Я тебе объявляю войну, девочка! - Яна Лари

— Дай угадаю, проклинаешь меня?

Злобин сжимает пальцами мой подбородок и, выдохнув дым в сторону, целует в губы. Против обыкновения, неспешно, без своего дебильного доминирования, от которого во мне обрывается сердце. От такого поцелуя в груди порхает и хочется обниматься. Но объятья в настройки Злобина не входят, судя по всему.

Боже, для этого человека любовь бесполезна как функция. Какие могут быть нежности, о чем я?

— Думаю, на чем мне уехать домой.

Злобин поднимается с пола и, поправив все еще оттопыренные в паху брюки, устремляет грустный взгляд на мои ноги.

— Думать об этом должен мужчина.

— Мужчина предложил бы девушке остаться, — вздыхаю, отворачиваясь.

Я платье одернула практически сразу, но желание прикрыться от этого меньше не стало. Наверное, поэтому ответ звучит с раздражением.

— А ты хочешь остаться?

Вот как можно задавать такие вопросы с таким серьезным лицом?! Неважно, чего я хочу. ОН должен дать понять, что этого хочет. После того, чем мы здесь занимались, это особенно важно.

Болван он, вот кто, если ему нужно разжевывать элементарные вещи.

— Я сейчас сяду на троллейбус и не останусь здесь больше ни на секунду, — бурчу, старательно не глядя на Вадима.

По словам домработницы, его женщины именно так уходят. Мне, положа руку на сердце, хочется привилегий. Пусть я не модель и опыта у меня кот наплакал, но Злобин сам говорил — эксклюзив. Если он сейчас ко мне так по-свински относится, то и со временем лучше не станет.

Как представлю, что меня опять проводит эта вредная хамка, так у меня внутри все переворачивается. Я же не стану перед ней оправдываться, что в обоих случаях Вадим и штанов-то не снял. А если бы я повелась и мы переспали по-настоящему? От такого отношения к себе можно сон потерять! Ему самому бы такое понравилось?

— Троллейбус? Серьезно? В вечернем платье и без трусов ты там произведешь фурор.

Он с усмешкой облизывает губы, и я чувствую, как моментально краснею.

— Кстати, верни мое белье, — произношу тихо.

Я понимаю, что нас по-прежнему ничего не связывает, и от этого становится горько. Вадим мне все же чем-то небезразличен, иначе не стала бы я ему вообще ничего позволять. Но реальность жестока и спорить с ней глупо.

— А нет его нигде. Наверное, в огонь закинул. Свое не дам. И вообще, не выдумывай. У моей жены будет личный водитель. Привыкай.

И снова ни слова ласкового, ни касания…

Улыбаюсь, чувствуя, как разочарование сводит челюсть, такое острое, что под ребрами больно. Весь мир съеживается до его стальных глаз, смотрящих на меня с жадностью и вожделением, но остающихся холодными и чужими.

— Я зверски устала, — поддаюсь порыву найти нейтральное объяснение своей подавленности. — Где там твой водитель?

— Один момент.

Вадим куда-то выходит. Мне неуютно оставаться в этой комнате, поэтому, с тоской посмотрев на горящий камин, решаю подождать на улице.

В прихожей сталкиваюсь с домработницей. По лицу кирпичом не понять, узнала она меня или нет, но я-то помню… Каждое слово могу хоть сейчас повторить.

— И снова доброй ночи… — смотрю на нее в упор.

— Доброй ли для меня? — фыркает она бесстрастно.

Теперь я вижу, что меня узнали, но по-прежнему не вижу страха. Честно говоря, такая реакция мне даже больше импонирует. Терпеть не могу, когда люди резко переобуваются в зависимости от личной выгоды.

— Вполне, — цепляю на лицо холодную улыбку. — Я не собираюсь сюда возвращаться.

— Как знать. Мы, женщины, часто торопимся с выводами.

Развивать эту тему не хочется, потому что… да. У меня изначально не было планов здесь во второй раз оказаться. Наши с Вадимом встречи носят уж слишком противоречивый характер.

Молча отворачиваюсь и собираюсь открыть входную дверь, когда она вдруг меня окликает.

— Простите, вы оба раза не представились. Не знаю, как к вам обратиться.

— Достаточно того, что мы уже на «вы», — не могу удержаться от сарказма.

— Я хотела извиниться за свою резкость, — вздыхает она после непродолжительно молчания. — Даже если вы сюда не вернетесь, не держите, пожалуйста, зла.

Я сухо киваю, до конца не определившись, что думаю по этому поводу. Но дебильный червячок любопытства заставляет меня задать совсем уж бестактный и неуместный вопрос.

— После меня здесь много побывало девушек?

— Мне кажется, вопрос не по адресу.

Да ладно. С каких это пор?

Я понимала, что мне вряд ли ответят, поэтому так увлечена изучением мимических реакций на ее лице, что пропускаю момент, когда из-за угла к нам выходит мрачный как туча Злобин.

— После тебя здесь побывала только бессонница. Вакантное место в моей постели твое единолично. Но ты можешь не ломать комедию, а переехать прямо сейчас и сама в этом убедиться.

— Вадим? — теряюсь, когда он накрывает мои плечи роскошным палантином из белой норки.

— Холодно. Считай, это подарком от моей матери, — голос Вадима звучит даже суше обычного.

Слава рассказывал, что самолет, на котором летели их родители, потерпел крушение, когда он был школьником. И теперь жест Вадима меня обескураживает. Одновременно стыдно за то, что не подумала про это, когда потащила его на колесо обозрения, и ошарашивает сам факт, что Вадим берег память о ней столько лет. Злобин и сентиментальность в моем представлении вообще не сочетаются.

И тем не менее его взгляд напряжен донельзя. Сейчас он дарит мне не вещь с огромным ценником и даже не семейную реликвию, он преподносит мне заботу, от которой в груди становится очень тепло…

— Хорошо. — Опускаю глаза, не дыша, потому что боюсь спугнуть это хрупкое ощущение близости.

Домой меня отвозит тоже Вадим. Его задумчивая отстраненность больше не выводит, наоборот, сейчас чувствуется уместно. Даже короткий поцелуй на прощание вызывает желание ответить. Пусть нежности ему моей не надо, но Злобин ее все-таки охотно принимает.

И, конечно, он бы не был собой, если б напоследок с гаденькой такой ухмылкой не бросил:

— Советую смириться с тем, что ты все-таки мне дала. На выходных продолжим.

Почти всю неделю я занимаюсь учебой и текстами. Братья ведут себя сдержанно. От Славы нет никаких новостей. Вадим ежедневно продолжает присылать мне жутко дорогие и такие же бестолковые букеты тем же курьером. Парнишка настолько привык к моему раздражению, что, открывая дверь, я первым делом вижу его сочувствующую улыбку. На прощание он неизменно просит передать привет Сонечке.

Сестра с той поры как однажды ему открыла, сама больше не выходит. Подслушивает с кухни, напустив на себя жутко занятой вид, и потом провожает его украдкой взглядом из окна.

Я бы