Рожденный дважды - Маргарет Мадзантини

Синяя полоска на белом прямоугольнике — знак исполнения тайного, невысказанного желания. Теперь я не боюсь, что время обрушится мне на плечи, не боюсь постареть, потому что в той точке, откуда начинают расходиться трещины морщин, сосредоточена не горечь, а долгожданный подарок. Теперь все будет по-другому: мое лицо — лицо матери, на котором годы оставляют следы. В этих морщинах скроются заботы материнства, грусть угасающей любви, создавшей свое продолжение.

Я сложила тест-полоску и убрала ее в карман. Вышла на улицу. Небо и впрямь походило на перевернутую лужу. Хмурые облака висели низко, как густой дым. Из телефонной кабины я позвонила Диего:

— Что делаешь? Чем занимаешься?

Он ответил, что собирался пойти на встречу с владельцем арт-галереи. Спросил, почему я не в редакции.

— Захотелось прогуляться.

— Дождь кончился?

— Да.

Я решила ничего не говорить ему, по крайней мере по телефону… на этой шумной улице. Лучше сказать дома, вечером, отбросив все дневные заботы, обнявшись в тишине нашей уютной квартиры.

Я вернулась в редакцию, но работать не могла. Сидела и смотрела на экран компьютера, заставить себя на чем-либо сосредоточиться было выше моих сил.

Диего был дома. Еще подходя к двери, я услышала музыку. Осторожно повернула ключ и тихо вошла. Он играл на пианино, босой, длинные руки в рукавах старого, заношенного пуловера. Вот она, мелодия нашей любви — любви, которая не потускнела с годами… нота за нотой, бесконечные звуки разбиваются о стены, резонируют в просторной квартире. Я тихонько села в кресло за его спиной и погрузилась в музыку… Диего остановился, засунул палец в нос, как ребенок.

Я стала насвистывать прерванную мелодию, но получилось фальшиво. Он обернулся:

— Любимая… ты пришла…

Мы оба устали. Усталость накапливалась, выматывали будничные заботы, сумасшедший, беспощадный ритм большого города.

Диего подошел ко мне, посмотрел как-то по-особенному, возможно что-то почувствовал. Я протянула ему полоску теста:

— Держи, отец, это первая фотография твоего сына. Жаль, что не ты ее сделал.

Он рывком стащил с себя свитер, прямо-таки сорвал его с тела, будто хотел сбросить всю накопившуюся боль, освободить место для радости. Возбужденно зашагал по квартире, радостный, голый по пояс, колотя себя в грудь кулаками, как победивший всех соперников самец шимпанзе. Стал беспокоиться, как настоящий муж: я должна быть осторожна, должна беречь себя. Почему не позвонила, он бы приехал за мной в редакцию, мне не стоит ездить на мопеде, на дорогах столько выбоин! Сходил на кухню, принес бутылку красного вина и два бокала. Вина мне не хотелось, я сделала пару глотков, Диего пил один. Когда бутылка опустела, он взял ее, как новорожденного, покачал на руках.

— Пьетро, — произнес он с нежностью. — Пьетро…

Это имя мы давно придумали для нашего сына.

— А если будет девочка?

— Тогда Пьетра.

Я смеялась. Радость озаряла наш дом, прогоняя усталость. Тихий, уютный вечер, в комнате тепло, от Диего пахнет вином.

Мне захотелось принять ванну. Диего пошел за мной, потрогал льющуюся из крана воду, в другой руке зажата полоска теста.

— Ты уверена, что эта штука срабатывает?

Я позвонила своему гинекологу, она посоветовала утром сдать кровь, проверить содержание гормона бета-ХГЧ. Диего забрался в ванну вместе со мной, поджал ноги. Вода выплеснулась через край.

— Я тебе мешаю?

— Нет, нисколько.

Мы выключили свет, зажгли свечу, мягкий неверный свет скрадывал очертания ванной, отражался изумрудными блестками на кафельной плитке. Мы лежали, погруженные в тающую мыльную пену, в наше бесконечное счастье. Мелькание дней, череда забот, наши тревоги — все остановилось, улеглось, успокоилось в безмятежности этой воды. Мы держались за руки, наши пальцы переплетались — вот так слились во мне наши клетки, маленькие и беззащитные.

— Я уже люблю этого ребенка.

Диего с головой погрузился в воду, вынырнул. Мокрые кудри прилипли к голове, смешные уши — большие плоские тарелки. Несомненно, малыш будет похож на него.

Мы упали на постель мокрые, разгоряченные, провалились в сон. Разбудила меня музыка, играл Диего. Я лежала и рассматривала длинную вереницу ног на стенах нашей квартиры. Теперь мне казалось, что они маршируют в полутемном коридоре, идут к нам в комнату. Вот они сбрасывают ботинки, туфли, сапоги, сбрасывают груз печали и принимаются плясать босиком под звучащую музыку, разделяя нашу радость.

Запахло кофе. Диего был на кухне, я подошла к нему, обняла. Нам захотелось выйти на улицу, насладиться тишиной. Ночь тянулась бесконечно, словно канун большого праздника.

Край неба на востоке посветлел, предрассветный полумрак рассеивался. Открылась витрина бара. Стал оживать рынок, продавцы суетились возле своих прилавков. У меня было ощущение, что мы в отпуске, путешествуем по незнакомому городу. Ожидая открытия медицинской лаборатории, мы зашли в кафе, кофеварка только нагревалась.

Рукав свитера закатан, выше локтя — резиновый жгут. Я отвернулась, чтобы не видеть, как шприц наполняется кровью.

Первые покупательницы катят сумки-тележки вдоль рыночных рядов. Мы идем обнявшись, удерживая в этом объятии нашу тайну.

— Купим что-нибудь? Брокколи, например.

На крепких зеленых кочешках в большом ящике блестят капельки росы.

— Хорошо, давай купим брокколи.

И еще пучок редиски, свежей, только что с грядки. И гроздь бананов.

Мы остались дома. На обед Диего приготовил брокколи, мы ели прямо из сковородки, обмакивая в теплое масло кусочки хлеба, которые тотчас же становились зелеными. А потом Диего сходил за результатами анализов. Я, в трусах и его свитере, надетом на голое тело, ждала у окна. Диего увидел меня, помахал белым конвертом. Улыбнулся широко, во весь рот.

Гинеколог сказала, что всё в порядке, что уровень хорионического гонадотропина низкий, но на ранних сроках беременности это нормально.

Дни потекли, полные безмятежности. Диего то и дело звонил мне в редакцию, справлялся о моем самочувствии, спрашивал, поела ли я, не слишком ли много курят коллеги. Я, не изменяя своим привычкам, ездила на мопеде, забегала наскоро перекусить в бар.

Диего клал ухо на мой живот, только ухо, не хотел давить головой. Согнувшись в таком неудобном положении, он к чему-то там прислушивался, на лице блуждала глуповатая улыбка.

Мои родители, когда мы сообщили им новость, просто онемели. Я заметила, как заблестели и увлажнились их глаза. Отец инстинктивно взял маму за руку. Как давно я не видела этого жеста!