгар того, что я воспринимал как рейгановскую контрреволюцию. В предыдущие приезды я если и обращал на это внимание, то только урывками. В декабре 1980 года, во время летних каникул в Австралии и через месяц после избрания Рейгана президентом, я присоединился к более чем 200 тысячам человек в Центральном парке, чтобы не только почтить память Джона Леннона, но и оплакать конец эры надежды. Подавление забастовки авиадиспетчеров, запуск Стратегической оборонной инициативы, размещение морских пехотинцев в Ливане и слова Рейгана об «империи зла» – все это предшествовало нашему прибытию в Мичиган. За этим последовало вторжение США на Гренаду, начало скандала «Иран-контрас» и победоносное переизбрание Рейгана. Мичиган, переполненный «рейгановскими демократами», играл решающую роль в этой контрреволюции.

Заново войти в американское общество для меня было трудно и по другим причинам. Когда завкафедрой говорил о перспективах здравоохранения, он постоянно упоминал ООЗ, как будто я должен был знать, что это такое, но я и понятия не имел. Помимо того что я был сбит с толку многими вещами, меня еще и разочаровали студенты первого семестра. Они не смущались свободно говорить на занятиях, по крайней мере по сравнению со студентами в Ла Троба, но обладали поразительно плохими навыками письма. Я думаю, что в итоге все могло сложиться не так; в декабре,