Пустые головы - Вадим Молодых

Полковник, не стесняясь, инструктировал:

– А как подбросишь – сразу мне просигнализируй… Ну, например, кодовым словом «плюс»… Чтобы я сразу же слежку возобновил.

– Лучше «минус»… – серьёзно сказал участковый полицейский инспектор.

– Почему «минус»? Вернее, чем лучше? – спросил начальник отдела, рефлекторно-логически воспринимая добавленную в хозяйство вещь (своё, чужое – неважно!) как прибыток – как плюс.

– Потому что минус одна стерва… Потому что минус большая головная боль… Даже две головных боли – вашу-то как раз тоже пока в плюс считать надо.

Полковник всверлил в Малого недобрый взгляд. Помолчал, не моргая, явно пытаясь подчинённого, как какую-то уличную шпану, подавить своей волей. Антону было так на всё это уже наплевать, что он начальственной строгости даже усмехнулся… Настолько искренне нахально, что Полковнику пришлось согласиться:

– Ладно. Пусть будет «минус».

И напоследок дал Малому электронный блокиратор сигнализации, сработанный преступными умельцами и конфискованный не так давно, но не «подшитый» к делу – самим пригодится. Вот и пригодился!..

«А Полковник-то теперь тоже при делах… Приходится и ему теперь задумываться… Интересно, о чем? О том же, что и я? – спросил себя Антон, уже сидя в своей прихожей, будучи не в силах наклониться, чтобы расшнуровать-снять ботинки. – Стоп! Если задумывается, значит у него есть, чем думать! У него должен быть в башке мозг… Должен… А есть ли? Другие-то тоже вон думали все… думают, вроде, а оказывается, что пустыми головами… А доктор Томас? Умница же был… Надо узнать…»

Обессиленный Антон всё-таки напрягся всем, что в нём осталось, чтобы раздеться. Глянул в зеркало – на него смотрели воспалённые глаза измученного старца, познавшего на своём веку всю скорбь человечества. Смотреть на себя было жалко и страшно. А ещё – противно! Но отвести взгляд Антон не мог, словно что-то держало его насильно. У него от напряжения даже начало ломить то ли шею, то ли голову – то ли спинной, то ли головной мозг – боль была без адреса. Но она разбудила в Антоне новый взгляд на самого себя – у него даже выражение лица в секунду поменялось, и с болезненного превратилось в безумно-любопытное: «А у меня-то самого мозг есть? Надо бы…»

Додумать ему не дал дёрнувший его и вернувший из зазеркалья звонок в дверь.

На пороге стояла мать Мариванна.

– Мама…

Антон так беззлобно и искренне сморщился, выражая тем самым восклицание «Тебя-то тут сейчас совсем не надо бы!», что Мариванна мгновенно оживилась в ответ на искренность и сменила мудрую покорность на обыденную суетливость.

– Антоша. Антоша. Сыночек, – затараторила она речитативом, не сводя с сына беспокойных глаз. – А я ждала на улице… Всё смотрела, когда свет в окнах загорится… Вот дождалась. Наконец-то!

Антон спрашивал её молча – выражением лица.

– Как же это зачем, Антоша?! – мать услышала безмолвный вопрос «Зачем ты пришла?». – Как же это зачем, сыночек?! Тебе же плохо… Я же вижу… Сам посмотри на себя…

– Это ты сейчас видишь… – Антон заговорил так спокойно, что даже сам испугался своей холодной рассудительности, как наступившей нежити, и решил хоть немного взбодриться. – Но пришла-то ты до того, как меня увидела. Зачем? Мама!

– Дак… Знаю, что плохо тебе… Устал ты… Лица, вон, на тебе нет… Дай, думаю, проведаю… Поесть чего-нибудь приготовлю…

– Мне правда плохо, мама. Я смертельно устал. Но ты-то как узнала?

– Дак… Сын же ты мой! Я же мать тебе… Почувствовала… Да и с этой ты опять… Чертовкой этой – Дианой! Не к добру это, сынок…

– Так ты только об этом подумала?! – у Антона внутри словно волны вверх начали накатывать, всё выше и выше.

– Чувствую я, Антоша, недоброе с тобой творится…

Мать прослезилась от чувств.

– Так ты только чувствуешь и всё?!

И вот последний самый мощный прилив захлестнул сознание Антона и задержался, не торопясь с откатом. Он посмотрел матери в лицо, начавшее терять очертания.

– Так ты значит только чувствуешь?! – он говорил всё громче. – Ты не знаешь ничего, а только чувствуешь!

– Антоша, сынок, ты что?

Она в испуге начала пятиться назад. Антон распалялся всё сильнее:

– Ты ничего не знаешь, но ты – чувствуешь!

– Антон!

– Ты и не знала никогда ничего, и не понимала – ты только чувствовала!

– Ан-тон! – истерично уже, по слогам.

– Ты только чувствовать и умеешь!!!

Мариванна, наконец, упёрлась спиной в стену – отходить некуда было. Да и не надо уже – Антон перестал видеть лицо. Вместо него вверху силуэта матери было чётко очерченной пятно.

И Антон, осознав его, словно бы очнулся – помогли ассоциации с прежними переживаниями «пятен», когда Антон ещё не выходил из себя так быстро.

Он резко закрыл своё опущенное лицо руками и глухо, в ладони, заговорил:

– Мама, уходи! Уходи, мама! Прошу тебя… Сейчас же уходи! От греха…

Мариванна боком, испуганно, обошла его, прячущего самого себя от мира в своих ладонях, и на выходе уже сказала:

– Я тебе позвоню, Антоша… Завтра… Отдохни…

– Да иди же ты-ы!!!

Дверь захлопнулась уже после того, как весь подъезд услышал этот крик.

Часть III

Глава 29

С утра участковый Малой был в своём кабинете. Хотя слово «был» не совсем точное. Он, скорее, прятался! От кого – сам себе объяснить не мог – боялся… Объяснения. Боялся сам себе признаться, что сам себя боится. Он даже в зеркало опасался посмотреть – умывался наугад, причёсывался наощупь. Благодарил бога, что можно ещё хотя бы один день не бриться. Оглядев на вешалке, надел форму. На себя в форме в зеркало смотреть тоже не стал. Похлопал по ней (по себе), так осмотрелся…

И правильно сделал! Потому что, глянув в зеркало, он бы невольно позабыл об общем внешнем виде и прилип бы взглядом только лишь к своему лицу Вернее, к влажному отблеску испуганного безумия в глазах, красных от бессонницы, наполненной частыми и краткими провалами в кошмары, как у алкоголика в период «белой горячки».

Антон боялся увидеть и понять в себе психа. Узнать себя психом. Он и форму-то решил надеть не для того, чтобы служебной официальности добрать, не для того, чтобы чужие взгляды отвлечь от своего лица, а для того, чтобы самому отвлечься от становящегося пугающим привычного самого себя. Обновился, одним словом… Хоть как-то.

По улице шёл в тёмных очках, благо, повод был – солнце.

Бабье лето в этот год расщедрилось на нежаркую, ненавязчивую ласку. Но дождик уже тоже начал побрызгивать из туч, пока ещё весело шаля, как ребёнок, получивший в подарок водяной пистолет. Однако по календарю было видно, что скоро уже дело дойдёт до водяного автомата и даже пулемёта. Ночная прохлада стала потихоньку становиться холодом, и листья на деревьях пытались согреть улицы своей тёплой жёлто-красной расцветкой.

Первым делом Антон распахнул окно в кабинете, принимая всей нервной грудью подарок бабьего лета – свежий с утра, как у водоёма, воздух. Постоял секунду в нерешительности и тёмные очки снял-таки – служба есть служба. Осмелился даже кинуть взгляд мимоходом, отворачиваясь от окна к двери, в зеркало… Да, ничего вроде – расходился. Психоз, как похмелье, растёкся из глаз по жилам, рассосался и стал неярок. Сел за стол.

– Входите.

Вошла пара – мужчина и женщина:

– Здравствуйте. Вы нас вызывали.

– Фамилия?

Они назвались.

– Жалоба на вас, – наставительным тоном заговорил участковый, роясь в стопке бумаг. – Вот она. Соседка ваша жалуется, что… Цитирую: «Со свету меня сжить хотят и всякие козни строят». Далее идёт перечисление козней… Читать не буду – сами знаете, поди… Или прочесть?!

Женское лицо растянулось в улыбке, выражавшей неудобство в формате «Ну-у, вы же понимаете…»:

– Она старенькая и немножко уже не в себе…

– Сумасшедшая, вы хотите сказать?

Женское лицо изобразило неудобное согласие. Взорвался мужчина:

– Её нельзя назвать сумасшедшей, хоть у неё и справка есть!

– Да? Интересно…

– Там сходить нечему и не с чего… Она вообще – безмозглая!

– Не горячитесь…

Антон это промолвил, не услышав собственный голос – в голове после громкой реплики мужчины поднялся шум, словно эхо – отголосок его возмущения.

Лица обоих посетителей стали расплываться в пятна. На глазах! Малой даже опускал их специально, будто вчитываясь в бумаги, и поднимал снова – не помогало. Пятна говорящие.

Одно, мужское, своей нижней дыркой – бывшим ртом – уверенно и громко доказывало, что старуха-соседка – безмозглая дура. Причём чем чаще звучало определение «безмозглая», тем сильнее шумело, свистело – даже визжало уже! – у Антона в голове.

Он механически и очень кратко (чтобы побыстрее от них отделаться) записывал суть их показаний и ответных претензий, будучи не в состоянии на них сосредоточиться.

Только бы это быстрее закончилось! Но словесный поток мучительно продолжался… Антон не выдержал: