Поиск-83: Приключения. Фантастика - Леонид Юзефович

— Задавишь ведь! — Улыбаясь, Наденька отвела со лба челку.

— Керосину нет, — соврал Вадим. — Сейчас мимо лавки проезжал.

— Не ври, — строго сказала она. — Я второй раз иду.

— Уж и соврать нельзя! — Вадим посмотрел на нее со значением. — Значит, философ Флорин мне завтра счастье обещает?

Во избежание возможных неприятностей он еще накануне переписал письмо и, долго не раздумывая, положил в ящики к соседям.

— Переписал, да? — Наденька обрадовалась. — А как ты догадался, что это я его подбросила?

— Секрет фирмы. «Кабаков и сыновья», частное сыскное бюро. Находим преступника в трехдневный срок с помощью столоверчения… Садись. — Вадим подвинулся. — Заедем ко мне. Николая Семеновича проведаем.

— А что он у тебя делает?

— Да тут история вышла с тем разноглазым… Помнишь, приходил?

— Дался им этот международный язык, — попеняла Наденька, залезая в бричку. — Чего по-русски-то не разговаривать?

В ее словах Вадим узнал собственные — с удовольствием, но и не без некоторого разочарования, что своих слов не нашла.

Усевшись, она расправила юбку, и это ее быстрое легкое движение заставило Вадима на мгновение одеревенеть.

Когда поехали, крышка на бидоне начала брякать. Поморщившись, Наденька положила ее на сиденье. Это Вадима тоже взволновало. Он увидел тут извечное женское стремление к порядку, покою и тишине и подумал, что Семченко ничего бы такого не заметил. Да и Казароза вполне могла оставить крышку на месте, и та брякала бы, действуя на нервы, всю дорогу. Каждому свое.

— Он со странностями все-таки, твой Семченко, — тараторила Наденька. — Тебя не было как-то, гимнастерку постирал на дворе и часа два в редакции голый просидел. А потом вдруг застеснялся и надел еще мокрую… У него на левой руке, у плеча, звезда в круге выколота.

— Это знак эсперантистский. В госпитале ему выкололи.

— Чтобы, значит, и на теле печать была. — Наденька вздохнула.

А Вадим решил, что, если когда-нибудь у него будет своя идея про жизнь, он тоже придумает для нее знак. Выкалывать, может, и не станет, но обязательно придумает, потому что у настоящей идеи всегда есть свой знак.

Подрагивая, проплывали мимо заборы, кое-где в огородах уже начинала цвести картошка. У заборов ботва была серая от пыли, дальше — густо-зеленая.

«Впрочем, можно и выколоть, — думал Вадим. — Только не у плеча, как Семченко, а на груди, возле сердца». Вот они с Наденькой поженятся, и в первую ночь, в постели, она увидит у него на груди этот знак. Тронет пальчиком и спросит: «Что это?»

Когда приехали, Наденька взяла свой бидон и пошла к калитке. «Боится, что сопрут», — сообразил Вадим, обматывая вожжи вокруг штакетины, и соображение это было почему-то неприятно.

Семченко полулежал на кровати, откинув голову к прутьям спинки и свесив ноги. На животе он держал соседского кота. Коту на животе у Семченко было неуютно, он прижимал голову, напруживал задние лапы и тоскливо озирался, норовя удрать. Но Семченко держал его крепко, гладил основательно — от ушей до самого хвоста.

— Твой? — Семченко кивнул на кота.

— Соседский… Отпустите его.

Семченко приподнял руку — не держим, дескать, и кот, вопреки его ожиданиям, тут же сиганул с кровати па пол. Здесь его подхватила Наденька. Она села на стул, положила кота к себе на колени. Тот сразу затих, даже не попытался вырваться. Видно было, как ему удобно у нее на коленях. Он весь расслабился, растекся, начал щуриться и умильно задирать голову, чтобы плотнее ощутить прикосновение ее ладошки. Выражение обреченности на его морде исчезло, и через минуту комната наполнилась, тихим, удовлетворенным тарахтеньем — коту было хорошо, он чуть не лопался от мурлыканья.

— Ла-апушка. — Наденька продолжала гладить кота, который уже окончательно впал в нирвану. — Сейчас проверим, образованный ты или нет. — Она склонилась к коту и, ероша ему шерсть на загривке, спросила: — Кот, а кот! Ты Пушкина знаешь?

При этом дунула ему в ухо: «Пух-х-шкина».

Кот дернулся и ошарашенно замотал головой.

— Не знает, — сказала Наденька, и Вадим заметил, что Семченко впервые посмотрел на нее с интересом.

— При Колчаке у нас на квартире один чех стоял, — сообщила она. — У него тоже был кот. Рыжий такой котяра. И не на «кис-кис» откликался, а на «чи-чи-чи». У них в Чехии все кошки на «чи-чи-чи» откликаются… Николай Семенович, а на эсперанто как кошек подзывают?

— С ними уж как-нибудь договоримся. — Семченко слез с кровати, подошел к окну. — Слушай, Кабаков, Билька, она чья?

— Коза, что ли?

— Ну, белая такая, один рог обломан.

— Ходыревых… А что?

— Шорника Ходырева?

— Его самого забрали недавно. За воровство… А сына мы сейчас встретили, домой пошел.

— А первого числа в училище его не видел? — Семченко глубоко вздохнул, в горле у него что-то пискнуло.

— В зале-то не видел, а возле училища ошивался…

— Кстати, — лукаво улыбнулась Наденька, — это он мне письмо про Флорино счастье подбросил. Генька… Давно за мной бегает. Я ему сколько раз говорила: бес-по-лез-но! А не понимает по-человечески.

— Скоро поймет, — пообещал Вадим.

16

Второго июля, перед тем как они с Вадимом пошли в Стефановское училище, Семченко смотрел на козу Бильку. Она стояла перед воротами дома напротив и блеяла — вначале гордо, с сознанием исполненного долга, потом с обидой, что не впускают. Он еще подумал тогда: чего не впускают? В доме кто-то был, занавеска на окне шевелилась, однако никто не выходил, чтобы отворить калитку, и теперь это казалось странным, наводило на размышление.

Семченко опять мысленно поставил Бильку на то место, где она стояла позавчера. Увидел ее нелепо подергивающийся хвост, грузное вымя. И себя увидел как бы со стороны, из окна дома напротив. Он тогда как раз думал про коз, понимал их, жалел и не мог не распознать обиду в Билькином голосе. Билька тоже знала, что в доме кто-то есть. И знала, наверное, кто. С того места, где она стояла, можно было различить колыхание занавески, дрожание натянутой тесьмы, открывшуюся на мгновение полоску темноты за желто-голубым ситцем. Дело было не в Бильке, она-то уж ни в чем перед своими хозяевами не провинилась. Это его, Семченко, в окно углядели и не хотели выходить.

Отсюда его выследили, от этого самого дома.

— Куда вы? — вскинулся Кабаков.

Не ответив, Семченко медленно дошагал до двери, постоял немного, потом рывком распахнул ее, выбежал во двор. Долго и бестолково крутил вертушку на калитке, пока не догадался отодвинуть внизу деревянную планку, в три прыжка пересек улицу и рванул наружную дверь ходыревского дома. Та не поддавалась. Рванул еще раз, еще, навалился всем телом, даже не пытаясь понять, в какую сторону она открывается. Ручка больно ткнулась в подреберье, и Семченко внезапно успокоился. Теперь уже было все равно. Прижимаясь к стене, он дошел до угла дома, дернул сыромятный шнур в калитке. Лязгнула, поднимаясь, щеколда, Семченко ступил во двор. Под сапогами хрустнули прутья метлы. Уже не таясь, он схватился за ручку двери, ведущей в комнаты, потряс ее — дверь была заложена изнутри на крючок, чуть хлябала в косяках.