За Синей рекой - Елена Хаецкая

– Кто ты такой, я понял, – спокойно ответил Дубрава. – Одно мне непонятно: при чем здесь я?

Он наклонился, чтобы лучше рассмотреть какой-то предмет, лежащий на тропинке. Брат Дубрава мог поклясться, что прежде этого предмета здесь не было. Это оказалось тонкая шелковая веревка. Оба ее конца терялись в тумане. Брат Дубрава схватил ее обеими руками и сильно дернул.

Он и сам не знал, почему так поступил. Но в тот самый миг, когда веревка оказалась у него в руках, его наполнила огромная пьянящая радость.

И тут туман рухнул, как сорванная с окна штора. Неприятный незнакомец внезапно зашатался, сделался плоским и совершенно неживым, как вырезанная из бумаги фигурка. Затем он нелепо вскинул картонные руки и повалился на землю.

Брат Дубрава выпрямился и огляделся по сторонам. Все его спутники были здесь, целые и невредимые.

Безумный хоровод Мэгг Морриган превратился в нитку бус, которую лесная маркитантка без труда разорвала. Меткие стрелки Джон Осенняя Грива, Ганс Прищуренный Глаз, Фома Хрюкающий и Коляба Кривой Палец вдруг превратились в мишени, а герольды и служители, на глазах утрачивающие объем и тоже становящиеся плоскими, потащили их прочь в архивы для потомства. Многострадальный Страхинь пал на собственный щит и после ослепительной вспышки исчез. Сияющие гусли превратились в гнилушку и рассыпались под пальцами Гловача. Многообразные страхолюдные девочки быстро уменьшились в размерах и, пища на ходу тоненькими голосками, скрылись в траве.

Густав Эдельштейн внезапно изменился в лице и с непонятным визгом распахнул на себе профессорскую мантию. Под мантией он оказался женщиной. Сам Эдельштейн был потрясен не менее своего оппонента.

– Клянусь Наукой, я не знал! – вскричал, рыдая, почтенный профессор, после чего, сбросив мантию и шапочку, пустился наутек.

Некоторое время Штранден задумчиво смотрел, как голая женщина прыгает с кочки на кочку; затем все исчезло.

Девица Зиглинда стремительно покрылась трупными пятнами, возложила себе на грудь мертвого ребенка и повалилась на землю. Поверх нее моментально вырос мох.

И вот, когда наваждение окончательно рассеялось, все увидели Вольфрама Какама Канделу. Бывший судебный исполнитель с видом полного достоинства и самообладания вышагивал кругами вокруг трухлявого пня.

– А, вот вы где! – воскликнул он с недовольным видом. – А я вас тут разыскиваю. Куда это вы все подевались?

– Вы только послушайте его! Мы подевались! – возмутился Гловач. – Он-то сам никуда не подевался, о чем лично я бесконечно сожалею!

– Ой, что со мной было!.. – начала Марион.

Мэгг Морриган сидела на земле, закрыв глаза.

– Не могу встать, – пожаловалась она. – Все так и кружится…

– У меня как будто полная голова мусора, – сказал Штранден.

– А у меня все штаны в мусоре! – заметил Гловач.

– Я сегодня больше никуда не пойду, – объявила девица Гиацинта. – У меня ноги исколоты в кровь. К тому же я переволновалась. Не всякому выпадет пережить такое…

– Я бы перекусил, – сообщил пан Борживой. – Семьдесят один поединок – это вам не штука!

– А мы никуда и не торопимся, – сказал брат Дубрава. – Вон там, вроде бы, местечко посуше. Разложим костер, отдохнем, а завтра в путь.

– И пусть каждый расскажет свою историю, – азартно добавила Марион.

Так они и поступили. Набрали хвороста, притащили сухое дерево, чтобы удобнее было сидеть, согрели чай и принялись делиться пережитым. Когда дошла очередь до Вольфрама Канделы, он раздраженно поморщился:

– Слушаешь вас, и уши вянут. Между прочим, с порядочными людьми таких неприличных глупостей не происходит.

– Это потому, что вся твоя жизнь – сплошная неприличная глупость, – сказал пан Борживой. – Тут уж, как говорится, не убавить не прибавить.

– Поразительное приключение, – задумчиво изрек философ. – И какое поучительное! Я думаю, все это необходимо будет впоследствии записать и сохранить для потомства.

От последней фразы Зимородка передернуло.

Глава седьмая

Через два дня болото наконец кончилось. Путь лег через лес. Идти стало значительно легче, и путники приободрились.

Вечерами Марион отходила от костра подальше, чтобы вволю поболтать с Людвигом. Она не раз предлагала сенешалю представить его остальным, но Людвиг решительно отказывался.

– Оставьте, ваше высочество! – неизменно говорил он. – Разве они поймут? Вы же слышали, каким насмешкам подвергла меня эта ужасная женщина, Мэгг Морриган.

– А я скажу им, что ты сенешаль, – уговаривала Марион. – Пусть относятся к тебе соответственно.

– Ко мне? А кто я такой? Жалкая тряпичная кукла! – горько усмехался Людвиг.

– Вовсе ты не жалкий, – возражала Марион. – Ты мой самый лучший друг, кстати.

После этого разговор, как правило, переходил на другую тему.

– Я узнаю эти леса, – сказал однажды вечером Людвиг.

Марион сидела, прислонившись к дереву и обхватив колени руками. Людвиг неловко ковылял взад-вперед на коротеньких ножках. Марион напевала под нос что-то монотонное и покачивала в такт косами-баранками.

Шагах в двадцати от них между деревьями горел костер. Иногда до Марион долетали голоса, приглушенные взрывы смеха, треньканье лютни.

– Охота здесь была когда-то знатная, – мечтательно говорил Людвиг. – Бывало, оседлаешь коня… эх!

– Зимородок подстрелил сегодня двух уток, а я нашла дикую яблоню… Мэгг Морриган сказала, что умеет готовить утку с яблоками прямо на костре.

– Двести лет не ел я уток, – сказал Людвиг. – До сих пор помню, каковы они на вкус… эх!

– Далеко еще до столицы Ольгерда? – спросила Марион.

– Путь неблизкий, – ответил сенешаль. – С нашей черепашьей скоростью как раз к зиме управимся.

– Расскажи еще раз про короля Ольгерда, – попросила Марион.

– Да вы про него уже все знаете, ваше высочество.

– Расскажи тогда про столицу. Про часы.

– Что ж, извольте. Это было в начале весны. Помню, собралось у нас большое пиршество. Рыцарь Дрызга шумно праздновал рождение первенца. Был он рыцарь удалой и в любви чрезвычайно лютый, а взял за себя дриаду. «До чего кокетливая, – говорил, – попалась!»

Она сперва – ни в какую. Ломалась. Но Дрызга, малый не промах, добыл себе лодейку. На носу, где у всех порядочных кораблей голова дракона или там морского змея, – прелестнейшее женское личико, а вместо волос у ней – струны. По бокам – колеса. Ну и конечно творилась вся эта придумка в глубочайшей тайне.

Вот как-то вечером взял он свою лодейку и отправился в лес. Встал возле заветного дерева, достал смычок и давай водить по струнам-волосам! Пиликал он, говорят, неважно, зато с большим чувством. Все стволы вокруг пооткрывались, и вышла из одного дриада – красоты неописуемой. Взял ее рыцарь Дрызга за руку, усадил рядом с собой в лодейку да так и увез. Одной рукой красавицу за талию держит, другой – по струнам пиликает, да так жалостно! А лодейка знай себе сама собою катится по траве…