Параллельные прямые - Сергей Шкенёв

Архангельский: — Протестую, ещё как относится. Белецкий нанёс удар моей собаке своей нижней конечностью, предположительно ногой.

Воронин: — А причём тут наше судебное разбирательство?

Архангельский, Раевский, Берия: (одновременно) — Да за нашего Такса…. (Далее следует переводимая, но не печатная игра слов)

Заморский: (покраснев) — Нет, я так не могу.

Воронин: — Подсудимый, Вам слово не давали.

Заморский: — А ещё Белецкий собаку назвал фашистским прихвостнем.

Архангельский: — Протестую.

Воронин: — Против чего?

Архангельский: — Против выражений, оскорбляющих Иосифа Виссарионовича Сталина.

Берия: — Не возражаю.

Воронин: — Протест принят. Только поясните, причём тут товарищ Сталин?

Раевский: — Протестую, товарищ Сталин всегда причём.

Воронин: — Протест принят. Но всё же?

Архангельский: — Мы все помним, как хорошо относился Иосиф Виссарионович к Таксу. И если собака — прихвостень, то кого Белецкий назвал фашистом?

Заморский: — Я это сразу понял. И в ухо.

Воронин: — Вопрос к защите — почему подсудимый, защищая честь и достоинство Генерального секретаря, сразу не заявил об этом?

Раевский: — Протестую. Скромность — отличительная черта советского человека.

Воронин: — Протест принят.

Берия: — Вопрос к защите. Кто первый предложил дуэль?

Раевский: — Протестую. Мы разбираем дело о антисоветских высказываниях бывшего парторга Белецкого.

Берия: — Разве?

Воронин: — Лаврентий Павлович, Вы сомневаетесь в справедливости советского суда?

Заморский: — Так я свободен?

Воронин: — Свидетель, Вам слово не давали.

Раевский: — Свидетель?

Заморский: — Прошу занести слова председателя суда в протокол.

Архангельский: — Не возражаю.

Заморский: — Мне можно пересесть?

Воронин: — Да сиди где хочешь. Суд удаляется на совещание.

Архангельский: — Протестую.

Раевский: — Не возражаю.

Берия: — Против чего?

Архангельский: — Пусть свидетель выйдет. Мне и тут хорошо.

Воронин: — Протест принят. Свидетель, покиньте зал заседаний.

Заморский: — Совсем?

Воронин: — Вас вызовут.

Шмидт: — Протестую.

Воронин: — Против чего?

Шмидт: — Я за ним бегать не буду.

Воронин: — Протест принят. Суд не удаляется на совещание. Прошу государственного обвинителя зачитать приговор.

Берия: — Ещё совсем недавно во главе партийной организации «Челюскина» стоял, ныне разоблачённый враг народа, троцкист Белецкий. Тонко маскируясь и двурушничая, он творил свои гнусные преступные дела и всевозможными мероприятиями срывал научную работу экспедиции. Партия и правительство опускают миллионы советских денег на содействие расцвету науки в стране, а пробравшийся на этот участок работы классовый враг, клевеща на преданных делу социализма товарищей, систематически вредил научному строительству.

Внимательно рассмотрев дело, суд постановил — признать Белецкого, Михаила Израилевича, виновным по статье 58, часть 9 и часть 10. В силу открывшихся обстоятельств, признать правомерным досудебный поединок, предусмотренный "Дополнением к Уставу РККА и РККФ от 2 октября 1933 г". Дело в отношении Заморского, Александра Александровича, закрыть, за отсутствием в его действиях состава преступления. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит"

Глава 16

А бабка всё плачет,

Что плохо живёт.

Какой неудачный

Попался народ.

Отсталая бабка привыкла к узде.

Ты ей о свободе — она о еде.

Тимур Шаов

Горький. Ромодановский вокзал

Влажный ветер, набирая разгон над Окой, захватывал клочки низких туч и бросал их мелкими брызгами на суетящуюся вокзальную кутерьму. Пассажиры подошедшего поезда нехотя покидали тёплые вагоны и ныряли в непогоду. Начальник патруля, охраняющего выход с перрона, зябко поёжился и прикурил чуть отсыревшую папиросу. Едкий дым дешёвого табака выбил слезу, но опытный взгляд сразу вычислил в толпе подозрительную личность. В ватнике, без шапки, с ёжиком коротко стриженых волос.

— Стоять, гражданин. Документики попрошу.

Седой человек, лет сорока на вид, в затёртой телогрейке с заметными прямоугольниками от споротых нашивок, привычно вздрогнул и оглянулся, потирая давно не бритую щёку тыльной стороной ладони. Устало вздохнул и бросил негромко:

— И тут гражданин. Мать….

— Пошевеливайся, — нетерпеливо поторопил патрульный.

Человек в телогрейке сбросил с плеча, прямо на грязный мокрый асфальт, мешавший тощий сидор и потянулся в грудной карман. ВОХРовец внимательно наблюдал, предусмотрительно задержав руку у кобуры. Кто знает, что на уме у бывшего зека? А может и не бывший? Вдруг это сбежавший из лагеря троцкист? Вот вытащит сейчас из-за пазухи маузер, и устроит теракт на вверенном под охрану объекте. Хотя нет, троцкисты предпочитают парабеллум. А этот — типичный кулак. От него можно ожидать чего угодно. Обрез, или ржавые вилы в брюхо. От дурного предчувствия нестерпимо зачесался бок в районе печени.

Тревога оказалась напрасной. Городу и миру явился конверт, толщина которого не подразумевала заложенной бомбы. Командир выхватил его из рук седого, и, прищуривая глаз из-за папиросного дыма, достал документы.

— Так, что у нас тут? Ага, справка об освобождении. Беляков Александр Фёдорович, девяностого года рождения. Что, на свободу с чистой совестью? Из социально близких?

— Нет, раскулаченный.

— Вот как? — Оживился патрульный. — И что тогда тебя сюда занесло?

— Сам смотри, там написано.

— Ты как с командиром ОГПУ разговариваешь? Обратно на нары захотел? Я могу устроить.

— Сам не сядь, — посоветовал Беляков, — командир нашёлся. На место товарища Блюхера метишь?

— Как это? — Опешил начальник патруля.

— Войсками ОГПУ сейчас кто командует?

— Ты меня не понял. — И уже гораздо миролюбивее. — А это что? Ну, так другое дело! Что же раньше не сказал, что освобождён в связи отсутствием состава преступления? Куда сейчас?

Беляков хмыкнул, забирая конверт с документами, и вскинул на плечо многострадальный сидор.

— Домой, куда же ещё. Да мне тут рядом, до Подновья.

— Так что же ты стоишь, с нами лясы точишь? Сейчас до Парижа (затон им. Парижской коммуны) фильянчик отходит.

— Нет уж, спасибо. Я пешком.

— Как знаешь, — патрульные козырнули, и потеряли интерес к проверенному гражданину.

А он вышел за ограду и с удовольствием вдохнул сырой воздух. Воняло мазутом и копотью от оставшегося за спиной вокзала. А встречный ветер наносил едва уловимый запах зерна с Башкировских мельниц. Александр Фёдорович поправил мешок за плечами и неторопливо пошёл, оглядываясь по сторонам. А Предтеченская слобода за три года и не изменилась совсем. Хотя, что ей будет. И через сто лет, среди гладких булыжников мостовой, так же будут плескаться под ногами лужи, в которых отражаются облупленные фасады когда-то богатых купеческих домов. О, вот и перемены. Оказывается, успели построить через реку новый каменный мост. Беляков прошёл под ним, оценивая прочность кладки. Хорошо! А за Окой…, мать, за Окой исчезли золочёные стрелы собора Александра Невского. Рука, поднятая было перекреститься, упала вниз. И когда успели, сволочи?

Окская набережная сразу за мостом стала волжской. И здесь мало что изменилось. Только знакомый силуэт нагорной части города, сливающийся с низким небом, напоминал улыбку деревенского батюшки после престольного праздника. То тут, то там в рядах домов светились прорехи, из которых торчали фундаменты не до конца взорванных церквей. Не слишком верующий, так, иногда зайти к службе по привычке, Александр Фёдорович сокрушённо покачал головой. Жалко, красиво же было.

А пивнушку, что сразу за зданием биржи, не тронули. Да, сейчас бы кружечку холодненького…. И чтобы пена через край. Дунуть на неё, отгоняя белую шапку, и сделать первый, самый вкусный глоток. Причмокнуть губами, оценивая лёгкие оттенки горечи, и потом залпом, не отрываясь и не переводя дыхание. Вот тогда уже можно вздохнуть, вытереть усы, прислушиваясь к ощущению тепла в желудке, и закурить. Мир сразу станет тёплым и добрым, выглянет солнце, сам собой пройдёт хронический рудничный кашель. Даже перестанет беспокоить пуля у сердца, которую получил зимой восемнадцатого года от литовских дезертиров.

Бывший зек мысленно пересчитал деньги, надёжно зашитые за подкладку ватника. Триста рублей, их них две с половиной сотни были выручены за уворованный у лагерного кума костюм. Оно, конечно, стыдно на пятом десятке, но дома пятеро сыновей. Когда забирали, младшему только год исполнился. Так что, пиво подождёт лучших времён.