Адамант Хенны - Ник Перумов

Серый выделялся из толпы рабов, как выделяется волк среди дворняг.

— Ты!.. — Палец купца уперся в грудь Серому. — Будешь старшим над караваном. Смотри, если эта падаль начнет помирать раньше, чем мы дойдем до Хриссаады, я оставлю тебя в пустыне одного, связанного, чтобы тобой полакомились песчанники!

Серый молча кивнул. И вновь купец отвернулся, не в силах вынести взгляда презренного, только что купленного им невольника…

Серый взялся за дело.

— Эй, парень! — Его негромкий голос отчего-то заставлял всех остальных немедленно смолкать. — Оставь воду. Ты уже получил свое.

Невольник — самый, пожалуй, крепкий из пленных — глумливо оскалился:

— Ба, Серый! А я-то все гадал, отчего это твоя рожа мне знакома?

Этот раб раньше жил в соседней деревне с Серым. И сейчас, как и принято у ему подобных, намеревался отобрать чашку с водой у какой-то женщины.

— Оставь воду, — повторил Серый, и все окружающие стали отчего-то поспешно отползать в стороны, насколько позволяла длина цепей.

Соперник выпрямился:

— Ты еще будешь тут распоряжаться!..

Серый и не подумал уклоняться. Только весь напрягся — и кулак невольника, вместо того чтобы врезаться ему в скулу, безвольно опустился.

Мужик взвыл, схватившись за кисть, — ему показалось, он словно ударил по каменной стене. Серый даже не шелохнулся, и глаза его горели черным пламенем.

— Оставь воду, — в третий раз негромко сказал он, и на сей раз ослушник уже не возражал.

Рабы смотрели на Серого с ужасом. А потом у какой-то женщины вырвалось:

«Серый, Серый, спаси нас, Серый!..»

По охваченному отчаянием людскому муравейнику прошла мгновенная судорога. Звеня цепями, люди качнулись к Серому, протягивая руки, из глоток рвался не то стон, не то звериный хрип…

Рыбак остался стоять неподвижно, только глаза разгорались все ярче, и окружавшим невольникам казалось: скажи он сейчас их оковам: «Падите прочь!» — и железные браслеты исчезнут, как наваждение…

Но надсмотрщики тоже не зря ели свой хлеб. Засвистели бичи, замелькали дубинки, несколько лучников наложили стрелы, и дрожащее многотелое существо, многорукое и многоногое, замерло, скорчилось, в ужасе завывая под ударами…

Серый не дрогнул, когда вокруг его плеч обвился кнут.

— Эй, почтенные! — крикнул он (охрана караванов в большинстве своем знала Западное Наречие). — Этого больше не повторится! Уймите свой гнев!..

Трепещущее и скулящее скопище невольников прильнуло к нему, точно птенцы к матери.

Несколькими словами Серый навел порядок. И всем уже казалось: что такого увидели они в этом немолодом рабе, таком же точно, как и остальные?..

Дальше караван двигался в образцовом порядке. Жадные демоны пустыни, всегда собиравшие щедрую дань со скорбных процессий, на сей раз довольствовались подачками…

ИЮНЬ, 28, ПРЕДМЕСТЬЕ ХРИССААДЫ

Две недели шел караван через мертвую пустыню, где властвовали лишь песок, жара да ветер. Дорога вытягивалась серым удавом, от одного оазиса — зеленого взрыва на желтом покрывале песков — до другого. Колодцы попадались редко, и вода в них оказалась изрядно солоноватой.

По обочинам, прокаленные солнцем, щедро набросаны были черепа и кости — останки тех невольников, что так и не дошли до харадской столицы. Сперва на скелеты косились, затем привыкли…

Но потом пустыня мало-помалу зазеленела, постепенно превратившись в травянистую степь. А еще дальше, возле горизонта, засинела узкая полоска — там начинались леса. Больше стало воды; и наконец караван вышел к окраинам города.

На громадном, вытоптанном до зеркального блеска поле, обнесенном высокой колючей оградой, харадримы согнали, наверное, тысяч десять новокупленных невольников. С женщин начали сбивать цепи, мужчин пока держали закованными.

На высокий помост, откуда было видно все заполненное рабами пространство, поднимались люди в дорогих, алых с золотом одеждах. Их было пятеро — все рослые, гордые, при оружии. Вместе с ними появился и старшина надсмотрщиков, что распоряжался в этом загоне для двуногого скота.

— Слушайте меня, вы, велбужий навоз! — крикнул он, слишком хорошо сложенный и красивый для этой работы мужчина, в котором за лигу была видна гвардейская выправка. — В великой своей милости необозримый, как песчаное море, правитель Тхерема, вам ведомого под именем Харад, говорит вам: каждый может заслужить себе свободу и богатство! Слышите — свободу и богатство! Если будете верно служить силе Тхерема!

По неисчислимой людской толпе пролетел ропот.

Надсмотрщик продолжал:

— Мужчинам мы предоставляем выбор — отправиться на золотые копи Тхерема или же вступить в его доблестное, непобедимое войско! Стать настоящими воинами великого Тхерема, навсегда избавиться от рабской доли! А когда падут города наших врагов, каждый такой город будет отдаваться вам на три дня, и все, что вы захватите в нем, станет вашим! Мужчины, вступившие в войско, получат женщин! Каждый сможет стать десятником, сотником или даже тысячником, если будет исправно нести службу! А теперь, кто хочет на копи — за ворота!

Толпа не шелохнулась. Кажется, все перестали даже дышать.

Однако харадским заправилам, похоже, нужны были руки и на золотых рудниках.

Дюжины три стражников с короткими копьями принялись оттаскивать людей за ворота, выбирая тех, что постарше и не столь крепок. Отчаянные вопли и мольбы воинов ничуть не волновали.

— Я могу, я могу быть воином! — вопил один из несчастных. Потеряв самообладание, он бросился на стражника — и покатился на землю, сбитый с ног тупым концом копья. Даже не посмотрев на него, воины подхватили бунтовщика за ноги и поволокли за ворота.

Другие пробирались все глубже и глубже в толпу: они были смелы, эти харадримы, — рабы, даже скованные, могли просто задавить надсмотрщиков числом.

Пара надсмотрщиков оказалась возле Серого. Рыбак стоял, скрестив руки на груди; один из стражников брезгливо взглянул на немолодого и, верно, никуда уже не годного невольника.

— Грар’д эрмон![1] Воин грубо схватил Серого за плечо, рывком повернув к себе. И — внезапно замялся, словно пытаясь что-то вспомнить, поднес ладонь ко лбу.

— Иншах’кр эрмон’в, Сатлах![2] Воины прошли мимо. Серый тяжело вздохнул, гордо расправленные плечи его внезапно ссутулились — он в один миг словно бы постарел на много лет.

— Как тяжело… — пробормотал он, сам, похоже, не понимая смысла этих слов. — Сил совсем нет…

ИЮЛЬ, 30, ОКОЛО ДВУХ ЧАСОВ ДО ПОЛУНОЧИ, ПРЕДМЕСТЬЕ ХРИССААДЫ

— Тьфу, тьфу и тьфу! — Малыш ожесточенно плевался. — Да чтоб его молотом расплющило, этот ветер! И песок! И жару!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});