И больше никаких парадов - Форд Мэдокс Форд

– сто девяносто четыре фунта, тринадцать шиллингов и четыре пенса, полученную ими от казначейства, то он подаст к Короне иск о возврате имущества. А еще настоятельно порекомендовал выписать в его собственном банке на всю вышеозначенную сумму чек, чтобы подать на агентов в суд и добиться возмещения ущерба в размере нескольких тысяч фунтов стерлингов в том случае, если они ему не заплатили. Так им и надо, чертям поганым. Задерживая выплату офицерам денежного содержания, они, должно быть, заработали миллион или около того. Сам Морган очень жалел, что не может разместить в газетах объявление о предложении взыскать с агентов невыплаченные суммы. Под конец он добавил, что произвел некоторые вычисления касательно отклонения от траектории Второй кометы Гюнтера и хотел бы в ближайшие дни посоветоваться по этому поводу с Титженсом. Старший сержант слыл заядлым любителем астрономии.

Так что утро Титженса выдалось поистине штормовым… Теперь, когда в город приехала Сильвия, деньги приобрели для него основополагающее значение и даже показались ответом на его молитвы. В то же время, даже в мире, где ты не знаешь, как будешь через десять минут стоять, на ногах или на голове, Кристоферу было не очень приятно по возвращении в личный кабинет полковника увидеть Коули выходящим из соседней комнаты, где, по словам страдавшего от невралгии адъютанта, стоял телефон. Всем им троим сержант-майор объявил, что накануне генерал приказал капралу, состоявшему при нем писарем, отправить полковнику Джилламу гневное послание и сообщить, что он проинформировал компетентные власти об отсутствии всякого намерения отпускать капитана Титженса, поистине бесценного для вверенного ему подразделения. Этот капрал сообщил Коули, что ни он, ни генерал не знали компетентных властей, способных послать к чертовой матери кабинет G14R Военного ведомства, но вопрос все же следовало поднять, чтобы восстановить порядок до того, как будет отправлен рапорт…

Таким образом, пока все шло хорошо. К нынешней работе Титженс действительно проявлял неподдельный интерес и хотя не отказался бы присматривать за лошадьми дивизиона, а может, даже целой армии, все же предпочел бы отложить это до весны, учитывая погоду и состояние его легких. К тому же следовало серьезно подумать о возможных проблемах с лейтенантом Хочкиссом, который, будучи преподавателем, в жизни не видел живую лошадь или как минимум последние десять лет! Но все приняло совершенно иной оборот, когда Коули сообщил, что представителем гражданского ведомства, ходатайствовавшим о переводе Титженса, был не кто иной, как постоянный секретарь Министерства транспорта…

– Это ваш брат Марк… – ответил полковник Джиллам.

В должности постоянного секретаря Министерства транспорта действительно состоял брат Титженса Марк, которого многие считали незаменимым чиновником. На миг Кристофера охватило неподдельное волнение. Он подумал, что бедному старине Марку, который, вероятно, приложил немало стараний, дабы добиться для него этого назначения, его яростный протест может показаться звонкой пощечиной по его застывшему, не выражающему ни единой эмоции лицу. И даже если Марк никогда и ничего об этом не узнает, мужчине негоже бить родного брата по физиономии! Более того, он вспомнил, что в последний день его пребывания в Лондоне Валентайн Уонноп, не совсем оправданно считавшая транспорт на передовой безопасным, умоляла Марка назначить его дивизионным офицером… А потом представил, как она отчается, узнав, что он, Титженс, носом землю рыл, чтобы от этого отказаться… Впрочем, он вполне мог почерпнуть подобные представления из какого-нибудь романа, потому как ни разу не видел, чтобы у нее дрогнула нижняя губа. Зато видел в глазах слезы!

Он заторопился в расположение своей части и прошел в канцелярию. В вытянутой в длину хибаре МакКекни устроил суд в миниатюре над пьяницами и солдатами, уличенными в других проступках, а к моменту появления Титженса как раз приступил к разбору дела Гертина и пары других канадских рядовых… Случай Гертина представлял для него интерес, поэтому, когда МакКекни освободил стул, Титженс тут же занял его место. Арестованных только что доставил Дэвис, потрясающий сержант, винтовка которого словно приросла к его несгибаемому телу. Поворачиваясь к столу офицера, ведущего заседание трибунала, он с самым серьезным видом умудрился несколько раз подряд щелкнуть каблуками, отчего присутствующие увидели в его движениях танец индейца, вышедшего на тропу войны…

Титженс глянул в протокол задержания, судя по пометке оформленный канцелярией начальника военной полиции. И вместо обвинения в дезертирстве прочел, что Гертину вменяют в вину поведение, подрывающее порядок и дисциплину в войсках… Составляли бумагу самой что ни на есть безграмотной рукой; чтобы дать показания, вызвали слоноподобного младшего капрала в фуражке с красным околышем из военной полиции гарнизона, явно не чурающегося выпивки… Дело выглядело надуманным и неприятным. Гертин никуда не дезертировал, так что Титженсу пришлось в который раз пересмотреть свои воззрения на уважаемых представителей человечества. По крайней мере, на уважаемых рядовых солдат колониальных войск и их матерей. Мать действительно была, и Гертин решил посадить ее на последний трамвай до города. Старую, немощную леди. А младший капрал из гарнизонной военной полиции, тот, что не чурался выпивки, взялся ее подгонять, наверняка желая ему досадить. Гертин возмутился, но при этом, по его словам, все равно проявил сдержанность. После этого младший капрал стал на него орать. В их спор вмешались еще двое канадцев, возвращавшихся в лагерь, потом подтянулась пара других полицейских, которые назвали канадцев желторотыми птенцами, чего ни один из них терпеть не мог, потому как все они пошли в армию добровольцами в 1914, самое позднее в 1915 году. Стражи порядка, прибегнув к старой уловке, заговаривали им зубы еще две минуты после сигнала отбоя, а потом обвинили, что они не вернулись вовремя из увольнительной и не проявили должного уважения к их красным околышам.

Старательно отмерив положенную долю ярости, Титженс сначала подверг всех перекрестному допросу, а потом послал свидетеля со стороны полиции к чертовой матери. После чего написал на протоколе «Вопрос решен», приказав канадцам идти и готовиться к строевым занятиям. Этот его поступок означал жуткий скандал с начальником военной полиции – старым, насквозь пропитавшимся портвейном генералом О’Харой, просто обожавшим свою полицию, будто она была его единственным сокровищем.

Он поприсутствовал на занятиях по строевой, во время которых канадцы в лучах солнца выглядели настоящими солдатами, чеканя шаг вокруг расположения его части под командованием нового канадского сержант-майора, назначенного, слава богу, его собственным начальством. Затем составил рапорт о том, что читать его подчиненным лекцию о причинах войны крайне нежелательно, потому как те либо закончили тот или иной канадский университет и в силу этого знали о причинах начала боевых действий вдвое больше любого лектора, присланного гражданскими властями,