Очаг на башне - Вячеслав Рыбаков

– Они с Антошкой ушли в химчистку. Очередь, конечно...

– Надо же... – бессмысленно проговорил Вербицкий. Две минуты прошло. – Так что у вас случилось, Ася?

– Витя Лобов погиб.

– Лобов... погодите. Космонавт? Позавчера улетели.

– Да. Передали только что. Витя и еще двое вышли из станции – они же начали собирать этот громадный телескоп. Микромодуль сманеврировал чересчур резко, что ли... цапфы скафандра не выдержали. Разгерметизация.

– Какой ужас, – сказал Вербицкий. Три минуты. Минуты тянулись, распухали. Ведь две были уже так давно!

– Они с Андреем славно так дружили... хоть и редко виделись. При мне – только однажды. Сидят на кухне – сплошной хохот, – Ася подняла голову, увидела устремленный на нее взгляд, и лицо ее захлопнулось. – Андрей и Виктор вместе учились в институте, – сухо сообщила она.

– Вот оно что... Да... Космос... Мы с Андреем зачитывались фантастикой в школе... Тогда это было модно, помните, быть может... – Пять минут. Ася встала, взяла откуда-то тряпку и стала неторопливо, почти демонстративно, стирать пыль со стола, с серванта, с полок книжного шкафа. Вербицкий едва не вскочил, чтобы силой усадить ее на место. Боже, неужели сорвется? Из-за пыли?! – И плакали, когда погиб Комаров... Вы бы сели, Ася.

Занимаясь своим делом, она опять пожала плечами. Потом повернулась к нему.

– Знаете, – чуть смущенно сказала она, – Андрей меня так ругал, что я не успела прочесть ваши рассказы, Валерий. И правильно ругал. Вы простите меня, Валерий, я действительно как-то не успела... Если у вас будет возможность, пожалуйста...

"Уже!!" – размашисто крутнулось в голове у Вербицкого и тут же утекло в какую-то щель, потому что продолжения не последовало, и Ася, постояв, вновь принялась за проклятую пыль.

– Да пес с ними, Асенька, – сказал Вербицкий хрипло. – Вы слишком на этом концентрируетесь. Пустяки. Бумажки. Захотите – так прочтете, когда опубликуют. Меня же быстро публикуют.

Зачем я это, подумал он. Из-за чего горячусь? Через четверть часа я стану для нее богом, молча и без усилий – уже одиннадцать минут... Да сядь ты, дура!! Откуда я знаю, можно тебе ходить или нет?!

Она отложила тряпку.

– Пойду чай поставлю, – сказала она и двинулась из комнаты, и Вербицкий, уже не владея собой, вскочил с воплем:

– Не надо!

Она остановилась, изумленно глядя на него.

Эта заминка ее спасла. Микроискажения подсадки и без того уже были на грани летальности. Положение усугублялось тем, что внешний спектр подсаживался без фильтрации, всплошную, через случайные резонансы отнюдь не всех латентных точек, зато вместе с участками, не имевшими отношения к делу – такими, например, как садомазохистский регистр, – отламывая и перекрывая недопустимо обширную для одного сеанса область психики. Если бы Ася к тому же вышла из зоны облучения до окончания операции, ее смерть была бы неминуема.

– Правда, – выдохнул Вербицкий. – Не стоит. Я не хочу. Я уже пойду сейчас.

Она пожала плечами и сказала:

– Ну, мои захотят. На улице духота, а Симагин чай любит...

И пошла, пошла мимо...

И вдруг запрокинула голову, накрыв лицо рукой. Видно было, как ее качнуло, – она едва не упала. Что это с ней, с испуганным раздражением подумал Вербицкий и тут же сообразил – Симагин ведь хвастался прошлый раз, она ждет ребенка. Затошнило, наверное. Будь я женщиной, невольно подумал он, ни за что бы...

Ася напряженно опустилась на краешек кресла и обмякла, окунув лицо в ладони, уложенные на стол. Ее волосы растеклись бессильной темной пеной.

– Что с вами, Асенька? – озабоченно спросил Вербицкий. – Вам нехорошо?

Она с усилием подняла голову и исподлобья глянула на него.

– Мне хорошо.

У нее была восковая кожа и потухшие глаза – оставалось только удивляться стремительности перемены. Эта перемена решила все. Мгновения отслаивались, отщелкивались все быстрее. Вербицкий всей кожей ощущал их упругое проскальзывание. И с каждым мгновением эта женщина становилась его. Быть сторонним наблюдателем этого было легко и странно. Пощелкивали рельсы, он ехал в вагоне, работал машинист, тепловоз работал, он лишь ехал. Они молчали.

Словно какой-то будильник прозвенел. Время истекло. Вербицкий дрожал от возбуждения, лицо его горело.

– Я ухожу, но... запомните. Я не хочу оставлять вас. Мне страшно оставлять вас, – он облизнул губы. Теперь она должна понять, ведь все это правда. Ведь у них одна правда уже. – Здесь вы разучитесь чувствовать и мыслить, я же знаю...

Ася встала и тут же опять рухнула, со всхлипом втянув воздух.

– Господи, – едва не плача, пробормотала она, – ну где же Симагин?

– Что?! – не веря себе, переспросил Вербицкий. Внутри у него все оборвалось. – Что?!

В замке звякнул ключ, и, совсем как в первый день, непостижимым и неподвластным сверкающим сгустком женщина пронеслась мимо, черный костер волос опалил Вербицкому щеку своим летящим касанием.

Он. Долгожданный, надежный. Она льнула к Симагину, пытаясь, как вода, растечься по нему, чтобы не быть самой. Теперь все будет хорошо. Пришел – и сразу легче. Так и всегда. Прогони его, прогони. Я так ждала. А теперь что-то случилось. Но я все равно ждала. Только у меня нет сил, даже стоять не получается, идем скорее в комнату, только прежде прогони, я не могу видеть этих пустых глаз, мне хочется драться, но сил не стало, я сперва решила, что это твой, наш, во мне, подал первый знак, но это не он, ну скорее...

– Дядя Витя погиб, – сообщил Антошка из-за спины Симагина.

– Да, – она шевельнула губами, но даже не услышала себя.

– Валерка... Здравствуй, Валерка. Ты давно здесь?

– С час.

– Знаешь?

– Ася сказала.

Прогони его, милый! Ты даже не увидишь, что мне так плохо, только если умру, увидишь, но я не умру, как же я могу тебя оставить, я же знаю, что тебе нужна, прогони...

– Асенька... Заждалась нас? У, ладошки-то какие холодные, – он взял ее руки в свои, поднес к губам, и она зажмурилась даже, запрокинулась, перетекая в свои ладони навстречу его целительному дыханию. – Сейчас кофейку выпьем. Представляешь, на углу растворяшку выбросили. Из окон траурное сообщение, а народ банки хватает, по штуке в руки... И я схватил... А ты что, уходишь? С ума совсем!

– Да знаешь, я просто по пути зашел – справочник вернуть.

– Брось, Валера, посиди еще, куда спешить. Воскресенье.

– Это у вас воскресенье отдых. Работаете от звонка до звонка. Наш рабочий день не нормирован, и выходных нет.

– Да перестань...

Их голоса доносились как сквозь вату. Ася почти лежала на груди Симагина, ноги подгибались. Мир кружился то быстрее, то медленнее – она боялась открыть глаза.

– Нет, Андрей, я спешу. Спешу! Ну не уговаривай!!

Вербицкий не мог здесь больше оставаться. Он был на грани истерики – воздух жег, жег пол через подошвы туфель; хотелось истошно завыть и расколошматить об стенку, нет, об симагинскую самодовольную морду этот нестерпимо тяжелый портфель. Сволочь! Подлец! Обманул – меня, друга, мы же с детства вместе! Что он соврал мне, чего не досказал – разве выяснишь теперь? Какой позор! Какое унижение – не удалось!!

Ничего не могу, ничего. Одни словеса, не нужные никому.

– Ну, как знаешь, – грустно сдался Симагин. – Я понимаю... Ты извини, мы сегодня неприветливые. Заходи, как сможешь.

– Конечно! – в лихорадке кричал Вербицкий. – Обязательно!

Симагин бережно отстранил Асю и протопал на кухню. И недомогание накинулось снова. Она даже застонала, или ахнула протяжно, когда тошнотворный ком вдруг болезненно скользнул в горло, а оттуда толкнулся в голову и превратился в ледяной обруч, натуго стянувший виски. Удивленная и напуганная, она откинулась на стену спиной. Сейчас, уговаривала она себя. Потерпи. Вот он вернется, и все опять пройдет. Погода замечательная, пойдем в парк. Ему же надо сил набраться. До конгресса неделя, а знаю я эти конгрессы, прошлый раз вернулся от усталости сизый. С чего это я расхандрилась? Свинство какое! Дрыхла чуть не до полудня, пока мужики по очередям маялись, – и привет. А ну, Аська, кончай дурить! Ох, я тоже так устала.

– Слушай, гений, – громко и развязно спросил Вербицкий, – ты никак опять меня провожать собрался?

– Угу, выйдем вместе. Я до почты дойду, телеграмму дам Витиной жене. Ох, Валера! Как Витьку-то жалко! Он ведь сам этот телескоп и конструировал. Не один, конечно... Все кричал: орбитальный! Уникальный! Разрешающая способность! Вот как бывает. Сам придумал, и сам...

– Кто на Голгофу лезет, крест для себя всегда на себе тащит... Уж если лезешь – будь готов...

Лязгнула, закрываясь, дверь, и стало тихо. Это хорошо. Прошлепал к себе Антошка. Это хорошо. Стены валились на Асю, ее знобило. Пока он вышел, надо выздороветь. Что бы принять? Анальгин? Корвалол? Корвалол, кажется, кончился... Успею. Успею-успею. Она ничком упала на диван. Витя погиб, а тут еще я отсвечиваю... Надо было взять подушку. Надо было укрыться. Уже не встать. Да что я, не болела никогда? Миллион раз! А кто это видел? Никто. И сейчас не увидит. Он вернется, я встану, как ни в чем не бывало, и все будет хорошо. Все будет хорошо. Он войдет, я встану и улыбнусь, и даже не надо будет себя заставлять – просто он войдет. Головокружение не ослабевало, Асе было очень холодно, и вдруг резкая, короткая боль прошила ее по позвоночнику. Она вскрикнула, судорожно распрямившись на диване. Боль тут же прошла, и лишь слабый ее отголосок, память тела о внезапном страдании, медленно таял там, где полыхнул стальной огонь. Ася осторожно вздохнула, и тут ее ударило еще раз – она, не издав ни звука, скорчилась и прокусила губу. Да что же это?! Она была в панике. Что вдруг?! Из глаз выхлестнули слезы – от страха, и негодования, и бессилия. Он сейчас уже придет! Она с усилием раздвинула веки – свет был болезненным и едким, она не успела разобрать, что показывают часы, глаза захлопнулись вновь. Еще удар, сильнее прежних, грубо и подло распорол ее ослепляющим лезвием. "Симагин!!" – закричала она в ужасе, но не услышала себя. Язык был громаден и сух, чудовищной шершавой массой загромождал рот. Кровь гудела в ушах, нестерпимый колючий обруч снова стиснул голову так, что перед зажмуренными глазами брызнули искры. Господи, да что это? Откуда? Я умираю. Симагин, я умираю! Как же так вдруг?.. Словно издалека она услышала звук двери и, не в силах разорвать сросшиеся веки, вышвырнула себя из дивана, поставила на ноги. Глаза открылись, ломающийся в диком танце пол бросился в лицо, руки сами нашли какую-то опору – кажется, стену... устояла. Вошел Симагин – маленький, изогнутый, словно в перевернутом бинокле.