Балтийское небо - Николай Корнеевич Чуковский

что здесь еще холодней, чем на улице, — холод тут был устоявшийся и прочный.

— Есть тут кто? Э-ге-гей! — крикнула Антонина Трофимовна.

Они прислушались. Тишина. Только ветер шелестел в разбитом окне, наметая на пол снежинки.

Перед ними было окошечко кассы, заложенное фанерой, справа — вход в первый женский класс, слева — в первый мужской. Темный коридор уходил куда-то вдаль, и что там — рассмотреть было невозможно. Но в углу вестибюля, в полумраке, они, приглядевшись, заметили еще одну дверь, пониже других, и прочли на ней надпись: «Дирекция». Антонина Трофимовна решительно подошла к этой двери и распахнула ее. И сразу отшатнулась. Им показалось, что они стоят над глубокой черной ямой. Крохотный огонек, как уголь, блестел далеко внизу, во тьме. В лица им пахнуло сырым теплом и нестерпимым кислым запахом затхлого жилья.

— Дверь! — крикнул снизу хриплый женский голос. — Закройте дверь!

Взяв Соню за руку, Антонина Трофимовна осторожно шагнула вперед.

— Здесь лестница, — сказала она. — Не упади.

Они пошли вниз по скользким деревянным ступенькам. Фитилек, вставленный в баночку, бросал пятно тусклого света на стол. Приглядевшись, Соня рядом со столом различила какую-то кучу тряпья. Ей показалось, что тряпье это шевелится.

— Есть здесь кто-нибудь из дирекции? — громко спросила Антонина Трофимовна, и властный голос ее прозвучал необыкновенно трезво в этой жуткой, таинственной пещере.

— Я, — ответил хриплый женский голос.

— А кто вы?

— Директор…

Из груды тряпья выползла женская фигура, закутанная поверх пальто и платка одеялом. Старуха. Согнута, как горбунья. Лицо темное почти до черноты, острый горбатый нос, недобрые глаза. Настоящая ведьма, такая только во сне может присниться.

— А вам что здесь надо? — спросила она грозно.

— Мы из райкома, — сказала Антонина Трофимовна.

— А, проведать пришли! — сказала директорша насмешливо и враждебно. — Ну вот, как видите… Я тоже сюда от райкома поставлена. В сентябре. Чтобы работу наладить…

— Э, да я вас помню! — воскликнула Антонина Трофимовна. — Вы еще ко мне заходили… Сколько же вам лет?

— Двадцать четыре, — ответила директорша. — Что, изменилась?

— Пожалуй, изменилась…

— Я в зеркало не смотрю, — сказала директорша угрюмо.

— А меня разве не помните? — спросила Антонина Трофимовна.

— Теперь по голосу узнала…

Они замолчали и долго молча смотрели друг на дружку. Потом Антонина Трофимовна оглядела каморку, в которой помещался директорский кабинет, и спросила:

— Почему здесь темно?

— Потому что затемнение не снято…

— А почему вы днем не снимаете?

— Вечером опять затемнять…

— Так нельзя, — сказала Антонина Трофимовна строго.

Она легко вскочила на стул, со стула на стол и сняла с окна штору из синей бумаги. Покрытое толстым слоем льда полуподвальное окно упиралось в сугроб, и дневной свет проникал только через самый верхний край его. Но всё же комната озарилась вся — с двумя заваленными тряпьем кроватями, с жестяной печуркой, с грудой каменноугольной пыли, сваленной прямо в угол, и огонек на фитильке стал почти невидим. Антонина Трофимовна потушила его, шумно слезая со стола.

— Вы здесь и живете?

— Пока живу.

— Что значит «пока»?

— Сами знаете. Пока живу, а завтра умру.

— Почему завтра?

— Ну, может, сегодня…

— И давно вы здесь ночуете?

— Давно, — сказала директорша. — У меня дома топить нечем.

— Одна?

— Нет, я тут была с Лизаветой…

— Какая Лизавета?

— Старшая банщица первого женского класса. Вот ее постель.

— А где она?

— Умерла. Третьего дня. Я ходила за хлебом, вернулась, а она уже застыла. Вчера я ее выволокла в первый женский класс, на мороз, положила на полок…

— Там она и лежит?

— Там и лежит…

Соня слегка отодвинулась от кровати Лизаветы. Лицо Антонины Трофимовны приняло строгое, замкнутое выражение. Она словно хотела сказать: «Ну, довольно болтать, с тобой до хорошего не доболтаешься, поговорим о деле».

— А баня как? — спросила она.

— Мы дольше всех в городе работали, — сказала Директорша. — У нас котлы маленькие, меньше угля берут.

— Ну, а сейчас?

— Что «сейчас»? — не поняла директорша.

— Сейчас не работаете?

Тощее, черное, птичье лицо директорши дернулось от смеха:

— Да вы что, не видите, что у нас все стёкла высадило?

— И стёкла высажены и угля нет?

— Почему угля нет? — сказала директорша с некоторой даже обидой. — Я же и говорю, что уголь есть. Я, как пришла сюда, прежде всего угля напасла. Мне угля еще месяца на полтора хватило бы. И в печке моей этот уголь горит, Лизавета из котельной натаскала. У меня хорошая истопница была, всё топила да топила, мы дольше всех работали, одни на весь город остались…

— А где ж она теперь?

— Истопница? Как стёкла вылетели, она домой ушла. А что ей здесь делать? Она уже еле на ногах держалась. Может, и умерла…

— Да, — сказала Антонина Трофимовна, — стекол мы не достанем. Их во всем городе нет. Да у вас все ли стёкла вылетели?

— В трех классах ни одного стекла не осталось. В первом женском, в первом мужском и во втором мужском. По всему фасаду.

— А это как же? — спросила Антонина Трофимовна, указав на стекло в окне директорского кабинета.

— Да это же во двор выходит. Во дворе окна целы…

— А у вас все классы окнами на улицу?

— Почему все? Второй женский окнами во двор. Там стёкла есть…

— Вот там и обогреть, — сказала Антонина Трофимовна.

— Один класс?

— Один класс. Посменно.

Директорша опять рассмеялась.

— Ну, это не раньше будущей зимы, если система весной оттает, — сказала она. — Ведь система-то замерзла.

— Система?

— Ну, трубы, понимаете. В трубах лед. Их теперь без автогена не отогреешь.

— А мы автоген достанем, — сказала Антонина Трофимовна. — На любом заводе. Скажем: пришлите нам автогенщика, и первыми будете мыться.

— Нет, вы не шутите? — проговорила директорша хмуро, но без прежней враждебности.

— Не шучу, — сказала Антонина Трофимовна. — Я и не думала, не гадала, что у вас уголь есть. А раз уголь есть, мы всё остальное достанем.

Директорша задумалась.

— А кто же будет работать? Ведь я одна осталась, у меня никого нет…

— Дадим тебе народу, дадим! Вот она будет работать, — сказала Антонина Трофимовна, указав на Соню. — Сколько тебе человек надо? Десять? Пятнадцать? И пятнадцать дадим. Я тоже работать буду…

— Пойдемте, я вам всё покажу! — внезапно сказала директорша. — Там еще в одном классе можно обогреть, если два окна фанерой забить. Система — я не знаю как… Если истопница успела из системы воду спустить, так система, может быть, ничего.

Она сбросила с себя одеяло, швырнула его на постель и, тоненькая, сгорбленная, с грязным старушечьим личиком, заторопилась наверх, ведя за собой Антонину Трофимовну и Соню.

Так Соня приняла участие в восстановлении бани. Каждый день она с раннего