Мемуары генерала барона де Марбо - де Марбо Марселен

Но первый консул не хотел отпускать адъютанта Бернадотта без того, чтобы тот не попросил за него лично. Узнав об этом решении, мать бросилась к Бернадотту умолять его совершить этот поступок. Он торжественно пообещал. Но проходили дни, недели, а он ничего не делал. Наконец он сказал матери: «То, о чем вы просите меня, для меня очень тяжело, но это неважно. Я должен это сделать в память о вашем муже, а также в интересах ваших детей. Я отправлюсь сегодня же вечером к первому консулу и затем, выходя из Тюильри, зайду к вам. Я уверен, что я смогу наконец объявить вам об освобождении вашего сына».

Можно представить, с каким нетерпением бедная мать ждала в течение всего этого длинного дня. Каждый экипаж, который проезжал мимо дома, заставлял биться ее сердце. Наконец пробило одиннадцать часов. Бернадотт не появился. Мать отправилась к нему сама. И что же она узнала? Что генерал Бернадотт со своей женой только что уехали на воды в Пломбьер, откуда они должны были вернуться только через два месяца. Несмотря на данное обещание, Бернадотт покинул Париж, не встретившись с первым консулом. В полном отчаянии мать написала генералу Бонапарту. Г-н Дефермон, который пообещал передать письмо, будучи возмущен поведением Бернадотта, не мог удержаться, чтобы не рассказать первому консулу, как он обошелся с нашей семьей. Генерал Бонапарт воскликнул: «Вот в этом я узнаю его!»

Г-н Дефермон, генералы Мортье, Лефевр и Мюрат настаивали, чтобы мой брат был освобожден, замечая при этом, что если молодой офицер не был в курсе заговора, то несправедливо держать его в тюрьме. И даже если бы он что-то знал, нельзя требовать от него, чтобы он уличил Бернадотта, адъютантом которого он был. Такие рассуждения поразили первого консула. Он вернул свободу моему брату и отослал его в Шер-бург в 49-й линейный пехотный полк, не желая, чтобы он продолжал служить адъютантом Бернадотта. Но в феноменальной памяти Бонапарта, скорее всего, сохранился отпечаток слов: «Марбо», «адъютант Бернадотта», «Реннский заговор». Таким образом, мой брат никогда уже не мог войти к нему в доверие. И спустя некоторое время Бонапарт отправил его в Пондишери.

Адольф провел целый месяц в тюрьме. Коммандан Фуркар оставался в тюрьме целый год, был лишен всех званий и получил приказ покинуть Францию. Он удалился в Голландию, где жил очень трудно в течение тридцати лет, зарабатывая на жизнь уроками французского языка, которые он был вынужден давать, не имея никаких сбережений.

Наконец, в 1832 году он подумал, что мог бы вернуться на родину, и во время осады Антверпена ко мне в комнату вошел какой-то тип, похожий на старого школьного учителя. Это был Фуркар. Я узнал его. Он мне признался, что у него абсолютно нет денег. Я не мог отказать ему в небольшой помощи и предался философским размышлениям о превратностях судьбы. Вот человек, который в 1802 году уже имел звание начальника батальона, а его смелость, соединенная с личными талантами, безусловно, возвела бы его в чин генерала, если бы полковник Пиното не решил, что ему необходимо выбрить свой подбородок в момент, когда Реннский заговор должен был разразиться. Я проводил Фуркара к маршалу Жерару, который также помнил его. Мы представили его герцогу Орлеанскому, который выразил желание дать ему место в библиотеке с жалованьем две тысячи четыреста франков. Так Фуркар прожил еще пятнадцать лет.

Что же касается генерала Симона и полковника Пиното, то они были сосланы и заточены на острове Ре в течение пяти или шести лет. Став императором, Бонапарт вернул им свободу. Пиното вел очень скромный образ жизни в течение некоторого времени в своем родном городе Рюф-феке. В 1808 году император, отправляясь в Испанию, остановился там, чтобы сменить лошадей. Полковник Пиното решительно представился ему и попросил разрешения вернуться на службу. Император знал, что это был великолепный офицер, и он поставил его во главе полка, которым тот с отличием руководил в течение всех лет Испанской войны, за что в конце кампании был награжден званием бригадного генерала.

Генерал Симон был также возвращен к активной деятельности. Он командовал пехотной бригадой в армии Массены, когда в 1810 году мы вступили в Португалию. Во время битвы при Бусаку, в которой Массена совершил ошибку, атаковав армию лорда Веллингтона, занимавшую позицию на вершине горы, бедный генерал Симон, желая смыть вину и нагнать упущенное для своего продвижения по службе время, храбро бросился вперед во главе бригады, преодолел все препятствия, забрался на скалу под градом пуль, прорвал линию английских войск и первым вошел внутрь вражеских заграждений. Но там прямым выстрелом ему раздробило челюсть. В тот момент вторая линия англичан стала наседать на наши войска и оттеснять их в долину, где они понесли большие потери. Враги обнаружили несчастного Симона лежащим в редуте среди мертвых и умирающих. Его лицо было страшно обезображено. Веллингтон отнесся к нему с большим почтением, и, как только его можно было перевозить, раненого генерала отправили в Англию как военнопленного. Позднее ему разрешили вернуться во Францию, но страшное ранение, полученное им, не позволило ему продолжать службу. Император назначил ему пенсию, и мы больше не слышали о нем.

Глава XVIII

Пребывание в Версальской школе. — Биографии братьев моей матери

После всех несчастий, обрушившихся на мою мать, единственным ее желанием было собрать вокруг себя трех оставшихся сыновей. Мой брат, получивший приказ принять участие в экспедиции, которую правительство направляло в Индию, под командованием генерала Декана, в связи с этим мог получить разрешение провести два месяца у матери. Феликс в это время находился в школе для детей офицеров, и по счастливой случайности я был недалеко от Парижа.

Кавалерийская школа в то время находилась в Версале. Каждый полк посылал туда офицера или унтер-офицера, которые, после того как они усовершенствовали там свои знания, возвращались в свою часть, где делились полученными знаниями с остальными. Пришел момент, и я как раз попросил разрешения отправиться в Париж, когда другой лейтенант нашего полка, находившийся в кавалерийской школе, закончил учебу. Наш полковник предложил мне поехать заменить его, на что я согласился с великой радостью, поскольку эта командировка давала мне возможность не только повидать снова мать, но и провести год или восемнадцать месяцев в непосредственной близости от нее. Мои сборы были скоры. Я продал лошадь, нанял дилижанс и оставил 25-й конно-егерский полк, в который мне не суждено было больше вернуться. Но поскольку тогда я этого еще не знал, мое прощание с товарищами было не очень горьким. По прибытии в Париж я застал свою матушку крайне огорченной как в связи с тяжелыми потерями, которые нам пришлось понести, так и в связи с ближайшим отъездом Адольфа в Индию и заключением моего дяди Канробера, освобождение которого в ближайшее время не предвиделось.

Месяц мы провели в кругу семьи, после чего старший брат отправился в Брест, где он должен был вскоре сесть на корабль Маренго и направиться в Пондишери. Что касается меня, то мне предстояло устроиться в кавалерийской школе, расположиться в казармах при больших конюшнях Версаля.

Меня поселили на втором этаже в апартаментах, занимаемых ранее обер-шталмейстером князем де Ламбеском. У меня была очень большая комната и огромный салон с видом на Парижскую дорогу и Оружейную площадь. Сначала я очень удивился, что такое помещение было предоставлено только что приехавшему ученику, но вскоре я узнал, что никто не хотел занимать эти апартаменты из-за их огромных размеров, делавших их холодными и неуютными, поскольку очень немногие ученики-офицеры имели достаточно средств, чтобы оплатить их отопление. Я заставил поставить у себя хорошую печь и, приобретя довольно большую ширму, из просторной квартиры соорудил маленькую комнату, которую обставил как смог, поскольку нам выдавались только стол, кровать и два стула, что, естественно, не вязалось с размерами комнат моей квартиры. Однако я неплохо обустроил ее, так что с приходом весны она стала очень привлекательной.