Если красть, то миллион - Елена Арсеньева

Дело в том, что он совершенно неожиданно вспомнил, где видел раньше Алексея Степановича Семикопного, в просторечии Лешего.

Зрительная память у него была похуже памяти на цифры, но все-таки при экстремальных ситуациях срабатывала безотказно. Поскольку сейчас как раз такая ситуация, память и выдала на-гора информацию о том, что зимой Струмилин (он тогда в очередной раз подменял Белинского в дежурной бригаде) приезжал по вызову в мастерские Союза художников на Рождественке, где два жреца искусства основательно испортили друг другу вывески из-за хорошенькой натурщицы, «позировавшей» то одному, то другому в горизонтальном положении. Причем никто не знал, что ту же «картину» пишет и его творческий собрат. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным, и один из художников швырнул соперника головой в мольберт. И соседи, чей творческий покой был нарушен, вызвали милицию и «Скорую».

Художников там суетилось много, однако Струмилину просто-таки пришлось обратить внимание на Лешего. Некая творческая дама, слишком уж платоническая на вид, шепнула ему, чистоплотно пожимая плечами:

– Не того били, по-моему! Вон, видите лохматого парня? Эта девка у него дневала и ночевала, из его мастерской – я сама слышала! – таки-ие неслись звуки… И вообще это здесь самый опасный человек. Натуральный половой гангстер!

Струмилин оглянулся на худощавого парнишку и пожал плечами.

Платоническая дама явно преувеличивала!

– Ну что ты хочешь, Ларочка, – хихикнул низенький толстяк с веселым лицом фавна, слышавший этот разговор. – Здесь ведь раньше, еще до революции, что было? Нумера, обычные нумера с девицами! Вот атмосфера и довлеет над нами, бедными. Приходится соответствовать!

Помнится, тогда Струмилин подумал, что в Нижнем Новгороде до революции этих самых «нумеров» существовало огромное количество. Вот, к примеру, здание их подстанции тоже когда-то предназначалось для очень веселых целей. Честное слово, исторический факт! А потом избитый начал подавать признаки жизни, и Струмилин напрочь забыл и о нумерах, и о лохматом «половом гангстере». Вспомнил только сегодня.,.

Кем бы этот Леший ни приходился Лиде Литвиновой – наверное, близким другом, коль она попросила именно его прийти на вокзал сегодня утром! – он уж наверняка знает, где она живет. И если Струмилин хорошенько попросит… Белый халат поможет, это один из лучших пропусков в мире.

Андрей задохнулся, пока забрался на последний этаж. Физически он как бы четвертый, а «химически», учитывая длину пролетов, – восьмой или даже девятый!

С трудом отыскал среди множества других табличку с фамилией Семикопный, нажал на кнопку звонка. Начал ждать.

Никто не появился.

Андрей вдавил палец в звонок и держал его так долго, что даже устал.

Похоже, Лешего нету в мастерской. А где он? Может, как проводил Лиду домой, так и не возвращался? Ну да, остался за ней поухаживать, ведь ей было плохо, совсем плохо. И что, так целый день и ухаживает? Ишь, какой ухажер нашелся!

А может быть, он воспользовался ее беспомощным состоянием? К примеру, раньше Леший безуспешно домогался ее любви, а теперь, когда у Лиды настал провал в памяти, быстренько уверил ее, что является ее единственным и самым любимым мужчиной… Вдруг так оно и есть на самом деле?!

Дверь открылась. На пороге стоял Леший.

Струмилин, еще весь во власти своих ревнивых подозрений, рванул вперед с таким напором, что вдавил тощего Лешего в противоположную стену. Тотчас спохватился, что сказку сделал былью, и сконфуженно отстранился.

– Да я вроде не вызывал «Скорую», – удивился художник – и вдруг вытаращил на Струмилина глаза:

– Привет попутчикам! Мир тесен, ага?

– Ага, – согласился Андрей, несколько удивленный, что его запомнили. – У меня к вам дело. Срочное. Где можно поговорить?

– Ну, говори, – кивнул Леший, гостеприимно окидывая рукой мрачный, сырой, бесконечно длинный коридор, в который выходило не меньше полусотни дверей. – Слушаю. – И, внезапно обнаружив, что у него расстегнута «молния» на джинсах, торопливо дернул ее вверх и заправил в штаны смятую рубаху.

В висках у Струмилина опять забили тяжелые молотки.

Почему Леший должен был отвезти Лиду именно домой? А если она живет где-нибудь у черта на рогах, в Сормове, или на Автозаводе, или на окраине Кузнечихи, а Рождественка с вокзалом практически рядом. И Леший притащил ее к себе – восстанавливать, так сказать, память. И эти расстегнутые штаны…

О, черт, черт, черт!

Повернуться, что ли, и уйти? На хрен ему все это? Негры, белые, Лешие…

– А к тебе в мастерскую нельзя войти? – презирая себя, хрипло спросил Струмилин. – Сроду не был ни в одной мастерской ни у одного художника. Картины поглядеть охота.

Леший поглядел на него вприщур, и Струмилин подумал, что гангстер или не гангстер, но парень определенно не дурак.

«Да он меня насквозь видит!»

– Ну ладно, приглашаю, – медленно сказал Леший, все еще ощупывая его взглядом. – Только у тебя с нервами как? В порядке эти, которые не восстанавливаются?

"Он все понял. Он догадался, зачем я пришел. И Лида, конечно, у него.

Он меня морально готовит…"

– В порядке.

– Тогда прошу.

И Леший двинулся по коридору широким, размашистым шагом, то и дело оглядываясь через плечо и откровенно ухмыляясь. На всякий случай Струмилин сунул руки в карманы халата как можно глубже и поклялся себе держать их там, что бы ни увидел.

Но увидеть то, что довелось, он был абсолютно не готов.

Джейсон оставил сумку в камере хранения аэропорта, но брать машину не решился: Шереметьево-2 – притон воров и разбойников. На те суммы, какие здесь заламывают таксисты, приличный человек может жить несколько дней, а то и месяц.

Правда, самому Джейсону никогда не приходилось жить на пятьдесят-семьдесят долларов целый день, а тем паче месяц… Так или иначе, он сел в автолайн и без всяких проблем добрался до Речного вокзала. Оттуда на метро до Курского. И сразу направился к кассе – узнать насчет билетов до Северолуцка.

Именно там, около знаменитых северолуцких Красных куполов, он должен нынче вечером встретиться со своим человеком, получить груз и рассчитаться. Вот именно – вечером! На закате, когда купола становятся красными и десятки туристов спешат полюбоваться редкостным зрелищем. У Джейсона было время пошататься по Москве, но, вместо того чтобы провести эти часы в столице своей исторической родины, он опрометью бросился в заштатный городишко.

Он давно дал себе слово непременно узнать этот город как следует. Еще тогда, два года назад, когда получил известие, черной чертой перечеркнувшее все его радужные, счастливые планы, поставившее крест на самых светлых мечтах и мигом превратившее прежние «крупные неприятности» в нечто второстепенное, а честно сказать, и вовсе малозначащее. Конечно, с тех пор минуло два года, и много чего в жизни произошло, и притупилась несколько прежняя тоска, однако Джейсон с необычайной силой вспомнил ощущение пустоты, овладевшее им, когда принесли телеграмму…

Главное дело, все черные тучи, сгустившиеся над его головой, как раз в это время начало немного разносить ветром той бурной деятельности, какую он развил. Тетушку определили в дорогую клинику, где ей уже на третий день разрешили вставать, поскольку у нее не обширный инфаркт, а всего лишь микро.

Как выразился доктор, «с вашим сердцем, миссис Каслмейн, только призы брать на беговой дорожке». Любезного кузена Айзека вывели из комы. Другой не менее дорогой кузен, Скотта, тоже вполне очухался и сообщил, что написал свое поганое признание в полном помрачении ума, а на самом деле он и рядом не стоял с тем смазливым юнцом, не то чтоб делать с ним что-то непотребное, и готов бороться за чистоту своего имени всеми доступными средствами его кузена Джейсона. В общем, жизнь постепенно входила в колею, и Джейсон уже прикидывал, на какое число ему заказать билет в Россию, а также намеревался запросить каталог от Савуйе, присмотреть элегантное – не вычурное, не помпезное, ни в коем случае нет! – кольцо с бриллиантами и сапфиром (ей должен пойти сапфир, с такими-то глазами!), которое он сможет поднести Соне в честь их помолвки. И тут принесли телеграмму.

Это было поздно вечером, Джейсон как раз вернулся домой и снимал усталость и дневное напряжение, гоняя взад-вперед в бассейне, когда на бортике появился дворецкий с подносиком для писем, причем лицо он сделал такое, будто там лежит не желтоватый листок, а гремучая змея.

Джейсон подтянулся, вылез из воды и, накинув на себя купальный халат, взял листок. Развернул, прочел… и сразу, как оглушенный, пошел куда-то, не видя куда… нога его скользнула на мокром кафеле, и Джейсон грохнулся, едва не лишившись сознания. Он сломал ногу, и эта внезапная, резкая боль почему-то не заглушила, а еще усилила ту, что он испытал, когда прочел телеграмму: