Клан душегубов - Алексей Петрухин

Суворовцев молчал и пристально разглядывал телефон в руках Вершинина.

– У него есть автоответчик.

– Что?

– Хорошая модель, говорю. Ты, наверное, очень любишь свою дочь.

– Телефон как телефон. Ничего особенного.

– Не скажи. Мечта шпиона. Не просто телефон, а классный цифровой фотоаппарат, диктофон, камера с отличным разрешением, компьютер, спутниковое сообщение и много разных нужных штучек.

– Фотоаппарат? А, ну да, – недоверчиво посмотрел на телефон Вершинин.

– Дорого стоит. Не многие могут позволить себе такую вещицу. Ну? Мы идем или нет?

– Идем. – Вершинин сунул телефон себе в карман и поплелся за Суворовцевым.

Дела им предстояли нешуточные. Китайская группировка Чанга была уже давно в разработке Управления, но подобраться к ней поближе никак не удавалось. И вот теперь все было похоже на «верняк».

Даже если на их пути Бердяев или кто-нибудь другой поставил бы непроходимый заслон, операция все равно должна была бы состояться.

Сначала замерзли руки и нос, теперь от холода начало сводить и ноги. Уже больше часа они лежали за стеллажами из деревянных ящиков на складе старого речного порта. Именно этот заброшенный порт был указан в записке Яо. Найти его оказалось нетрудно, но вот дальше... Дальше ни черта не понятно.

– Может, старик чего напутал? – предположил Суворовцев. Ему сейчас было комфортней всех, термобелье пришлось как нельзя кстати.

– Да ничего он не напутал! Может, это мы чего не поняли? Но, с другой стороны, все яснее ясного. «Склад старого речного порта». Вот порт, вот склад.

– А между строк ты читал?

– Знаешь что?! Кончай это! Понял?

– А Бердяев – молодец. Спас нас. – Суворовцев язвил спокойным тоном, что Вершинина задевало еще больше. – Хорошо, что он не дал нам спецназ. Неприятно было бы сейчас паре сотен парней объяснять, зачем они тут.

– Да хорош тебе! Ну что такого? Сидим и сидим. Еще не вечер.

– А глубокая ночь.

Вершинин хотел сказать что-нибудь обидное, но не успел, за соседним стеллажом мелькнула тень Опера, возвращавшегося из разведки.

– Товарищ майор, – начал Опер, плюхнувшись рядом с начальством.

– Какой именно? – уточнил Вершинин.

Опер на секунду задумался и начал по-другому.

– Товарищи майоры, там баржа.

– Какая по счету? – нервно перебил его Суворовцев.

– Четвертая. Но смотрите. Три предыдущие останавливались прямо у пирса, а эта идет сюда, к складу, – и Опер ткнул пальцем куда-то в темноту. – Может, это что-то значит, а?

Троица мигом поднялась и, пригнувшись, заспешила по проходу между стеллажами.

Когда они пришли к месту швартовки баржи, разгрузка уже заканчивалась. Четверо китайцев ловко сновали по палубе, перебрасывая большие тюки на стоявшую на берегу транспортерную ленту. Делали они это слаженно и быстро. Противно скрипя, старый транспортер надрывался, но неуклонно тащил возложенную на него ношу к большой темной дыре. Минут через пять темное чрево проглотило последний тюк, и транспортер, жалобно взвизгнув, остановился. На какое-то время все стихло.

В наступившей тишине отчетливо слышались доносившиеся с палубы голоса грузчиков. Вот один из них закурил и громко отдал какую-то команду. Через минуту гулко застучал мотор. Скоро баржа растаяла в темноте.

Выждав некоторое время, Суворовцев включил фонарик, и все трое двинулись к черной дыре. Когда они приблизились к ней, на них пахнуло могильной сыростью.

– Скорее всего, это здесь, – предположил Вершинин.

– Есть дельные предложения? – спросил Суворовцев.

– Надо лезть.

– Я сказал, дельные.

– Тогда давайте полезу я, – решительно предложил Опер.

– Ты останешься нас прикрывать. Если через пятнадцать минут не выйдем на связь, вызывай подкрепление. Все понял? – распорядился Вершинин и, сев на край дыры, опустил ноги в темноту.

Помня о субординации, Опер вопросительно посмотрел на Суворовцева.

– Выполняй, – подтвердил тот и опустился рядом с Вершининым. – А Бердяев пообещал, что ты Москву мне покажешь.

– Покажу. Прям сейчас. Начнем осмотр столицы, так сказать, с нижнего уровня. Ну, что, я пошел? – И не дождавшись ответа, Вершинин ухнул куда-то вниз.

– Да подожди ты... – начал Суворовцев, но Опер не услышал конца фразы, потому что холодная темнота поглотила и его нового начальника.

Суворовцев летел вниз по наклонной, в кромешной темноте. Сумку он при падении выпустил из рук и теперь никак не мог сообразить, то ли он догоняет ее, то ли она преследует его. В голове вертелась какая-то чепуха. Он пытался вспомнить из школьного курса физики, пропорциональна ли скорость свободного падения тела весу этого тела и какова эта пропорция, но никак не мог. Наклон был настолько крутым, что он даже не помышлял притормаживать, а, крепко обхватив голову руками, положился на провидение.

Полет прервался неожиданно и бесцеремонно. Суворовцев влетел во что-то мягкое, больно стукнувшись при этом головой о какой-то твердый предмет. Этим предметом был массивный ботинок Вершинина.

«Пропорция есть», – подумал он и тут же получил в спину сильный толчок сзади. Это была тяжелая «тревожная сумка», догнавшая своего хозяина.

– Добро пожаловать в Москву. Основана Долгоруким, расположена на семи холмах. Мы – прямо под седьмым, можете тут пофотографироваться, – глухо прохрипел Вершинин.

Уткнувшись лицом в большой мягкий тюк, он неподвижно лежал на животе, пытаясь прийти в себя.

– Да, надо кого-то попросить снять нас вместе, – ответил, охнув от боли в спине, Суворовцев.

Скоро глаза привыкли к темноте, оказавшейся не такой кромешной, как в первые минуты.

Они лежали в огромном ржавом контейнере, доверху заваленном брезентовыми тюками и милицейскими майорами. Сам контейнер стоял в широком проходе – то ли заброшенного тоннеля, то ли какого-то подземного грота со сводчатыми потолками. Разобрать, что это за сооружение, было сложно. Единственный источник чахлого света, пробивавшийся метрах в тридцати из-за поворота, не давал полноты картины.

Первым ожил Вершинин. Он дополз до края контейнера и мягко спрыгнул на землю. Прихватив свою сумку, за ним последовал Суворовцев. Он уже включил свой фонарик, и обоим стало на душе чуть веселее. Вершинин достал из кобуры пистолет и перезарядил его.

Подобно двум гигантским неуклюжим мотылькам, они неторопливо двинулись к свету.

Все-таки у Создателя всего этого, то есть Создателя нас, очень много иронии. Я ощущаю ее во всем, и благодаря этой иронии понимаю, как ко всему относиться. С иронией, только так, иначе разорвется голова.

Ползем по какой-то зловонной норе, и вдруг – запищал айфон.

Настенька to Охотник

Охотник, вот удивил так удивил! Неужели ты знаешь темный лес и всех его зверей и не знаешь женщин! Разве можно женщину – а я, поверь, не робот, я – человек, причем женского пола, – так вот, разве можно женщину просить рассказать о себе? Ведь в ответ придет целый роман, «жуткамногабукоф»! Но, конечно, мне приятно, и теперь, не обижайся, я расскажу о себе. Все мы очень любим рассказывать о себе. Все мы – люди. А мы, женщины, – так больше всего! Так что теперь не обижайся. Сам попросил рассказать о себе. Теперь – держись.

Ну, с чего начать. Анкетные данные опускаю, если ты не против. Надо бы с главного. Ведь такого проницательного охотника, как ты, вряд ли интересуют номер школы и серия паспорта. Кстати, вот интересный вопрос – почему в анкетах так много места для всяких серий и номеров, как будто они могут что-то рассказать о человеке, а для главного – вообще нет места? Почему в паспорте не пишут, ЧТО за человек? Никогда не задумывался об этом, Охотник?

Вот вчера забрала из частной химчистки свою любимую вещку, есть у меня такое слово, я так называю свои любимые одежки – вещки, уменьшительно и ласкательно. А сегодня, смотрю, – вместо застежки под воротником аккуратненькая такая дырка. Безобразие? Да. Как это я, когда забирала, не заметила? И это еще у них называется немецкой химчисткой, немецкой педантичностью... Пенделя бы им дать педантичного за такую педантичность!

Короче, пришлось идти ругаться. Там, естественно, очередь. Из сволочей, как всегда. Стою, значит, в очереди, злость коплю. Потому что надо ж не мямлить, а прямо оглушить и с ходу – тогда хоть чего-то можно добиться. Формулировать претензии заранее не люблю, не тот задор получается, скучно, как по бумажке. Люблю импровизировать. Но для этого нужен кураж!

Стою, значит, кураж коплю. Любуюсь, как длинная девица прямо передо мной обращает внимание приемщицы на две пуговки на своей «очень эксклюзивной» кофточке, и вместе они их аккуратненько так срезают... Почему я сама, спрашивается, так не сделала? И вообще, почему я не такая?

Наконец – моя очередь. Бросаюсь вперед: «Смотрите, говорю, как смешно получилось, я просила пятно вывести от мусса, а вы вместо пятна застежку вывели! Здорово, правда? У вас что, старший менеджер действительно немец? Позовите его, а то я в немецком уже два года не практиковалась, а тут такой случай!» Хорошо получилось, приемщица в шоке, просит меня не нервничать, не тревожить немца-педанта и убегает куда-то в глубь химчистки. Возвращается оттуда с какой-то древнегреческой амфорой и радостно ставит ее на стойку прямо передо мной.