Бедная Настя. Книга 7. Как Феникс из пепла - Елена Езерская

— В том-то и дело, — развела руками Наташа, — что для таких подозрений у нас нет оснований. Женщина, с которой она ходила в церковь и оснований не доверять которой у нас нет, утверждает, что баронесса прекрасно чувствовала себя. У нее было столько планов, и мы ждали ее, чтобы вместе отправиться в театр. И вдруг — такое!..

— Что же, — смущенно улыбнулся доктор. — Это лишний раз говорит за то, что диагноз поставлен правильно. И я могу только сожалеть, что в свое время прохладно отнесся к тому, что баронесса не позволила себя осмотреть после возвращения в Петербург. Быть может, тогда мне бы удалось заметить какие-то симптомы, и я настоял бы на отдыхе, который единственно способен предотвратить подобный удар.

— Однако у нее есть шанс вернуться к здоровой жизни? — скорее потребовала, чем спросила Наташа.

— Шанс есть всегда, если на то будет воля Божья, — развел руками доктор. — Пока же мы бессильны немедленно восстановить все, что было разрушено при кровоизлиянии. Мозг человека — одна из величайших Его (Вернер многозначительно поднял к небу указательный палец) тайн, и нам не дано проникнуть в природу происходящего в человеческой голове.

— И что же — ничего сделать нельзя? — глухим от страдания голосом спросила Лиза, и Наташа немедленно подошла к ней, чтобы поддержать, понимая, что та близка к отчаянию.

— Еще раз повторяю — единственное лечение — отдых, — твердо сказал доктор Вернер, — в связи с чем, я пропишу сейчас лекарство, которое позволит баронессе постоянно находиться в глубоком сне, и прошу вас не торопить события и дать Господу возможность проявить свое благоволение к несчастной. Далее — настоятельно рекомендую никого к ней не допускать, особенно детей, — лишние эмоции могут вызвать рецидив болезни. Особо накажите слугам, чтобы высоко не ставили под ее головою подушку и, когда станут сейчас раздевать, то советую просто разрезать на баронессе одежду, чтобы не потревожить ее. Кормить больную следует легкими отварами с ложечки в перерывах между приемами лекарства. Что же касается сегодняшнего осмотра, то я сделал Анастасии Петровне надрезы — кровопускание позволит несколько ослабить давление в голове.

— Скажите, Игнатий Федорович, — задумчиво произнесла Наташа, — то, как вы описали действие удара, заставляет меня предположить, что даже если Анастасия поправится, то не скоро и не обязательно с тем же результатом, то есть с тем же состоянием, в каком была до этого случая?

— Вы спрашиваете, будет ли она нормально двигаться, говорить и, в конце концов, узнавать родных и близких? — вздохнул Вернер. — Увы, именно этой гарантии я вам как раз дать и не могу. Амнезия — одно из самых тяжелых последствий подобных болезней, так что ваши опасения на этот счет не случайны и вполне закономерны.

— И что же нам теперь делать? — заплакала Лиза, и тяжелый, мокрый кашель вновь вернулся к ней.

— То, что я уже рекомендовал, плюс — терпение. — Доктор поднялся, давая понять, что его возможности исчерпаны. — Но лично вам, уважаемая Елизавета Петровна, я бы советовал в определенном смысле составить вашей сестре компанию — доза лекарства, которое необходимо давать баронессе и которую я указал в рецепте, достаточна для двоих. Буду вам признателен, Наталья Александровна, если вы проследите за тем, чтобы и княгиня тоже регулярно принимала снотворное, она, как и прежде, нуждается в отдыхе, скоромном питании и хорошем уходе. Я же буду навешать вас через день и возможно приглашу для консилиума одного из своих коллег…

Неисчерпаемая энергия княжны Репниной, наконец-то, получила возможность обратиться во благо. Болезнь Анны оказалась тому прекрасным поводом, и Наташа решительно взялась за дело. И, когда все еще не подозревавшие о происходивших в их доме событиях, князь и княгиня вернулись вечером из театра, дочь торжественно объявила им, что завтра же снова переезжает на Итальянскую, чтобы взять на себя заботы по уходу за сестрами Долгорукими, а сына своего поручив няне и гувернантке. Лиза, конечно, пыталась сопротивляться, уверяя, что чувствует себя хорошо, а Зинаида Гавриловна, по обыкновению опережая обомлевшего от напора дочери Александра Юрьевича, призывала ее во всем положиться на врачей, но Наташа никого не слушала и вела себя, как полководец перед битвой — тоном, не допускающим возражений, раздавала приказания и определяла диспозицию как для слуг, так и для родных.

Она опять была в своей стихии — Наташа никогда не могла долго оставаться ни на одном месте и пребывать в одних и тех же обстоятельствах. Ей постоянно не хватало пространства и воздуха, она была полна идеями и устремлениями и потому среди придворной свиты всегда была на виду. Равновесие убивало княжну, отсутствие перемен иссушало ее душу. И Анна оказалась единственным человеком, кто понял, что на самом деле отношения Наташи с наследником достигли предела. Княжна не принадлежала к тому типу женщин, которые могли довольствоваться малым или находить выгоду в устоявшихся правилах игры. Наташа вообще не признавала власти правил над собой и поэтому рано или поздно, заигравшись, могла предъявить наследнику ультиматум, что было бы чревато последствиями, как для нее самой, так и для будущего страны. И, взывая к Наташе с пожеланием опомниться и вернуться на круги своя, Анна обращалась к голосу разума, который единственно имел влияние на строптивый и пламенный характер княжны.

Поначалу Наташа с негодованием отнеслась к попытке Анны поговорить с нею о ее отношениях с наследником — да кто она такая, чтобы указывать мне! Но зерна сомнения, брошенные в ее душу, дали свои всходы — как это всегда случалось с нею: неожиданно и быстро. Наташа просто не умела переживать — она с легкостью оставляла в прошлом и то, что ей было неприятно вспоминать, и то, что любой другой на ее месте лелеял бы, пусть даже в самых отдаленных уголках своей памяти. Княжна Репнина олицетворяла собою вечное движение и потому, принимая любое решение и немедленно исполнив его, впредь не возвращалась к нему и не обсуждала его ни с кем — даже с самою собой. Она не держала обид и никому ничего не прощала, потому что некому и нечего было прощать. Но Наташа ценила дружбу и благородство, и если оступалась сама, то не забывала ни руки, протянутой в помощь, ни сердца, даровавшего ей прощение. И потому сейчас своим первым долгом она считала заботу об Анне.

— К сожалению, я ничего не могу прибавить к тому, что уже сказали вам мои коллеги, доктор Вернер и доктор Серов, — уходя, развел руками лейб-медик двора, которого с согласия Вернера Наташа уговорила принять участие в консилиуме, устроенном, как и обещал Игнатий Теодорович, на третий день после того, как Анну нашли и доставили к Репниным полицейские. — Полагаю, вам, прежде всего, стоит набраться мужества и в молитвах о здоровье баронессы ждать улучшения, не пренебрегая советами, которые дали вам мои уважаемые коллеги.

— Как видите, княжна, — вздохнул Вернер, когда Серов и лейб-медик двора уехали, — оценка состоянию Анастасии Петровны была мною определена объективно…

— Но я и не сомневалась в вашем отзыве! — воскликнула Наташа, взволнованно перебивая его.

— Вы, Наталья Александровна, здесь совершенно ни при чем, — остановил ее доктор, — я и сам желал удостовериться в правильности поставленного диагноза, и столь широкий консилиум был мне просто необходим, ибо медицина — наука неточная. Но теперь и я уверовал в результаты своего анализа и еще раз хочу выразить вам свое сочувствие. Удар — болезнь непредсказуемая ни в своем появлении, ни в своем развитии. Уповайте на небо и будьте готовы к худшему.

— Что вы хотите этим сказать? — побледнела Наташа. — Анастасия может умереть?

— Вряд ли, баронесса еще молода и у нее довольно крепкий организм, — покачал головою доктор, — но она уже никогда не будет такой, какой вы знали ее до болезни. В таких случаях обычно и прежде всего страдает память, Крепитесь и позвольте мне навестить Елизавету Петровну — боюсь, то небольшое облегчение, что наступило с испытанными ею положительными эмоциями, вызванными возвращением баронессы, сейчас может быть подвергнуто серьезному испытанию.

— Да-да, разумеется, прошу вас, — растерянно промолвила Наташа, сопровождая доктора в комнату Лизы. Она была по-настоящему взволнована и растрогана до слез — как и все сильные личности, Наташа была невероятно сентиментальна и всегда глубоко проникалась чужим горем, но несчастия, обрушившиеся на близких ей людей, подкосили ее, и сейчас, она впервые была реально близка к отчаянию.

— Что за шум вы здесь устроили? — недовольно спросила она, когда, проводив любезно распрощавшегося с нею доктора, вернулась к комнате Анны и застала негромко, но весьма энергично споривших у двери Татьяну и Варвару.

— Да вот Варвара тоже головой подвинулась, — пожаловалась Татьяна. — Вбила себе в ум, что Анастасия Петровна — не Анастасия Петровна, а какая-то чужая женщина. Совсем ополоумела, старая!