Нежнорогий возвращается в лес - Римантас Будрис

Птицы рассказывают своим детям, а те — своим: благородные беркуты вернутся. И правда: изредка, очень поздно осенью и зимой появляются беркуты в своей былой вотчине. В основном молодые птицы. А старики, провожая их в путь, не преминут сказать, что люди попадаются всякие и что трудно угадать среди них того, кто готовит тебе позорную, бессмысленную гибель.

На окраине большого болота, на растрепанном стожке старой осоки отдыхал беркут. Поле, угнетенное низко нависшими тучами, грезило о заоблачных высях. И могучая птица была частью его мечты.

А по полю бодро шагали люди. В добротных сапогах с высокими голенищами, с патронташами, ружьями. Из сумок торчали заячьи уши.

Люди увидели орла. Остановились, долго смотрели. Возможно, и для людей, как для сирого поля, орел-беркут — что-то вроде далекой мечты.

Подоспел еще один из людей, отставший. Он замешкался: добивал зайца с простреленной лапкой. Он и стрелять-то как следует не умел. А заметил орла — мигом вскинул ружье и спустил курок. Выстрел грянул оглушительный, без дыма. Мгновенно картечь рассекла воздух — мимо могучей орлиной груди. Беркут раскинул крылья и взмыл ввысь. Он парил в небе, высоко, в безопасности. Но терзала его горькая обида. Не подобает высокородной птице выставлять напоказ свои чувства, вот и парил беркут как положено орлам — высоко и гордо, широко распластав крылья. Но не шел вниз.

Унижением обернулась греза оголенного поля.

— Эх, промазал, — с огорчением вздохнул кто-то. — Вот было бы чучело так уж чучело.

— На тебя и слова тратить не стоит… — бросил ему другой, охваченный тем же отчаянием, что и нагое поле.

Отставший присоединился к охотникам. Пошел рядом со всеми. Но в глазах у него была не мечта, а скучная пустота.

И отец, возвратившись с охоты, рассказал своему сынишке:

— Знаешь, кого я видел — орла!

— Где? Покажи мне тоже!

— Там его больше нет…

Отец умолчал, что один из его попутчиков стрелял в беркута. Не хотел огорчать мальчика.

— Папа, покажи мне орла! Настоящего, большого!

— Ладно. Съездим с тобой в музей. Там есть орлы…

— Я хочу живого! Посмотреть, как он парит!

— Такого увидеть не просто.

Обидно стало отцу, что нельзя показать сынишке, как парит орел. А что, если попробовать? И на следующий день они поехали туда.

Над болотом носилась пара воронов, пронзительно каркали черные птицы, кликали беркута. Они-то хотели вместе с ним поискать королевский венец. И отцу с сыном почудилось в голосе мудрых птиц отчаяние…

На краю болота оставалась забытая, покинутая копенка бурой, никому не нужной осоки.

И о высоких облаках грезило бесприютное поле.

Декабрь. Короткий морозный день

Звякнула пружинка силка, хлопнул тугой обруч с натянутой сеткой, и черный дрозд, не успев и подпрыгнуть, заметался под сеткой, мягко прижатый к земле.

Попался! И радуйся, строптивец. Поживешь у меня. Вместе скоротаем зиму. Вечерами я буду рассказывать тебе, что делается в лесу и в дюнах. Вечера сейчас длинные. И ночи тоже. А дни — короткие… Нынешний день уже, видишь, совсем бел. Снег, понятно, долго не продержится. На взморье за зиму снег частенько полностью стаивает, потом опять напорошит — и все белым-бело. Но ты знай: тебе эта белизна не сулит ничего доброго. Самое умное, что ты мог сделать, — это пойматься в силок.

Я вынул из-под сетки черного дрозда и понес в дом. Ладонью чувствую, как трепыхается сердечко смертельно перепуганной птички. Ничего, пройдет. Я тебе соорудил славную клетку из сеточки и дощечек. В ней проживешь до весны рядом с клеткой зяблика.

Видимо, этот дрозд, не приставший к остальным своим сородичам, склевал положенную ему долю ягод. Неделька пути — и он очутился бы в краях, где гораздо теплее. Но он почему-то остался. Это тот самый дрозд, которого я столько раз видел вблизи своей ловушки, куда он ни за что не желал попасть. Пришлось поставить силок, насыпать сушеной рябины, изловить. Жаль его, но зато теперь я уверен, что весну он встретит.

Для всякого дела в природе уготован тот или иной месяц, иногда даже какой-то день. И для птичьих кочевий — тоже. Одни пернатые снимаются с места раньше, другие остаются до первого осеннего ненастья, а есть и такие, кто медлит вплоть до первых морозов. Но отлет совершается в назначенный срок. Если птаха почему-либо в отведенный для нее час не улетела, она остается. Вся остальная ее родня спешит на юг и там утоляет свою жажду дальних странствий. А у отбившейся птицы пропадает охота пускаться в дорогу, даже если она застряла на полпути. Так и остается птица в холодном краю, если упустит пору отлета. Видимо, нечто подобное произошло с моим дроздом. А возможно, он из тех, кто решил вообще не трогаться с места.

Снег сеется. Ночью порошило, и опять снегопад.

День сам по себе пасмурный, но белые хлопья, снежные подушки на сосновых ветвях, проясняют его. Белизна сродни свету.

Завтра, если перестанет снегопад, выйду в дюны — непременно увижу заячьи следы. Никак не могу понять, что за пляски устраивают зайцы по ночам на голых дюнах, на пустом песке, чуть припорошенном снежком.

Эти напечатанные зайцами следы приводят меня в радостное состояние духа. Люблю идти по заячьему следу и разбирать, что поделывал косой в ночное время. Чаще всего никакого серьезного занятия у него нет. Бегает, скачет, печатает следы, будто пишет на снегу: «А я весел и зимой!» Так ли уж ему сладко зимой, сомневаюсь. Но зайчик сам себя подбадривает. И молодец. Мне известно, каким храбрым может оказаться заяц, каким изворотливым, сметливым.

Снег все идет. Земля постепенно густо белеет.

В такой день синицы вертятся у окон. Городские воробьи держатся на карнизах зданий, сидят под застрехой и выжидают: скорей бы перестали кружиться в воздухе белые хлопья. Серые вороны спешат на городские окраины, где легче раздобыть себе пропитание.

А я растапливаю печурку, гляжу в окно и ни одной птички не вижу. Правда, рядом со мной в клетке — зяблик. Поклевывает конопляные семечки, скачет с жердочки на жердочку. На клетку с дроздом я набросил марлю. Пусть не видит ни меня, ни помещения, пока не свыкся. Оставил только щелку, чтобы наблюдать за ним. Черный дрозд сидит на перекладине, вот склонил головку, пригляделся, отвернулся… А за окном подходит к концу короткий день. Остается снег и белизна…

Собираюсь в лес.

Мирно, покойно на птичьем пути. Будто и не текли здесь осенью птицы живой, трепещущей лавиной. Будто не проносились в вышине тучами дикие голуби, не покрикивали на прощанье серые гуси…

Море насыщенно-зеленого цвета. Колыхается мерно, затрудненно, словно нехотя. Волна, едва приподнявшись, опадает, чуть лизнет береговой песок и отхлынет назад.