Черный человек. Научно-фантастический роман - Василий Головачев

— С одной стороны, желание больного — закон. — Таланов был не менее решительным, чем Мальгин, но в данной ситуации решал не он. — С другой — Шаламов сейчас…

— Вот именно, он в таком состоянии, — перебил главного экспансивный Заремба, — что не может отвечать за себя сам. Мы не имеем права ждать.

— Не кипятись, — бросил Стобецкий, морщась. — Вчера ты доказывал обратное.

— Мало ли что я говорил вчера, — пожал плечами молодой хирург, — главное, что я говорю сегодня.

— Кредо болтуна.

— Кредо человека, способного вовремя почувствовать собственную ошибку…

— Стоп! — глухо сказал Мальгин. — Я выслушал вас. Операция откладывается… на сутки. Вопросы есть?

— Ты понимаешь, чем это может обернуться? — проговорил Таланов. — Автоматика поддержки на пределе, еще сутки такой работы, и она не справится…

— Сутки и подождем. У нас есть еще один больной — Джума Хан, будем работать с ним. Иван, мчись в СПАС-центр и вместе с Карой транспортируй его сюда.

Заремба с готовностью поднялся.

— Остальные с этого момента включаются в постоянную связь через Гиппократа. Час на изучение научной информатуры о маатанах, час на подготовку к операции. Координатором буду я, центральным ассистентом Готард, остальные — периферийными. Надо задавить процесс перерождения у Джумы в самом… — Мальгин не закончил.

В реанимационную вошла грациозная, улыбающаяся Карой Чокой, а за ней невозмутимый, хотя и бледней обычного, Джума Хан.

Сцена, последовавшая за его появлением, длилась ровно пять секунд, пока обстановку не разрядил смех Зарембы:

— Явился не запылился! Тебе ж положено лежать в шоке, мы уже оперировать тебя собрались!

— Этого-то я и испугался.

— Так слухи о твоем нездоровье преувеличены?

— Кто меня отпустил бы из «Скорой»?

— Поклянись.

— Чтоб я сдох! — не моргнув глазом, поклялся Джума.

Смеялись несколько минут все, кроме Мальгина, постепенно отходя от неожиданного сюрприза, потом Клим спросил:

— Что с тобой случилось? Нам сообщили, что ты в шоке…

— Так оно и было, но кибернетики молодцы, поставили на пси-съемоблокировку, и как только информация «пошла густо» — сработал отстрел. Мне, конечно, попало много всякого «мусора», но, как видишь, все обошлось.

— Он как ребенок, — сказала Чокой своим красивым низким контральто с непередаваемым акцентом. — Совсем по Лермонтову: то кровь кипит, то сил избыток!

Джума посмотрел на нее вопросительно, и Мальгин понял, что все можно объяснить данью привычке, вежливости и участию. Видимо, по дороге в институт они успели объясниться, хотя соотношение между де-факто и де-юре осталось прежним. «Дьявол их душу знает! — с мрачной завистью подумал вдруг про себя Мальгин. — Не копайся в чужих отношениях и чувствах, разберись лучше в своих собственных».

— На чем мы остановились, коллеги? — Чокой сделала вид, что не заметила взгляда нейрохирурга, невольно выдавшего его мысли.

— Операция переносится на сутки, — сказал Таланов.

— Извините, нам необходимо поговорить. — Мальгин увлек Хана за собой. — Продолжаем работу, как наметили. Я подключусь к общей связи позже.

Не обращая внимания на удивление в глазах женщины, Мальгин подтолкнул к двери Джуму и вышел сам. В своем кабинете он усадил врача и некоторое время изучал его лицо. Джума выдержал испытание спокойно, без обычной иронии или насмешливости.

— Зачем ты пошел на этот неоправданный риск с диагностером?

Лицо Хана не выразило досады, хотя было видно, что вопрос ему неприятен.

— Если честно, это тот редкий случай, когда у меня сработало самолюбие. Подумалось: смог же Шаламов выдержать информационный удар маатанского компьютера и расшифровать запись, почему не смогу я? Тем более что диагностер — не маатанский аппарат.

— Я думал, ты лишен подобных недостатков, хотя самолюбием твой поступок не объяснишь, скорее это ложная гордость, переоценка сил.

— Свои недостатки я не оправдываю. — Джума слегка нахмурился, однако тут же вернул себе равновесие. — Но и причислять их к семи смертным грехам я бы не стал.

Мальгин непонимающе уставился на собеседника. Тот вполне серьезно пояснил:

— Гордость входит в число семи смертных грехов.

— Екклезиаст? Вы неплохо начитанны для своей профессии, слуга Гиппократа, а на вид — обычный конокрад.

Хан засмеялся.

— Ты тоже на вид простой, в меру воспитанный спортсмен.

— И за то спасибо. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— Скажи это Карой. Я недаром мастер-медик, мон шер, а любой мастер

— интуитив высокого класса. Ты сильный парень, но после этого прискорбного случая я не могу оставить тебя в группе риска. А жаль.

— Жаль, — согласился Джума Хан, погрустнев. — Ты прав, мне здорово досталось, и отпустили меня из «Скорой» только под честное слово, обещал, что я приду на обследование при первых признаках… недомогания. Но ассистентом я был бы неплохим.

— Знаю, потому и жаль. Что сказали кибернетики?

— Код записи неизвестен, но логику маатан мы уже знаем. В общем, надежда на расшифровку есть, все дело в том, сколько может ждать Шаламов.

— Он потребовал не оперировать его вообще.

— Снова «фаза хозяина»?

На столе замигало индикаторное окошко, раздался голос Таланова:

— Клим, зайди ко мне, как освободишься.

Мальгин молча ткнул пальцем в окошко.

— Карой, кстати, как только узнала… — Клим замолчал, заметив напрягшиеся скулы Джумы, — что…

— Не стоит об этом. Все непросто, туманно и скользко… гололед с дождем.

Мальгин покачал головой.

— Если бы ты был ей безразличен, она не менялась бы в лице и не бежала к метро сломя голову, узнав, что с тобой приключилось.

— Да ни о чем это не говорит! — В голосе Джумы неожиданно прорвалась тоска. — В том-то и дело, — сказал он тоном ниже, — что она становится заботливой только в экстремальных ситуациях. Я уже два года пытаюсь понять свою ошибку, где я свернул с тропинки, ведущей к ее мироощущению, вернее, к взаимопониманию, и не могу найти. И ты мне в этом деле не помощник, Клим, извини. Ты и сам, похоже, в ситуации похлеще.

Мальгин посмотрел на свой кулак, потом на лицо Хана. Тот невесело улыбнулся.

— А ты врежь, может, полегчает… а потом я тебе, если встану. Идет?

Мальгин в ответ улыбнулся через силу, прислушался к себе и почувствовал, как тает в сердце лед одиночества и отчаяния, лед, невидимый никем и никогда.

— Давай думать, старик, нам обоим теперь надо много думать. Видать, чего-то нам недостает, может быть, чисто человеческого, доброты или простоты, щедрости или азарта, жадности или способности удивляться и совершать незапрограммированные поступки… не знаю. Но успел убедиться, что женщине недостает мужского суперменства, постоянной готовности мгновенно ответить на любой вопрос, жесткой постоянной стойкой уверенности в своей правоте. Может быть, им не хватает минутного колебания между «да» и «нет», еле заметного проявления слабости, что уравновешивает нас в их глазах и придает силы… Может быть, уже плохо то, что мы редко ошибаемся. Прав был мудрец, мы редко думаем о том, что имеем, зато всегда думаем о том, чего нам недостает.[30] Не поменять ли принципы?