...и Северным океаном - Георгий Кублицкий

С этого дня всякая связь с материком была утеряна. В течение трех лет только один раз нас навестили гидропланы. Все эти три года мы были предоставлены самим себе и могли рассчитывать только на свои силы…

Полное незнакомство с необитаемым до нас островом, с его природой и условиями жизни сделали первый год существования колонии самым тяжелым».

Так писал Георгий Алексеевич Ушаков сразу после возвращения с острова.

Первый год…

Они высадились на песчаной косе бухты Роджерс, красной в лучах ночного солнца. Пока ставили палатки, пока усмиряли ездовых собак, яростно бросавшихся на невиданных «зверей» — коров, пока разжигали первые костры из плавника, Ушаков на маленьком самолете, который до поры до времени без дела стоял на корме «Ставрополя», облетел свои владения.

Летчик Кальвица снижал самолет над бухтами, вел его вдоль речных долин, удивляясь, как расходится действительное их расположение с обозначенным на старых картах. Ушаков с удовольствием разглядывал лежбища моржей, сулившие богатую добычу охотникам. Но успеют ли они заготовить мясо? Ведь полярное лето, едва начавшись, уже кончается.

Расчетливый эгоизм требовал задержать «Ставрополь», чтобы команда и специально нанятые еще во Владивостоке плотники помогли достроить маленький поселок, высвободив охотников. Но ведь как быстро меняется в арктических водах ледовая обстановка! Он поступил по совести: отпустил корабль.

И едва на горизонте растаял пароходный дым, как крепкий ветер нагнал такой лед, который неминуемо зажал бы «Ставрополь».

Хаос движущегося льда отпугивал и охотников. Отдаленный рев моржей слышался там, куда можно было добраться лишь по сталкивающимся, крошащимся льдинам. Никто не спешил рисковать жизнью.

Эскимосы ждали, что будет делать умилек. Это емкое слово, которое означало и начальника, и вожака, и кормчего, вообще того, кто должен решать и кто за всех в ответе, быстро приклеилось к Ушакову.

Умилек мог приказывать. Но он предпочел убеждать. Убеждать терпеливо, не жалея времени и слов.

В его дневниках есть записи разговоров с Йероком и другими эскимосами. Это долгие и трудные разговоры. Ушаков убеждал Йерока: без мяса худо, без мяса пропадем, надо ехать на охоту. Йерок соглашался со всеми доводами, но не двигался с места.

Тогда Ушаков сам взял ружье, Йерок — тоже. Вдвоем пошли к лодке. За ними без лишних слов — Павлов. За Павловым — еще пять смельчаков.

Моржи были у кромки ледового пояса. Льдины вздымались на штормовой волне. Одна перевернулась возле лодки. Вода забурлила воронкой, снова вытолкнула ледяной столб, который тут же с треском и звоном рухнул набок, обдав охотников каскадом брызг.

Недаром, однако, Йерок считался лучшим рулевым побережья. Как некогда Нансен, Ушаков убедился в поистине поразительном умении эскимосов приноравливаться к буйству стихий.

Нансен, выходя на промысел, был наблюдателем, гостем. Результаты охоты, конечно, интересовали его, но не больше. Ушакова же само положение умилека делало ответственным и за промысел, и за благополучие всей колонии. Трагическая участь отряда Аллана Крауфорда, который не сумел вовремя заготовить моржовое мясо, не оставляла Ушакову иллюзий относительно того, что позднее можно будет как-то поправить дело.

В первую поездку с Йероком добыча не была обильной — два самца. «Две моржовые туши могли стоить жизни восьми человек, — признавал Потом Ушаков, — Но Недостаток мяса зимой привел бы к еще большим жертвам».

Однако как бы ни была важна добыча, Ушаков добился выходом в море гораздо большего: его молчаливо признали в охоте на моржей равным эскимосу. Не по умению— по смелости. Все видели, русский начальник не прячется за спины других, а первым идет туда, где опасно.

Он закрепил свое право быть умилеком. Он, по общему признанию, «умел жить». Эскимосы, язык которых, в отличие от цивилизованных европейцев, не знает бранных слов, распалившись, в гневе, пускают в ход лишь одно крайне оскорбительное выражение: «Киях ситупих льыхи» («Слабый, не умеющий жить»).

Ушаков старался учить язык. Например, слова для управления собачьей упряжкой, собаки понимали только по-эскимоски. Вперед — довольно просто: «хок». Вправо — «поть-поть». А вот влево… «Это нечто среднее между отхаркиванием и криком вороны, где «а» звучит скорее как «ы». Попробуй, произнеси!».

От первой победы иногда еще очень далеко до окончательной. Ушаков и Павлов понимали, что для удачи промысла нечего всем тесниться вокруг бухты Роджерса. Остров велик, нет зверя в одном месте — ищи в другом. И, предприняв разведки, Ушаков нашел лежбища моржей возле удобных для жилья мест в других частях острова.

Но никто не захотел переселиться туда. Почему?

Потому, видите ли, что места уже заняты. Кем же? Чертом Тугныгако. По каким-то приметам эскимосы определили — конечно, не без помощи шамана Аналько, — что этот черт облюбовал себе местечко именно там.

Как хотелось эскимосам отделаться от него при отъезде на остров! Они тогда даже лица намазали сажей, чтобы Тугныгако не узнал, кто именно уезжает. Но провести Тугныгако не так-то просто. С ним шутки плохи! Он бы и в бухте Роджерса натворил бед, да, как видно, побаивается большевика…

Ушаков убеждал, доказывал, высмеивал робких, пытался сыграть на самолюбии храброго Иерока — все тщетно. А показать пример, бросить надолго поселок и переселиться на новое место он не мог. Дело зашло в тупик, победа осталась за Тугныгако…

Расплата за суеверия не заставила себя долго ждать. Она пришла в темную пору, когда беспощадно хлестали метели и об охоте нечего было и думать. Люди еще могли обходиться без привычного мяса, но собаки отказывались глотать вареный рис и дохли одна за другой.

Как только выдался подходящий день, Ушаков, Павлов, эскимосы Кивьяна и Таян погнали упряжки на север. Надежда была на медвежатину. Но следы зверей неизменно Приводили к опасной перемычке молодого льда. Он дымился паром полыньи и, как видно, сильно подмывался течением.

Охотники, идя по следам медведей, останавливались перед ним раз, и два, и три. Наконец Ушаков рискнул.

«Через пять минут я уже по плечи окунулся в холодную воду и тщетно пытался достать ногами дно. Быстрое течение тянуло под лед, и я с трудом боролся с ним. Таян помог мне выбраться из «ванны», но через пятнадцать метров от него самого на поверхности льда осталась одна голова. Однако он успел выхватить свой нож и, по рукоятку воткнув его в лед, легко держался, пока я не подоспел на помощь. Вытащив его из воды, я тут же снова провалился сам».

Запись в дневнике Ушакова отмечает, что он провалился пять раз, Таян — четыре. Медведи же, за которыми они гнались, не стали поджидать неудачников и ушли восвояси.

Одежда охотников на морозе превратилась в ломкий ледяной панцирь. До жилья им надо было добираться семьдесят километров.

После зимних поездок и купания Ушаков перенес тяжелейшее воспаление почек — болезнь, которая на острове Врангеля стоила жизни двум спутникам капитана Бартлетта. Ушаков выжил, но осложнения болезни с тех пор мучили его до последнего дня.

Старого Йерока испытания тяжелой зимы свалили с ног. Йерок умирал от воспаления легких. Сам тяжелобольной, Ушаков приплелся в его юрту. Старик бредил, звал умилека на охоту, мешая русские и эскимосские слова:

— А, умилек… Компания… Таяна мы возьмем… Сыглы-гук, сыглыгук… (Плохо, плохо).

Ушаков чувствовал неотвратимость близкой потери. На его глазах из жизни уходил друг. «Вспомнилось, как он в темную бурную ночь, заставшую меня с Таяном и Анакулей на байдаре в бухте Роджерс, собрал всех охотников и отправился на поиски… Встала перед глазами его маленькая приземистая фигура, освещенная светом костра, когда он поддержал меня, горячо выступив против суеверий своих сородичей. Яркими картинами пронеслись сцены совместной охоте и длинные вечера в палатке, проведенные около сооруженной им же жировой лампы.

Всегда бодрый, веселый, смелый, готовый каждую минуту прийти на помощь товарищу, заражающий всех своей энергией, теперь он уходил от нас, и ничего нельзя было сделать».

В полночь Йерок умер.

Черт забрал Йерока. Черт свалил с ног большевика. Черт оказался сильнее.

И однажды к больному Ушакову пришел встревоженный Павлов: эскимосы намереваются по льдам уйти на материк, потому что тут, на острове, им все равно не будет житья от злого Тугныгако.

Уйти, не зная дороги?! Уйти почти на верную гибель?

Ушаков велел созвать всех к себе. Он был красноречив и убедителен, уговаривая охотников выйти на промысел. Эскимосы и чукчи отрицательно качали головой.

Оставался единственный довод.

Ушаков встал, пошатываясь, и велел запрягать собак. Его долго отговаривали, не пускали. Он сел на нарты, тронул упряжку, оглянулся, надеясь, что другие потянутся за ним. Он увидел лишь неподвижно, молча стоящих людей, скованных страхом.