Святая Земля. Путешествие по библейским местам - Генри Мортон

Этот блестящий образец диалектики, заключенный в форму притчи, выглядит невероятно простым, но столько столетий остается на плаву, как лист, несомый сильным течением!

Покинув приют Доброго самаритянина, я погрузился в мир огня. Тени не было нигде. Солнце слепило глаза, раскаленный воздух дрожал над выжженной землей. Примерно через полчаса я переместился из зоны умеренного климата в настоящие тропики.

Выбрав удобное место, я остановил машину и снял пиджак, в котором уже задыхался. Я заглянул в пропасть у дороги: далеко внизу, вырезанный в скале песочного цвета виднелся монастырь, который, словно ласточкино гнездо, примостился на отвесном склоне. Утесы вокруг монастыря были усеяны пещерами, где все еще жили отшельники, умерщвлявшие плоть, как это было и во времена Фиваиды.

Я проследовал дальше по ослепительно белой дороге. Через некоторое время я заметил дорожный столб с табличкой, гласившей «Уровень моря»; а дорога продолжала идти под уклон, и жара становилось все более свирепой. В белоснежной пыли мелькнула ящерица, оставляя след волочившегося хвоста. Движение вдали, на гребне горы привлекло внимание: это была группа верблюдов, странных, доисторического вида существ того же песочного цвета, что и окружающие скалы; и взрослые животные, и детеныши поедали колючие кусты, невзирая на жутковатые шипы. Свернув на очередном повороте, я увидел внизу долину Иордана и среди деревьев — Иерихон, а справа сверкающие голубые воды Мертвого моря и Моавские горы, исполосованные и изрезанные резкими тенями, вздымающиеся прямо у самого края восточного побережья.

Некоторые авторы описывают эту горячую впадину, разрывающую земную кору, как самое ужасное место в мире, а другие находят здесь странную красоту. Полагаю, это вопрос вкуса и темперамента, а может, состояния здоровья. Если вы чувствуете себя не слишком хорошо, легко вообразить, что долина Иордана с ее невыносимым жаром и плотным воздухом, а также Иерихон, полный бурной растительности, рептилий и насекомых, оказываются для гостя настоящим кошмаром. Как ни парадоксально, здесь царит та же мертвенная стерильность, которую встречаешь обычно лишь у вершин высочайших гор. Как путешественник, проходящий в одиночестве сквозь зеленую зону высокой горы, порой испытывает холодок ужаса, чувствуя, что вступает в мастерскую Господа Бога, так и в этом невероятном котловане ощущаешь, что идешь там, где ни одному человеку ходить не полагается. Вокруг громоздятся скальные насыпи, скалы изгибаются в агонии доисторических конвульсий, они совсем не похожи на мирные, привычные каменные глыбы, из которых люди строят свои жилища: это грубые, голые скалы, испачканные пятнами желтоватого ила и покрытые слоем соли.

Равнина, на которую я смотрел, в районе Иерихона достигает ширины 14 миль. С одной стороны от нее вздымаются жутковатые горы Иудеи, а в 14 милях от них, напротив, высятся Моавские горы. Долина Иордана представляет собой котлован между двумя горными хребтами: испещренное пятнами дикое пространство охристых холмов, плавящихся от зноя под испепеляющим солнцем, протянувшееся вокруг Мертвого моря и местами отмеченное белыми и грязновато-серыми участками. В центре извивается зеленая полоса. Она образована зарослями тамариска, ивы и различных кустов, окаймляющих двухсотмильные изгибы Иордана от Галилейского озера, которое по прямой находится всего лишь в 65 милях отсюда. Этот странный, мертвенный мир песочных скал, в древних катаклизмах приобретших причудливые, неестественные очертания и подвергшихся выветриванию, находится ниже уровня моря, примерно на той же глубине, что и многие британские угольные шахты.

Джордж Адам Смит в своей великой книге «Историческая география Святой Земли» пишет следующее:

Вероятно, лишь на поверхности иной планеты можно найти некое подобие долины Иордана: там просто ничего нет. Ни один другой участок суши не опустился на глубину 300 футов ниже уровня моря. Здесь мы находим рифтовую впадину длиной более 160 миль, от двух до пятнадцати миль шириной, которая на берегу Мертвого моря достигает точки 1292 фута ниже уровня моря, в то время как дно последнего расположено еще на 1300 футов глубже. В этой расщелине протекает Иордан — река длиной около сотни миль; здесь находятся и два огромных озера, одно длиной 12 миль, другое — 52 мили; здесь огромные участки возделываемых земель, особенно вокруг Генисарета, Вифшана и Иерихона, регионов когда-то густо населенных — например, побережье Галилейского озера; здесь расположены места знаменитых городов — Тиверии, Иерихона и «Городов Равнины». Разве не будет правдой сказать, что на земле нет ничего похожего на эту глубочайшую, колоссальную по размерам впадину?

Иерихон утопал в зелени, это оазис посреди мертвой пустыни. С высоты дороги он казался гораздо ближе к Мертвому морю, чем на самом деле, но мне еще предстояло вскоре узнать, что в странном воздухе долины Иордана нет ничего более неверного и обманчивого, чем представление о расстоянии.

На улице, состоящей из глинобитных арабских домов и банановых рощ, составляющей современный Иерихон, я заметил единственного старика-араба, который спал в тени стены. Стадо черных коз стояло в раскаленной пыли, а несколько верблюдов лежали на самом солнцепеке, оттопырив нижние губы с таким выражением, словно помнили сотое имя Господа. Арабы утверждают, что у Бога сто имен, но человеку известно лишь девяносто девять. Верблюд знает сотое имя и потому всегда полон такого подчеркнутого превосходства.

Я сказал, что на улице не было никого кроме спящего старика-араба, коз и верблюдов; но я ошибался. В одно мгновение — оно навсегда останется у меня в памяти, — английский пойнтер, представитель той спортивной породы, которой славится Англия, выскочил из-за угла глинобитного дома и замер, глядя прямо на меня с отрешенным высокомерием английской собаки, попавшей на Восток. Встретить пойнтера в Иерихоне было для меня не менее странным, чем обнаружить в Оксфорде благополучно созревающие грозди бананов, свисающие через стену чьего-то сада. На долю секунды я даже подумал, что слишком жаркое солнце сыграло со мной злую шутку, повлияв на зрение и восприятие.

Животное, как и любой англичанин в иностранном окружении (в особенности если речь идет о почтенной леди средних лет откуда-нибудь из Танбридж-Уэллз), выглядело исключительно «по-английски», я невольно вспомнил поля Кента после сбора урожая, низкое небо под Бэддлсмиром — теперь уже серебристо-серое, каким оно бывает по утрам в октябре. Среди огромных тропических листьев, в иерихонскую жару этот пойнтер удивил меня не меньше, чем невероятное появление томика «Жизни Джона Мильтона» Эпперли в украшенной нише великой мечети аль-Акса, где надлежит быть Корану.