Найти шпиона - Данил Корецкий

– Ну и что? – сказал он. – Муть. Наш Дуба пел в двадцать раз лучше! Не пойму, от чего они там, в зале, тащатся… Нет, не нравится мне эта дрисня!

– Что ж, попробуем другой вариант, – Мигунов пощелкал пультом. – Все зависит от аранжировки. Под гитару возникают совсем другие, «интеллигентские», ассоциации, не связанные с гружеными бомбардировщиками или тоннами угля в шахте. К тому же, под гитару получается совсем не рок, а кантри. Если задействовать саксофоны – выйдет джазовый блюз… А ударники и басы – вот это и есть настоящий рок!

– Ага, вот она!

Динамики напряглись, выплюнули тяжелые басы, и мощный низкий голос медленно завел песню, Светлана легко переводила:

Говорят, из глины всех создал Бог,Но шахтер-забойщик есть плоть и кровь.Плоть и кровь, под кожей кость,Мозги слабы, зато крепок торс.

– Это ты на меня намекаешь, что ли? – пьяно насторожился Сёмга.

– У тебя торс вовсе не крепкий, ты сутулишься, – бросила Варвара с дивана.

Ты шестнадцать тонн дай на-гора…А завтра шахта ждет опять с утра.Святой Петр уже в небо не зовет, ведь яЗаложил душу в лавке навсегда…

«Бум-бум! Бум-бум! – били по барабанным перепонкам сабвуферы. – Бум-бум! Бум-бум!»

– Чувствуете? Другое дело! – оживился Мигунов. – На этом фоне легко представлять шестнадцатитонные пласты угля, отваливаемые мощным забойщиком. И шестнадцатитонные бомбы тоже. Это исполнение из нашей молодости, Том Джонс. По голосу я представлял его толстым негром. А он оказался белым. И не толстым.

Мне известно с детства, кем родился я,Кайло в руки дали, шахта ждет меня.В день шестнадцать тонн срубил угля,А десятник крикнул мне: «Хреново, бля!»

– А интересно, какая там настоящая выработка в шахте, – поинтересовалась Ирон.

– Норма пятнадцать – семнадцать тонн, – со знанием дела ответила Света Шаройко из Горняцка. – Только ее модно было перевыполнять. Стаханов больше ста нарубил, Чих в Ростовской области по сорок тонн выдавал…

Ирон захлопала глазами, изображая недоумение.

– Как можно вырабатывать так много? Не на полтонны, не на тонну, а во много раз?

Как увидишь, что иду я, – убегай, толпа,А кто не успел, то тому труба!Кулак как гиря, с ночи недопил,Расправляюсь походя с тем, кто мне не мил.

– Социалистические хитрости, очковтираловка, – махнула рукой Светлана. – Забойщик не только пласт рубит, но и крепь ставит. А за Стахановым шли специальные крепильщики, он только рубил. Да и то, отец говорил, ему добычу приписывали…

– Ничего себе, – удивилась Варвара. – Светочка, откуда ты эти тонкости знаешь?

– Откуда, откуда, – бывшая Света Шаройко опять махнула рукой. – Жила я там! На уроках нам все это вдалбливали, сочинения по сто раз писали про героев-шахтеров! Даже в шахту как-то опускали, вроде на экскурсию… Настоящий ад – вот что такое шахта! А у меня и дед, и отец в этом аду работали, батю там и завалило…

Ты шестнадцать тонн дай на-гора!А завтра шахта ждет опять с утра.Святой Петр уже в небо не зовет, ведь яЗаложил душу в лавке навсегда…[13]

Светлана залпом допила свой «Мохито», пожевала веточку мяты.

– Как я боялась этой черной дыры с клетью, как радовалась, что я девчонка и не придется туда спускаться, как мечтала уехать подальше от всего этого! – Голос у Светланы задрожал, она сжала пальцами переносицу.

Мигунов подскочил, обнял жену, поцеловал в лоб.

– Успокойся, Светик, ты чего? Какая шахта? Нет никаких шахт! Даже у меня их уже нет!

– Да ничего, я в порядке, – Светлана встала. – Пошли, девчонки, посидим на воздухе, у фонтана, я самовар поставлю – настоящий, на углях…

– Убирай к херу эту пластинку про шахту! – потребовал Сёмга. – Давай наши «Шестнадцать тонн»! Про летчиков, про ракетчиков! Нашу песню давай!

– Хватит орать! – взвилась вдруг его супруга. Она тоже заметно опьянела. – Ракетчик, тоже мне, выискался!.. Постыдился бы!..

– А чего мне стыдиться? Что уволился рано? Так это не стыдно, – Сёмга побагровел, как перед дракой, и стиснул зубы. Он заговорил вдруг тихим, ледяным голосом, из которого рвалось опасное напряжение:

– Я ракетчик, Варвара… Я классный ракетчик, как все наши хлопцы… Ты что, сомневаешься?

Варвара испуганно осеклась и повернулась к хозяйке дома.

– Пойдем, Светочка, я помогу чай заварить, на листиках…

Женщины ушли, Родион с Ксенией незаметно исчезли еще раньше. Два полковника и отставной майор остались одни.

Мигунов и Катранов глянули на товарища и переглянулись: он выпил очередной стакан рома и застыл, остекленевшим взглядом уставившись перед собой. Сжатые челюсти и играющие желваки выдавали крайнюю степень владеющего им напряжения.

– Давайте лучше споем, пацаны! – бодро предложил Мигунов. – Сейчас найду подходящее исполнение…

Через несколько секунд из динамиков выплеснулся оглушающий рев электрооргана и басов, от которого сидящих на диване вдавило в поролон, а чуть позже вступил голос, жесткий и резкий, как окрик бандита на большой дороге. Это были те же «Шестнадцать тонн», только в исполнении какой-то российской группы, гремучей и дребезжащей, как порожний товарняк, но это исполнение понравилось офицерам куда больше, чем увешанный бахромой старичок Мерл Тревис. Сёмга вышел из прострации, вскочил и принялся, как давеча в ресторане, отбивать тяжелый ритм по паркету: «О, даешь! Это по-нашему!!»

Катран опрокинул в себя виски и взревел вместе с певцом:

Сидели в баре мы в поздний час,И вдруг от шефа пришел приказ…«Летите, мальчики, на Восток!Все по машинам, ведь путь далек!»

Тут же к нему, нарочито хрипя, присоединились Мигунов и Сёмга. Они дергались в такт ритму, как разминающиеся боксеры.

Бомбы в люках – тяжелый груз.Летим, ребята, бомбить Союз.Прощайте, девочки, прощай притон!А в каждой бомбе шестнадцать тонн!..

Они дурачились и орали, расставив руки в стороны, кружа по комнате, словно боевое авиазвено: тяжелый бомбардировщик Сёмга и прикрывающие его с флангов истребители – Катран и Мигун.

Летели мальчики на восток,Вдали увидели городок,Зенитки рявкнули в унисон,Но наземь рухнули шестнадцать тонн.

Бомбы точно легли в цель, самолеты входили в разворот, чтобы лечь на обратный курс, но, как часто бывает, начались осложнения: с противовоздушной обороной шутки плохи…

Снаряд зенитный попал в капот,Смертельно ранен второй пилот,На грудь стекает мой правый глаз,Мне кажется – плачу в последний раз…

Майор Семаго схватился за лицо и рухнул на пол. Полковник Катранов повторил его жест и упал на диван, но полковник Мигунов твердой походкой прошел к стойке бара. Воздушный бой закончился, песня тоже, но виски – нет.

Полковник Мигунов ловко и быстро заправил пострадавшие самолеты, вернув их к жизни, и окосевшая эскадрилья вновь вылетела на опасное задание. Мигунов схватил свой КПК, нажал нужные кнопки, и верхний свет погас, а вместо него в полутьме тревожно замигали скрытые в щелях фальшпотолка красные «галогенки».

Бомбы в люках – тяжелый груз.Летим, ребята, бомбить Союз.Прощайте, девочки, прощай притон!А в каждой бомбе шестнадцать тонн!..

– Вот тебе и Родина-мать, вот тебе и Нью-Йорк, и Москва! – орал, напрягая жилы… непонятно кто: то ли певец на диске, то ли кто-то из эскадрильи. – И какая у них дисциплина: бар, притон, девки… Мы на дежурствах неделями из КП не выходили! И трезвые, как стекло!

– Они виски жрали, а мы – «Солнцедар»! И не закусывали! И ничего! Не слабее их были!

…Летели мальчики на восток,Вдали увидели городок…

Пользуясь светомаскировкой, летчики-ракетчики совершили еще одну вынужденную посадку у стойки бара. Сёмга едва держался на ногах и, схватившись за столешницу, едва не опрокинул бутылку с виски. Ввиду этого командование приняло решение временно отстранить его от полетов, но Сёмга полез на Катрана с кулаками, и допуск пришлось возобновить.

– А над нашей шахтой – бетон! Целых сорок девять тысяч тонн! И стали легированной… Целый рулон! И по фигу нам эти ваши шестнадцать тонн!

Экспромт невидимого в тревожном полумраке исполнителя имел большой успех. Зазвенели стаканы.

– Нет, пацаны, эта песня гораздо лучше той, про шахтера, – с трудом произнес Сёмга. – Ты ту больше не ставь.

– Да это одна и та же! – принялся растолковывать Катран. – Песня про шахтера и есть, просто на ее мотив поют про бомбы…