Разумная жизнь - Мэри Уэсли

И только много лет спустя она призналась, что мошенничала — пряталась в шкафу.

В танце было неприлично целовать ее на виду у всех; казалось, когда Флора кружилась с Нигелом и Генри, она чувствовала себя свободней, чем с ним или с Хьюбертом. Он подозревал, что Хьюберт что-то натворил, но не стал интересоваться. Слегка озадаченный, Космо решил подождать момента поудачнее.

Он брал удочку и шел на реку, миновав несколько отмелей, забрасывал блесну, воображение рисовало Флору в разных эротических сценах: ее длинные ресницы щекочут его щеки… и наконец он сжимает ее обнаженное тело так страстно, что исчезает все на свете, остается лишь одно сладкое желание. Весьма опытный сексуальный фантазер, Космо, как и большинство его сверстников, был невинным и мастурбировал, что приносило ему разочарование.

Другой преградой была Мэбс вместе с Таши, проводившая много времени с Флорой, так много, что ему казалось, Флора для нее ширма. Если Таши исчезала с Генри на романтические прогулки, Мэбс, вместо того чтобы делать то же самое с Нигелом, держала при себе Флору, и девочка стала постоянной частью троицы, недосягаемая, как канарейка в клетке.

Как-то днем Космо повернул за речной изгиб и увидел Флору. Она сидела на берегу, обхватив колени руками и уставившись на воду. Он остановился, осмотрелся, желая увериться, что с ней никого нет, прежде чем сел рядом. Она испуганно взглянула на Космо.

— Я уйду, если ты хочешь побыть одна.

— Нет, — сказала она.

В омуте плавала форель, хорошо знакомая Космо. Дважды он цеплял ее на крючок. Она выросла, стала очень хитрой.

Он хотел показать ей рыбу, но подумал, что если Флора ее уже видела, то ни к чему, а если еще нет, то, может, ей неинтересно. Космо сидел, прислушиваясь к шуму реки, порханию ласточек, сновавших с берега на берег, и отдаленному стрекоту жатки.

Флора вдруг сказала:

— Это мне очень трудно.

Не зная, о чем она думает, Космо спросил, не поворачивая головы, наблюдая за рыбой:

— Что трудно?

— В школе все девочки рыдают по своим родителям. По матерям. А я даже не знаю, как это, и если одна начнет плакать — за ней другие. Иногда все общежитие тонет в слезах. Может, я странная какая? Я не плачу. Как-то раз пыталась. Лежала в темноте и говорила себе: „Я хочу к маме, хочу к маме“. А на самом деле я не хотела к ней. Я не могла выжать из себя ни слезинки. И мне было так стыдно.

Космо подтянул колени к подбородку и уставился на форель, она плавала в футе от него, в воде цвета холодного пива. Хвост и плавники трепетали, а сама она замерла у камня.

Флора продолжала:

— Конечно, я всегда знала, но здесь, в Коппермолте, я увидела, как вы любите отца и мать, как они вас любят. Я убедилась в этом. Я не люблю ни мать, ни отца. Иногда я их просто ненавижу. — Космо вспомнил рассказ Хьюберта про то, как Флора входила в море. — И однако, — сказала она, — вы не до конца счастливы. И я не могу понять почему.

Космо посмотрел на нее удивленно. „Она права, — подумал он, — но недостаток счастья — не вина родителей“.

— Я думала, — сказала Флора, — может быть, вся разница между любовью и ненавистью в том, что ты делаешь приятное своим родителям, потому что сам хочешь, как вы с Мэбс, а не потому, что должен, как я.

— Почему ты закрыла глаза, когда входила в море в Динаре? („Была ли это ненависть?“ — подумал он.)

— Потому что я не умела плавать. Я думала, Бланко сказал тебе.

— Ты укусила его и ударила.

— Потому что он мне помешал.

— Вряд ли бы они имели что-то против твоей смерти. Они бы испытали облегчение, — сказал Космо.

— От ненависти?

— От всего.

— Вот так! — и посмотрела на Космо. Сейчас она не была похожа на девочку, о которой он мечтал дни и ночи.

— Если ты совсем не хочешь ехать в Индию, когда придет время, не езди. Я тебе помогу.

— Как? — она подняла на него горящие глаза.

— Я придумаю что-нибудь.

Флора засмеялась. Но каким-то нехорошим смехом. Сейчас она казалась старше своих пятнадцати. Космо стало неприятно. Ему бы следовало сказать: „Я женюсь на тебе“, или „Ты будешь жить со мной“, или „Я присмотрю за тобой, спасу тебя от этих офицеров“, ну что-то такое. А вместо этого сказал: „Я придумаю что-нибудь“, и это звучало как „ничто“. Он поднял камешек и прицелился в форель. Рыба, которой пришлось много чего пережить, даже не пошевелилась.

Флора прошептала:

— Ты не осмелишься. — Потом добавила: — Мэбс говорит, что жизнь в Коппермолте — не только доброта, обожание, щедрость. А Мэбс знает, что говорит. Она несчастлива.

— Нет, она определенно счастлива. Собирается замуж за Нигела.

Флора подняла брови, взмахнула ресницами и сказала, поджав губы:

— Это правда.

Вспомнив сцены сомнений, колебаний, встревоженные лица родителей, Космо с удовольствием бы сейчас ударил Флору, но вместо этого проговорил:

— Сейчас все в порядке, ты же знаешь. У нее время великих покупок. Я буду главным шафером, а Генри — просто шафером на ее свадьбе.

— Она хотела выйти за Феликса.

— Откуда ты знаешь? — Космо испугался. — За Феликса?

— Потому что она мне так сказала. („Потому что я тоже люблю Феликса“.)

— Мои родители…

— Дело не в них. Он не захотел. Феликс не захотел.

— Она тебе сказала? — удивился Космо.

— Да.

— Бедняжка Мэбс. („Должно быть, я слеп, как летучая мышь“.)

Они сидели, уставившись на воду.

— Наверное, жизнь проще для этой большой форели, — сказала Флора.

— Я два раза ловил ее. И оба раза отпускал. Она очень мудрая.

— Она молодец. Кто мне может помочь, так это кто-то вроде Алексиса Тарасова, если он все еще существует. („Я не люблю Алексиса и никогда бы не смогла полюбить“.)

— Он существует, — сказал Космо. — Мы с Хьюбертом встретили его случайно в Париже. Он все еще водит такси. Он вез нас из Гар-де-Лион в Гар-де-ле Ест. Мы узнали его. Он дал нам свой адрес. Он стал очень толстый, с тяжелой челюстью.

— Дай мне адрес.

— Мы поиграли в триктрак в кафе, которое часто посещают белоэмигранты. Он водил нас туда. Ничем он тебе не сможет помочь.

— Все равно я хочу его адрес.

— Ладно, поищу. Пора домой, а то мы опоздаем на обед. — Космо встал, протянул руку, и Флора разрешила себя поднять. — Я помогу тебе, если захочешь. Обещаю.

Флора ничего не ответила, она понимала, что Космо не хочет связывать себя, и в этом он похож на Феликса.

Возвращаясь домой, Космо чувствовал, что он был гораздо ближе к Флоре, когда она была совсем ребенком, а он пятнадцатилетним подростком, когда они сидели на полу в комнате мадам Тарасовой над лавкой с лошадиной головой и играли в триктрак, осененные тенью мощных грудей Элизабет Шовхавпенс. Тогда он выдернул у нее ресничку. И был счастлив.

— О, черт, надо торопиться. Я совсем забыл: сегодня приезжают на обед гости — мисс Грин и Джойс. Помнишь Джойс? Такая была проворная девочка. Она, наверное, поживет у нас.

— Это та, у которой зубы торчали во все стороны? И у нее белые ресницы?

— Та самая. Только теперь у нее зубы в порядке, и она похожа на красивую гнедую лошадку. Она красит ресницы, а личико хорошенькое. У нее прекрасная фигура, очень красивые длинные ноги, а грудь — восторг.

— Как хорошо.

— Мы ездим охотиться на тетеревов к ее отчиму. И, наверное, снова поедем на следующей неделе. Это возле Перта.

— Я думала, ты не стреляешь.

— С отцом скучновато, но в Шотландии — совсем другое дело. Мы два года подряд туда ездим. Почему ты побежала?

— Мне холодно. — И Флора помчалась еще быстрее.

„О черт, — подумал Космо, глядя, как она уносится все скорее, — почему я не поцеловал ее у реки? Когда она взялась за мою руку и я потянул ее к себе, я мог бы поцеловать. Мы были одни. Такая возможность! Я мог и дальше пойти, даже изнасиловать ее“. Вообразив эту сцену, Космо рассмеялся. Вспомнив вдруг Флору в детстве, он подумал, что и тогда, и сейчас ей не хватало плавности движений, которые делали Джойс такой изящной. Предвидя встречу с Джойс, Космо тоже помчался.

ГЛАВА 27

Вита и Денис сидели на клубной веранде, наблюдая за игрой в теннис двух девушек, недавно прибывших из Англии с партнерами — капитаном полка наземной обороны в Гуркхе и управляющим войсками охраны аэродрома. Такса, собака полковника одного из сикхских полков, возилась с Тарой, эрдельтерьером Дениса, на лужайке, расположенной между зданием клуба и теннисным кортом. Наблюдая, как собаки совершают сумасшедшие кульбиты, Денис сказал:

— Зато нам не надо гулять с ней, мы должны быть благодарны полковнику.

— Да, только если они не перевернут все клумбы, — проговорила Вита, когда собаки вылезли из зарослей канн, — ненавижу этот красный цвет, он какой-то дьявольский.