Страна за горизонтом - Леонид Спивак

Голливуд драматические перемены: трагедии уходящих маститых режиссеров и не вписавшихся в новое искусство кинозвезд, рождение других кумиров и иную сценарно-постановочную стилистику. Чарли Чаплин и работавший в Голливуде Сергей Эйзенштейн поначалу считали звук в кино разрушителем художественного образа («пластической красоты», по Чаплину). Дэвид Уорк Гриффит не смог найти себя в новой реальности, перестал снимать и погибал от алкоголизма.

Ведущие студии тратили бешеные суммы на модернизацию залов под показ «говорящих» фильмов. Публика же не могла определиться, какое кино предпочитает: затраты долго не окупались. В Париже, когда там впервые появились американские звуковые фильмы, зрители кричали: «Говорите по-французски!» В Лондоне аудитория свистела, возмущаясь американским акцентом, плохо понятным и казавшимся вульгарным и смешным.

На годы, последовавшие после Великой депрессии, приходится расцвет позитивного, бодрящего и развлекающего, утешающего, наивно-сердечного американского кинематографа. Высоколобой критике подобное никогда не нравилось, и такого же мнения держались Ильф и Петров. Но именно такой и была первоначальная суть нового искусства – недаром первые кинотеатры в Штатах звались «фантаскопами» «паноптиконами» и «фотосценографами», а в России честно именовались «иллюзионами».

Мы знаем, из какого сора росло новое искусство, не ведая стыда. Ильф и Петров выделяют жанры, еще не оперируя терминами «мюзикл» или «вестерн»: «Есть четыре главных стандарта картин: музыкальная комедия, историческая драма, фильм из бандитской жизни и фильм с участием знаменитого оперного певца. Каждый из этих стандартов имеет только один сюжет, которые бесконечно и утомительно варьируется. Американские зрители из года в год фактически смотрят одно и то же».

Справедливости ради надо отметить, что не менее ядовитые оценки давались писателями ведущим советским кинорежиссерам. Особенно досталось Григорию («Гришке») Александрову, с которым не сложилась сценарная работа над фильмом «Цирк». Отсюда полемический пассаж, скорее обращенный к московским собеседникам: «Сюжет музыкальной комедии состоит в том, что бедная и красивая девушка становится звездой варьете… В течение полутора часов мелькают голые ноги и звучит веселый мотивчик обязательной в таких случаях песенки».

В Голливуде Ильф и Петров сотрудничали с известным режиссером Льюисом Майлстоуном, постановщиком фильма «На Западном фронте без перемен» по Ремарку, первым обладателем двух премий Оскар (и еще трех номинаций). Соавторы пытались написать сценарий кинокомедии по мотивам «Двенадцати стульев». Языковых трудностей не было, ибо Майлстоун (Лев Мильштейн) родился в Кишиневе, жил в Одессе и эмигрировал в США в 1913 году.

Пионерами Голливуда, вдохнувшими жизнь в пустоши южной Калифорнии, были люди, для которых родным языком был идиш. Крупнейшие американские киностудии – «Двадцатый век Фокс», «Парамаунт», «Метро-Голдвин-Майерс», «Братья Уоррен» – были основаны еврейскими иммигрантами из Австро-Венгрии и Российской империи. Не имевшие поначалу никакого опыта в индустрии развлечений, но обладавшие гениальным деловым чутьем, эти сыновья метизников, скорняков и бакалейщиков сделали Голливуд «символом Америки еще в большей мере, чем яблочный пирог».

Китайский театр, где проходили главные голливудские премьеры

Плохое знание английского языка уроженца Варшавы Сэмюэла Голдвина, основателя MGM с рычащим львом на заставке, создателя более 80 фильмов, вошедших в сокровищницу мирового кинематографа, также стало легендой. «Голдвинизмы», как смесь ломаного английского и недопонимания местных идиом, поставили их на одном уровне по популярности со знаменитыми законами Мерфи и Паркинсона. Среди наиболее известных «жемчужин» Голдвина: «Сообщаю вам свое окончательное решение: может быть», «Никогда ничего не предсказывайте, особенно будущее», «Не думаю, что нужно садиться за автобиографию, пока ты еще жив», «Нам необходимы новые штампы», «Если бы Рузвельт был жив, он бы перевернулся в гробу», «Эти режиссеры вечно кусают руку, несущую золотые яйца».

Цензура все равно пришла в Голливуд. Бывший глава почтового ведомства страны Уильям Хейс, в прошлом старейшина пресвитерианской церкви и франкмасон 32-й степени, был назначен блюстителем нравов самого популярного из искусств. Кодекс, выработанный Хейсом в 1930 году («Кодекс добродетели»), запрещал показывать в фильмах лужу крови, труп, попираемую законность, долгий поцелуй, кружевное белье, внутреннюю сторону женского бедра, наркотики, полуобнаженную грудь, азартные игры, нацеленный на зрителя пистолет.

Интересно, что многократно обруганный американский бурлеск («мечта нью-йоркского приказчика», по Ильфу), лежавший в основе многих первых короткометражек (яickers), пережил расцвет в годы «сухого закона», но сегодня почти забыт. А фривольное кабаре «Мулен Руж» осталось одним из символов Парижа. Поэтому о вкусах можно и должно спорить.

По всем внешним параметрам Лос-Анджелес должен был понравиться Ильфу и Петрову. Мечта Остапа Бендера: большой южный город с кремовыми виллами на окрестных склонах, теплая зима, рощи олеандров, диковинные цветы и золото апельсиновых плантаций, беззаботная, как в Рио-де-Жанейро, публика в белых штанах… Тем не менее этот город исчезает со страниц «Одноэтажной Америки», оставляя читателю еще одну загадку. Французский философ Жан Бодрийяр писал: «В отличие от Рио, раскинувшегося возле надменного, пышного и претенциозного (но все-таки прекрасного) моря, здесь город заканчивается почти что в океане, как пригород морского курорта, туманное очарование которого он сохраняет. На рассвете это одно из самых незначительных побережий мира, почти рыбачье. Здесь, на лишенном значения берегу завершается Запад, завершается как путешествие, которое по мере приближения к своему концу теряет смысл. Необъятная метрополия Лос-Анджелес опрокидывается в море как пустыня, с той же праздностью».

Современник Ильфа и Петрова Фрэнсис Скотт Фицджеральд посвятил Лос-Анджелесу свой последний роман, который мог бы стать литературным памятником этому городу. В тонкой, почти акварельной манере «Последнего магната» проступает декоративно-показушный и романтически-сказочный Голливуд, где есть «плоды внезапных озарений и отчаянных общих потуг, апатии, интриг и пота», где в одной команде съемочного городка работают люди «с Уолл-стрит, с Грэндстрит, из вирджинского захолустья, а также из Одессы». В романе есть «расслабляющий климат», лимонные рощи, фотогеничная луна в декорациях Тихого океана и «извилистые спуски дорог» под музыку Глена Миллера из радиоприемника. Фицджеральд оставляет неопределенными отношения главного героя-режиссера и его героини, как будто в начальных кадрах кинопроб, и вскользь упоминает о калифорнийских землетрясениях, словно говорит о призрачности всего сущего.

«Последний магнат» остался незаконченным. Инфаркт поставил финальную точку в рукописи на полуночном столе Скотта Фицджеральда в Лос-Анджелесе. В этом чудится какая-то трагическая ирония и рок, встречавшийся в античном театре. Никому так и не удалось написать великий роман о Голливуде, пройти с читателем через запутанные главы американской летописи грез.

«Под куполом цирка»

Еще одна жгучая тайна советского времени. Когда Ильф и Петров направлялись на пароходе в США, в Калифорнии находилась советская делегация работников кино под руководством старого большевика Б. Шумяцкого. Из голливудских студий началась кремлевская интрига, в которую оказались втянуты авторы «Одноэтажной Америки», и о которой, как водится, сохранилось мало документальных свидетельств.

В начале 1930-х кинематограф Страны Советов находился в ведении наркомата легкой промышленности, в одном ряду с текстильной, спичечной, мыловаренной, костеобрабатывающей, пенько-джутовой, жиро-парфюмерной и прочих отраслей. В феврале