Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли

– И пусть считает, – вздохнул Павел, – не надо им с Надей знать о Дануте…  – он ожидал встречи с девушкой на выходных. Подросток поймал себя на улыбке:

– Я волновался, что она догадается о моей неопытности, но все прошло хорошо, даже очень хорошо…  – он помнил низкий стон девушки, горячий шепот:

– Еще, еще, милый…  – акцент становился сильнее, она хватала губами воздух:

– Кохам че, бардзо кохам…  – его не интересовало, с кем Данута встречалась раньше:

– Главное, что теперь мы вместе. Потом я ей во всем признаюсь. Когда мне исполнится восемнадцать, мы сможем пожениться…  – вспомнив о Комитете, Павел дернул щекой: —

Пошли они к черту. Однако надо вести себя осторожно, иначе меня могут навсегда разлучить и с Надей и Аней, и с Данутой…  – такого он позволять не собирался. Взяв у сестры сигарету, Павел затянулся ароматным дымом:

– У нее другое кольцо, – подросток помолчал, – обручального нет, а венчальное другое. Я все промерил…  – он повертел ювелирный пинцет, – у колец разная ширина…  – Аня вглядывалась в счастливое лицо матери на послевоенной фотографии. Отец тоже улыбался:

– Но не так, как она, – поняла девушка, – он смотрит на маму, словно победитель, словно он ее завоевал…  – мать опустила взгляд к спокойно спящим младенцам. За диваном, в роскошной гостиной виллы, стояла наряженная елка. Присев на край стола, Аня в который раз взялась за отпечаток довоенного фото:

– Понятно, что другое, – задумчиво отозвалась девушка, – отец подарил ей новое кольцо, когда они поженились. То есть мы не знаем, заключали ли они официальный брак…  – первый муж матери, если верить журналу, был именно, что официальным:

– Банкет на пять сотен человек в отеле «Риц», медовый месяц на семейной вилле на Лазурном Береге…  – Аня потушила окурок, – здесь говорится, что Тетанже богатейшие виноделы…  – о происхождении матери в статье не упоминалось:

– Но это она на обрывке газеты с бюстом Марианны, – вспомнила Аня, – в журнале пишут, что она позировала скульптору для конкурса, что стала второй по красоте девушкой Франции…  – до замужества мать работала моделью в ателье хорошо известной Ане мадам Скиапарелли. С Парижем они никак связаться не могли:

– Неизвестно, что случилось с месье Тетанже, – сказала Аня брату, – скорее всего, он умер или погиб на войне. Мама стала подпольщицей, встретила папу…  – она добавила:

– Может быть, мама решила отомстить немцам за смерть первого мужа…  – все письма, уходящие за границу, перлюстрировались:

– Даже если передать конверт кому-то из французских туристов, то семья Тетанже не сможет нам ответить, – хмыкнула Аня, – да и что мы хотим от них услышать… Ясно, что мама и наш отец познакомились после смерти месье Клода…  – она потрепала Павла по рыжеватой голове:

– Не расстраивайся. Теперь мы знаем, что мама действительно была из Франции. Рано или поздно мы разыщем и остальные сведения…  – они рассматривали фото за рабочим столом Павла в гостиной. За окном свистел ночной ветер, мопсы уютно сопели на диване. Аня кинула взгляд на вентиляционную отдушину:

– Если нам и всадили камеры, они ничего не разберут, я загораживаю стол спиной…  – ей достаточно было пары минут, чтобы щелкнуть кнопкой спуска на фотоаппарате:

– Но мама только на обложке. Журнал, кажется, больше интересовался обстановкой апартаментов…  – Аня не стала снимать интерьеры квартиры матери:

– Буржуазная роскошь, – она смотрела на лицо Розы Левиной, – Павел прав, платья похожи, но у нее другое выражение глаз…  – на послевоенном снимке мать не потеряла классической красоты:

– Однако видно, что она воевала, – поняла Аня, – у нее глаза такие, как были сегодня у меня в кафетерии Ленинки…  – Аня жалела, что не исполнила свою угрозу и не позвала дежурного милиционера:

– Мерзкая тварь, – брезгливо подумала девушка о подсевшем к ней лысоватом мужчине, – если Комитет меня проверял, то они не на ту нарвались…  – опасно сощурив темные глаза, почти не понижая голоса, Аня отчеканила:

– Вы сутенер и больше ничего. Меня не интересуют ваши сомнительные предложения…  – незнакомец мямлил что-то о высокопоставленном госте Москвы, – если вы продолжите меня преследовать, я обращусь в милицию…  – Аня простучала низкими каблуками к выходу:

– Наверняка, Комитет, – решила она, – они пробуют воду. Нет, все должно случится только по любви…  – она была уверена, что мать не любила их отца:

– Если он вообще был нашим отцом, – подумала Аня, – может быть, у мамы был и второй муж. Может быть, мы именно его дети, а Павел…  – она прижалась щекой к теплым волосам брата, – Павел родился потому, что у мамы не было другого выхода…  – пока они больше ничего узнать не могли:

– Остаются синагогальные архивы, – напомнила Аня брату, – посмотрим, что найдется там. Убирай фото, надо его показать Наде…  – телефон мелодично тренькнул. Пьеро и Арлекин, не просыпаясь, клацнули зубами:

– Может быть, Надя…  – обрадовалась Аня, – они вернулись в Новосибирск…  – голос сестры был усталым:

– Все хорошо, – прижав трубку к уху, Аня слушала, как брат гремит посудой на кухне, – не волнуйтесь, отсюда мы летим в Иркутск и Красноярск…  – Аня ласково сказала:

– Не утомляйся. В Москве тебя ждет подарок, – она нашлась, – помнишь скульптуру, которая тебя интересовала…  – на том конце линии сестра помолчала: «Да». Аня деловито сказала:

– Мы нашли в журналах другие работы этого мастера. Ты приедешь и все увидишь. Сейчас позову Павла…  – она не успела передать трубку брату. В аппарате что-то зажужжало, голос Нади оборвался. Неизвестный мужчина, вклинившись в разговор, сухо велел:

– Ожидайте через четверть часа на посте охраны, вместе с вашим братом. За вами выслана машина…  – комитетчик, как о нем подумала Аня, добавил:

– Вы поедете на торжественный ужин. Наденьте вечерний наряд, товарищ Левина…  – Аня аккуратно положила трубку на рычаг:

– Торжественный ужин. С делегатами съезда, что ли…  – она крикнула брату: «С Надей все в порядке! Доставай костюм и галстук, нас везут во Дворец Съездов!»

Облетевшие цветы шуршали под холодным, почти зимним ветром. Скрипела мраморная крошка на дорожке розария. Вихрь мотал из стороны в сторону закрытые брезентом лодки, пришвартованные у серых камней освещенного яркими прожекторами мола. На другом берегу озера, за покрытой барашками волн водой, Надя разглядела дальнюю полоску леса.

Ее привезли сюда из военного аэропорта, где приземлился новосибирский рейс. В «Волге» затемнили стекла, она понятия не имела, где находится. Девушка придерживала изящной рукой воротник собольей шубки:

– Где-то под Москвой, но неясно где. Ни товарищ Матвеев, ни врачи, ни змеюка…  – она покосилась на спутницу, – мне ничего не скажут…

После ужина ей позволили телефонный звонок домой. Стол накрыли в старомодной столовой, украшенной античными колоннами светлого мрамора и яркой фреской. Разглядывая картину, Надя поняла, что раньше композиция была другой:

– Они замазали Сталина, – девушка скривилась, – теперь советские пионеры и школьники несут цветы непонятно кому…  – оглядев накрахмаленную скатерть, антикварное серебро приборов, Надя хмыкнула:

– На дворе космический век, товарищ Матвеев, но вы, кажется, решили разыгрывать аристократа…  – в сумочке Нади завалялась подхваченная в Академгородке пачка импортной жвачки. Девушка не могла отказать себе в удовольствии. Громко жуя, устроив безукоризненные ноги на соседнем стуле, она махнула официанту с непроницаемым лицом:

– Принесите мне аперитив. Мартини…  – Надя пощелкала длинными пальцами, – с оливкой…  – товарищ Матвеев откашлялся:

– Алкоголь и сигареты вам запрещены, не пытайтесь их заказать. Вам все равно ничего не подадут. Налейте нашей гостье зеленого чая… – спокойно велел он официанту. Шумно вздохнув, Надя ловко выдула пузырь жвачки.

В тюрьме, как она про себя именовала дачу Комитета, ее ждал врачебный осмотр. Доктора ничего не сказали девушке, но за ужином товарищ Матвеев заметил: