Философия искусства - Ипполит Тэн

С другой стороны, недостаток правосудия и полиции, ратоборческая жизнь, постоянное присутствие крайней опасности наполняют душу энергическими страстями, простыми и великими. Душа, стало быть, заранее настроена наслаждаться, в положениях и фигурах, энергией, простотой и величием; так как источник вкуса всегда ведь симпатия, то, чтобы нам нравился какой-нибудь выразительный предмет, необходимо полное соответствие между его выражением и нашим нравственным состоянием.

Наконец, и в силу тех же самых причин, чувствительность у этих людей живее, потому что вся она оттеснена внутрь страшным напором угрожающих жизни опасностей. Чем более человек настрадался, запуган и огорчен, тем охотнее он готов отдаться разгулу. Чем более душа его истомилась от тяжких тревог, мрачных дум и опасений, тем больше испытывает он удовольствия перед гармонической и благородной красотой. Чем более он напрягал или обуздывал свои силы, то с целью их выказать, то, напротив, для того, чтобы их скрыть, тем более он наслаждается, когда может наконец весь раскрыться и развернуться свободно. Спокойная и цветущая Мадонна в своем алькове, бодрое тело юноши на полировальной доске ювелира предстают еще отраднее его глазам после трагических забот и самых томительных, мрачных сновидений. Легкой, свободной, всегда новой и разнообразной беседы там ведь нет — беседы, где мог бы он часто изливать накипевшие в нем чувства; замыкаясь в безмолвной тиши, он зато внутренне беседует с красками и формами; обычная серьезность его жизни, бездна окружающих его опасностей и затруднительность всяких душевных излияний только усиливают живость, утончают свойство каждого впечатления, производимого на него искусством.

Постараемся соединить эти разнообразные черты характера и рассмотрим, с одной стороны, человека нашего времени, богатого и хорошо воспитанного, с другой — знатного вельможу 1500 года, взяв обоих из того класса, в котором вы обыкновенно ищете судей. Наш современник встает в восемь часов утра, облекается в халат, выпивает порцию шоколаду, идет потом в свою библиотеку, перерывает там несколько картонок с бумагами, если он деловой человек, или перелистывает несколько новых книг, если он человек светский; после чего, с совершенно спокойным, бестревожным духом, пройдясь несколько раз по мягкому ковру и позавтракав в хорошенькой, нагретой теплопроводами комнате, отправляется погулять на бульвар, покуривает сигару, заходит в клуб пробежать газеты, толкует о литературе, о биржевых делах, о политике или о железных дорогах. Возвращаясь к себе, хотя бы то было пешком и поздно, в час пополуночи, он знает очень хорошо, что бульвар охраняется городовыми и что с ним не приключится никакой беды. У него душа покойна, и он засыпает с мыслью, что завтра будет опять то же. Такова теперь наша жизнь. Что, скажите, мог видеть этот человек по части тела? Положим, он заходил в купальню и созерцал эту смешную лужицу, где барахтаются всевозможные человеческие уродства; быть может, если он любопытен, смотрел он три или четыре раза в жизни на ярмарочных атлетов; все, что он мог видеть самого резкого по части наготы, — это затянутые в трико балетные плясуньи. Какого рода испытаниям подвергался он по части крупных страстей? Быть может, уколам самолюбия или денежным тревогам: он не успел в какой-нибудь спекуляции на бирже, не получил места, на которое рассчитывал; приятели распустили по свету, что он глуповат; жена у него немножко мотает, сын немножко кутит. Но ему неизвестны те сильные страсти, которые ставят на карту всю жизнь его и его семьи, могут положить на плаху его голову или затянуть петлю ему на шею, могут ввергнуть его в заточение или повести к пытке и смертной казни. Он слишком, слишком обеспечен, слишком разбился на мелкие, тонкие и приятные ощущения; за исключением столь редкой случайности, как дуэль, сопровождаемой притом церемониями и обменом вежливостей, он ровно ничего не знает о внутреннем состоянии человека, готового убить или быть убитым. Взгляните, напротив, на одного из тех вельмож, о которых я только что говорил вам, на Оливеротто да Фермо, на Альфонса д’Эсте, на Цезаря Борджиа, на Лоренцо Медичи, на их придворных и на всех, кто стоит во главе дел. Для дворянина или кавалера времен Возрождения первой заботой было — утром раздеться со своим фехтовальным учителем донага и стать против него: кинжал в одной руке, шпага в другой — так изображают их нам тогдашние эстампы. Чем займет он свою жизнь и в чем главное его удовольствие? Это — кавалькады, маскарады, торжественные выезды, мифологические празднества, приемы государей, где он отличается верхом на лошади, великолепно одетый, выставляя напоказ свое кружево, свое бархатное полукафтанье, свое золотое шитье, гордясь красотой своей осанки и мощным видом, которыми он и его товарищи поддерживают достоинство своего государя. Выезжая куда-нибудь днем, он почти всегда носит под курткой полную кольчугу: надо же ему предохранить себя от кинжальных или шпажных ударов, которые могут постичь его внезапно на углу любой улицы. Даже в своем собственном палаццо он неспокоен; громадные каменные наугольники, окна, загражденные толстой железной решеткой, военная прочность всей постройки показывают, что и дом, как тот же панцирь, должен охранить своего господина от нежданных гроз. Подобный человек, когда он накрепко замкнется у себя в доме и случайно станет перед прекрасной фигурой куртизанки или перед изображением чистейшей из дев, перед Геркулесом или перед Вечным Отцом, величаво драпированным или одетым мощной мускулатурой, — такой человек гораздо способнее нового понять всю их красоту и все телесное их совершенство. Без всякой технической подготовки, силой одной невольной симпатии, он почувствует героическую наготу и страшную мускулатуру Микеланджело, здоровье, кроткую приветливость и чистый, простой взгляд Рафаэлевой Мадонны, смелую и естественную жизненность какой-нибудь бронзы Донателло, странно-увлекательное положение какой-нибудь давинчиевской фигуры, великолепное сладострастие, бурный порыв, силу и атлетическое веселье действующих лиц Джорджоне и Тициана.

1. Перечень указанных обстоятельств. — Самородное и повсеместное возникновение пластических или начертательных искусств. — Живопись составляет лишь отрывочную часть общей декорации. — Живые картины на улицах. — Триумф золотого века. — Карнавальные(масляничные) канты. — Триумф Вакха и Ариадны.

2. Общие условия, необходимые для создания великих произведений. — Личная своеобразность. — Сочувственное товарищество, или симпатическая ассоциация. — Примеры. — Пуритане, основатели Соединенных Штатов. — Французские войска в эпоху революции.

3. Мастерская художника времен Возрождения в Италии. — Художник. — Ученик и товарищ. — Товарищества или артели мастеров. — Ужины в артели Котла. — Маскарады в товариществе Лопатки. — Муниципальный дух. — Праздник во Флоренции по случаю въезда Льва X. — Праздники, заказы и соперничество разных частей города и корпораций.

4. Проверка указанного закона. — Соответственные всегда видоизменения среды и искусства. — Мистическая школа. — Натуралистическая школа и точное подражание. — Натуралистическая школа и создание идеальной формы. — Венецианская школа. — Школа Карраччей. — Древняя Греция. — Перенос искусства в чужие края. — Указанная связь не случайна, а необходима.

Живописное настроение, т. е. такое состояние души, которое лежит как бы между чистыми идеями и чистыми образами, да притом еще энергические характеры и крутые, рьяные нравы, способные ознакомить с красотой телесных форм и развить в ней вкусы, — таковы временные обстоятельства, которые, вместе с природной способностью племени, произвели в Италии великую и совершенную живопись человеческого тела. Нам остается теперь только пойти на улицы или заглянуть в мастерские; мы увидим, как она родится сама собой. Она не является, как теперь у нас, делом школы, занятием критиков, времяпрепровождением любопытных, манией (напускной страстью) любителей; не является искусственным растением, взлелеянным ценой больших трат, чахнущим, несмотря на всевозможные удобрения, чуждым и едва держащимся на такой почве и в таком воздухе, которым сродно растить у себя науки, литературу, промышленность, жандармов и черный фрак. Она — часть в нераздельном целом. Города, покрывающие свои ратуши и церкви ее лицевыми изображениями, обставляют ее сотнями живых картин более преходящих, но зато и более пышных; она, собственно, только их перечень, сокращенное их извлечение. Люди в то время были любителями не на один час, не в один какой-нибудь момент своей жизни, но во всю решительно жизнь — ив своих религиозных процессиях, и в своих народных празднествах, в общественных приемах, в делах и забавах.

Взглянем на них за работой, застанем их, так сказать, врасплох; здесь мы можем затрудниться разве только выбором: сословия, городские общины, государи, святители всю славу и утеху полагают в пышных процессиях и в живописных кавалькадах. Я беру одно из двадцати. Судите сами, каков должен быть общий вид улиц и площадей, наполняющихся несколько раз в год такими торжествами.