Круг - Яныш Ялкайн

каша и картошка, если пост — то без мяса. Потом отдых на свежем воз. духе. В четыре часа — чай, после чего приготовление уроков. В восемь — ужин, в десять — спать. Так проходили осень, зима, весна. Лишь праздники вносили ка-кое-то разнообразие: в эти дни кормили повкуснее, разрешали дольше гулять, но плохо было то, что подолгу держали в церкви.

Моркин, хотя был сыном священника, не любил ходить в церковь ни в праздники, ни в будни. Дома отец его не принуждал к этому.

Однажды весной Моркин и еще двое ребят — один по прозвищу Копейка, другой — Колдун сговорились не идти в церковь и спрятались у пустых амбаров, стоявших позади школьного сада.

Хорошо за амбарами пахнет распускающимися деревьями, молодой травой, дышится легко, а в церкви сейчас теснота, духота, всю службу приходится выстаивать на ногах. Ребята, с тоской оглядываясь по сторонам, думают об одном и том же: «Скоро ли это кончится?..»

А у амбаров не скучно. Втроем залезли на чердак. Копейка, приподняв доску на потолке амбара, достал колоду карт. У Колдуна под карнизом припрятан мешочек с бабками. Началась азартная игра. Правда, втроем — не так интересно. Обычно игроков бывает больше, да пять-шесть непременных болельщиков. Играют обычно марийцы против русских. Болельщики подсказывают, советуют, переживают не меньше игроков.

— Погоди, Мелне, не ставь сразу столько бабок, — слышится совет с одной стороны.

— Ставь на все! — советует другой болельщик.

Карты у учащихся имеют свои, особые названия. Так, король — «старик», туз — «большой», дама — «баба», валет — «мужик». Играют на интерес. Вместо денег в ходу бабки. Пять бабок приравнивают к одной копейке. В пост, когда долго не едят мяса, цены на бабки поднимаются, поэтому некоторые ребята стараются запастись бабками заранее.

Конечно, хоть это не так интересно, но и втроем тоже можно играть… Вдруг послышался какой-то шорох. Копейка быстро сгреб карты и сунул за голенище сапога, из-под чурбана, который служил игрокам вместо стола, извлек молитвенник и, раскрыв его, сделал вид, что углублен в чтение. Колдун кинул бабки в свой картуз, сверху прикрыл картузом Моркина.

«Неужели надзиратель нас застукал?» — думал каждый, не дыша от страха.

Но тут показался улыбающийся Эмаш.

— Ух ты, черт, мы-то думали, что это длинноусый, а это — Бочка! — воскликнул Колдун.

— Чего голоса не подал? — спросил Моркин.

Эмаш, которого в школе прозвали Бочкой, расхохотался:

— Ха-ха-ха! Это я нарочно, чтобы напугать вас! Испугались? Ха-ха-ха!

— Ну, залезай скорее сюда, — сказал Моркин и, когда Эмаш, взобравшись на чердак, сел с довольным видом на свободный чурбак, спросил — Был в церкви? Что-нибудь интересное было?

— Да так, ерунда.

— А все-таки?

— Не стоит и рассказывать.

— Не хочешь — не надо, просить не станем, — решил Копейка, достал бабки, и игра снова началась.

Эмаш, досадуя, что его больше не расспрашивают, поднялся с чурбака, звякнул мелочью в кармане.

Все посмотрели на него.

— Будешь играть? — спросил Копейка.

— У меня деньги, а у вас только бабки.

— Разве бабки — не деньги?

— Для вас, может, и деньги, для меня — нет, — он снова позвенел мелочью в кармане.

— Ну, ладно, рассказывай, что случилось в церкви? — едва заметно улыбнулся Копейка. Он прекрасно знал, что Эмашу не терпится выложить новости.

— Правда, Эмаш, расскажи. — попросил и Моркин.

— Вот тебе «венский стул», садись и рассказывай.

Эмаш снова уселся на чурбак, принял серьезный вид и, подражая Эшайкову, постучал пальцами, будто закручивая кончики усов, вытаращил глаза и закричал, глядя куда-то в угол:

— Цыц! Я тебя!

Он два-три раза взмахнул рукой, как будто делая кому-то знак подняться, потом выругался матом.

У него получалось очень похоже на Эшайкова, и ребята дружно расхохотались.

— Ты сидел что ли? — спросил Моркин.

— Не я. Улитка. У него от долгого стояния на коленях заболели коленки, и он сел на пол. Эшайков увидел издали — машет рукой, шипит, цыкает. Мы сначала не могли понять, кому он знаки делает, вертим головами, а он знай себе цыкает: громко-то сказать нельзя, служба идет. Потом вижу: Улитка привалился к стене и спит. Я показал на него coceду, тот — другому, гак все увидели и давай смеяться Рыжий черт смотрит со своего амвона и не знает, что ему делать. Эшайков разозлился, чуть не лопнул. Тут кто-то толкнул Улитку, тот проснулся, встал на колени как следует. Поп снова завел своим полудохлым голосом проповедь, а Эшайков схватил Улитку за руку и потащил из церкви. В дверях стукнул его два раза. А то еще одно интересное дело было…

Но тут Моркин перебил его:

— Погоди! Слышите?

— Ага, «Златоуст» гудит, пароход Дэ-Дэ Якимова, — сказал Колдун.

— Значит, полдень, надо идти, — отозвался Копейка. Он спрятал карты и молитвенник и первым стал спускаться вниз. За ним двинулись остальные.

Эшайков, вернувшись из церкви к себе на квартиру (он жил во дворе школы), вместе с директором и его семьей отправился в гости. Надзиратель тоже ушел куда-то со своей толстой супругой. Школьники остались предоставленные самим себе.

После обеда ребята играли в саду в панок, когда кто-то крикнул из окна спальни:

— Ребята, Улитка заболел!

— Поболеет — выздоровеет, — сказал один из играющих, и игра возобновилась.

«Надо пойти посмотреть, что с ним такое», — подумал Моркин и поднялся в спальню на второй этаж.

Он бесшумно открыл дверь, вошел в спальню и замер.

У постели больного, спиной к двери, сидел Колдун. Он держал в руках холщовый пояс, привезенный из деревни, и что-то шептал над ним, прижимая его локтем.

«Э-э, да ведь он ворожит!» — понял Моркин и, шагнув вперед, громко сказал:

— Валяй, валяй, шепчи!

Колдун вздрогнул, вскочил, мигом повернулся лицом к двери, пояс спрятал за спину. Вид у него был растерянный.

Улитка, оказывается, спал, проснулся только от шума. Он смотрел на своих товарищей с недоумением.

Колдун спрятал пояс в карман, подошел к Морки-ну, сказал просящим тоном:

— Ты ведь никому не скажешь, правда?

— Все равно все знают, что ты гадаешь, колдуешь, порчу напускаешь.

— Я сейчас не ворожил вовсе, так в шутку…

— Ха-ха-ха!

— Не говори никому, я тебе все свои бабки отдам.

— Сколько их у тебя?

— Шестнадцать, половина из них — крашеных.

— Пусть все шестнадцать будут покрашены, тогда не скажу.

— Моркин, это ты слишком…

— Как хочешь, я уговаривать не стану.

— Ну ладно, я тебе сейчас отдам, сколько есть, остальные — подожди до следующего воскресенья.

— Э-э, нет! Ты за неделю забудешь, давай сейчас.

— Где я возьму?

— Где хочешь бери, не то я сейчас же