На ладони ангела - Доминик Фернандез

Он лежал с закрытыми глазами, и я осмелился склониться как можно ниже над его лицом. Грезил ли я? Мне показалось, что он раскрыл губы, и в то же мгновенье его веки озарились легким мимолетным светом. Я приблизил вплотную свои губы. На этот раз я был уверен, что он пусть едва заметно, но все же протянул свои губы мне навстречу. Тогда я прикоснулся к ним в робком поцелуе, который неожиданно перешел в более глубокий. Если наши языки действительно встретились и соприкасались несколько мгновений, то я ни за что не взялся бы сказать, что инициатива исходила только от меня. Воспользовавшись тем, что я приподнялся на локоть, чтобы перевести дыхание, он высвободился и сел на песок, но без той характерной суеты, с которой хотят демонстративно отодвинуться на безопасное расстояние. И лишь только я сделал вид, что хочу протянуть к нему руку, он просто встал, стряхнул со складок своих плавок песок и спокойно зашел в воду. И все с таким естественным и безмятежным видом, что можно было подумать, что он спал, пока я склонялся к его губам, тогда как я был уверен, что даже и не помышлял прикасаться к ним.

Я и не думал сокрушаться из-за того, что наш дебют ограничился единственным поцелуем, когда уже и такой результат мне показался прекрасным и неожиданным. Я рассчитывал, что в последующие дни спокойно добьюсь более полного обладания. Мне было достаточно провести языком между губ, чтобы вновь ощутить невинную свежесть его первого поцелуя. Однако на следующий день, вместо того чтобы направиться к нашему тенистому убежищу, он свернул к месту общего купания, туда, где я когда-то спас Аурелию, и где теперь вовсю плескались ребята уже следующего за моим поколения. Я знал их только в лицо, часто встречаясь с ними в деревне, этих новых касарских мальчишек. Мои бывшие приятели здесь уже не появлялись. И у меня не было повода для опасений, что намек на наше прошлое поставит меня в затруднительное положение перед Свеном. Но подобная уверенность не могла сгладить чувство досады за утраченное убежище под ивой. Мне, несмотря на внутренне усилие, не удавалось скрыть упрека и обиды, которые Свен мог прочесть на моем лице, и на которые он отвечал своей неизменно ослепительной улыбкой.

— К чему было дарить мне такой красивый подарок, если я не могу его никому продемонстрировать? — казалось, говорил он мне своей улыбкой, еще не подозревая, на какое ужасное унижение был готов обречь желто-синий Микки Маус своего слишком гордого обладателя.

Мальчишки сразу же обратили внимание на новинку, снискавшую их одобрение. Одни, кривляясь и гримасничая, с восхищением показывали пальцем на яркую переливающуюся ткань, другие же скалили зубы или отворачивались, пытаясь скрыть чувство досады за прикрывавший их бедра бесформенный кусочек шерстяной ткани, который их матери связали, руководствуясь скорее практическим смыслом, нежели требованиями курортной высокой моды. Довольный собой и преисполненный радужных надежд, я думал, что если за подарок плавок я удостоился поцелуя, то произведенный этим подарком эффект должен был принести мне более ощутимые результаты.

Под предлогом изучения рисунка, один из пацанов отделился от ватаги, подошел вплотную к Свену, протянул руку, обхватил двумя пальцами его половой орган и нежно стиснул его, на что Свен, столь сдержанный и недоверчивый со мной, даже не попытался отвести его руку или отшагнуть. С моей стороны было бы крайне некрасиво выражать свою ревность, просто как человеку, который вырос на этих же пляжах Тальяменто, и для которого спонтанность мальчишеских жестов лишь подтверждала архаичный фриулийский миф, чудесным образом избежавший заразы греха и стыда. Но помимо моей воли сердце у меня защемило, и я вздохнул с облегчением лишь после того, как все, едва придя в возбуждение от изумления, вернулись каждый к своим делам, уже не обращая внимания на Свена.

По крайней мере, внешне: так как мне понадобилось совсем немного времени, чтобы заметить, как они то и дело бросали косые взгляды в его сторону и шептались между собой, как если бы замышляя некую интригу. Свен засунул в плавки свою рогатку, переплыл один рукав реки и принялся бродить по берегу, греясь на солнце. Мальчишки сделали вид, что разбрелись по сторонам, одни прыгнули в воду, другие ушли куда-то за кустарники. Вскоре они вновь собрались все вместе на другом берегу, тихо, по одному и как бы случайно, кто-то — притворяясь, что стережет в реке рыбу, кто-то — делая вид, что вырезает себе палку из орешника, а кто-то — что строит замок из гальки и песка. В этот момент Свен, упершись одной ногой в пень, натянул рогатку и прицелился в певчего дрозда, который спрятался в густой листве каменного дуба. Нас разделяло менее двадцати метров. Я беспомощно взирал с другого берега на то, как за его спиной совершался коварный маневр. Предупредить его своим криком? Но, почувствовав, что за ним следят, он от досады только пожал плечами, сделав мне знак, чтобы я не спугнул птицу. Я молча стоял на одном месте, переживая за то, что вот-вот должно было случиться, и коря себя за свой легкомысленный подарок.

(Но крылась ли причина драмы в моем подарке, каким бы высокомерным и хвастливым не показался его приятелям этот маленький нарядно сверкающий предмет одежды? Где гарантия того, что инициаторы стычки хотели лишь отомстить за американские плавки? В их глазах я со своими двадцатью пятью годами был уже взрослым человеком, нечто вроде «синьора» — к тому же школьный учитель. Может быть, то, что они считали естественным среди своих сверстников, полагалось полностью отвергнуть, когда наступало время стать «серьезным» и ответственным», то есть когда они решали жениться и стереть в себе всякие следы подростковой чувственности; считая ее — и справедливо — «подростковой»: невинный грешок, не влекущий за собой последствий, при условии, если на пороге зрелости ты избавляешься от него. В противном случае — вещь постыдная, порицаемая и презренная; каковым они и воспринимали мой случай. Если эта гипотеза и претендует на справедливость, то следует допустить, что они считали мои успехи в отношениях со Свеном более значительными, нежели они были на самом деле. Мне следовало бы, прежде всего, осознать — жестокое для моего фриулийского мифа признание — что вместо того, чтобы породниться с архаичной и языческой землей, приобретшей иммунитет от иудейско-христианской бациллы, они впитали в свои жилы кровь среднего, мелкобуржуазного и католического итальянца, который посредством брака «откупается» от своих юношеских проказ. И, боюсь, Свен расплачивался вместо меня за это иллюзорное прегрешение. Его наказание, явственно проистекавшее из кодекса грехов, установленного Данте в его «Комедии», представлялось им справедливым возмездием.)

Пока он вглядывался в листву и целился из рогатки в спрятавшегося дрозда, они крадучись подобрались к нему сзади. Неожиданно издав боевой клич (воинственное древнеримское выражение сильного возмущения), они ринулись вперед, схватили его за плечи, за руки и за ноги и сорвали с него плавки, выставив на обозрение его зад. Вслед за чем началась торжественная и издевательская церемония: они по очереди наклонялись к его ляжкам и, надувая щеки, производили непристойные звуки. Свен, ругаясь на чем свет стоит, безуспешно отбивался от агрессоров, которые сгрудились за его спиной и не проявляли никакого интереса к передней части его тела, интересуясь исключительно его попкой, привлекательная белизна которой вызвала у них удвоенный приступ насмешек и сарказма. В конце концов, они все повалились на землю, приняв позу индейцев, воздающих почести своему тотему; но вместо того, чтобы смиренно целовать священную пыль, они принялись издевательски сплевывать. В это мгновение потерпевший сумел вырваться; и я, застыв в каком-то ступоре на другом берегу, был еще больше ошарашен тем, что произошло вслед за этим.

Я готов был биться об заклад, что Свен, освободившись, наденет плавки и удерет, прыгнув в речку. Ничуть не бывало: он повернулся, совершенно голый, как был, к мальчишкам, закрыл руками ягодицы (хотя этот жест в его положении уже потерял всякий смысл) и показал им во всей красе то, что, я был более чем уверен, он должен был изо всех сил пытаться от них спрятать. Каждый мог полюбоваться на его внушительный половой член, смуглый, мясистый, немного приподнятый от легкой эрекции и увенчанный пышными черными волосами. Шум и гам сменился гробовой тишиной. Мальчишки попятились назад, сраженные, как мне показалось, не столько завидными для подростка пропорциями и обилием волос, сколько самим спокойствием и уверенностью, с которыми он выставил на показ свое мужское достоинство. Их истерия уступила место уважительной робости, как будто в жесте своей жертвы они признали доказательство своей ошибки. Кто-то попробовал было отпустить еще одну шутку, но остальные резко его оборвали, после чего все мальчишки благополучно скрылись в зарослях кустарника.