Поцелуй воина - Кэрри Лофти

Быстро нырнув, чтобы ополоснуться, он выбрался на берег и лег, распростершись, на спину. Он закрыл глаза и попытался подавить дрожь от холода. Но гусиная кожа покрыла его с головы до ног, и он мог остановить дрожь не больше, чем мог перестать хотеть Аду.

Габриэль негромко выругался. Холодная вода, холодный воздух – ничто не имело значения.

Встав на колени, он рылся в содержимом своего мешка, пока не нашел смену одежды – все, что у него было.

Что он скажет Пачеко через несколько дней, что будет делать, если Ада снова приблизится к нему – все было загадкой. Трудной и невозможной. Он мог только доставить их благополучно в Уклее и готовиться принять последствия.

Собрав свою окровавленную одежду, он на мгновение подумал, не сунуть ли ее назад в сумку. Может быть, ее можно выстирать. Но нет, он не хотел никаких напоминаний. Он скатал жесткую от засохшей крови тунику и бриджи и швырнул в реку.

Ада вытащила из своей сумки влажное красное платье и развесила на ветке, чтобы высушить. Она встала на колени рядом со спящей Бланкой, свернувшейся калачиком у ствола дерева, и накрыла ее своим плащом. Дома, в Чарнвуд-Форесте, она делала то же самое для Мег, которая спала беспокойно и часто сбрасывала одеяло на пол. Аде всегда казалось, что сестра проснется, замерзшая, посреди ночи и не сможет найти в кромешной тьме одеяло.

Но, конечно, она могла. Мег была способна на все. Чего Ада никогда не могла принять, так это что Мег сама может позаботиться о себе. В первый раз она задумалась, каким испытанием было для Мег влюбиться. И в первый раз признала, что завидует счастью сестры. Возможно, она не ревновала бы, если бы осталась в Англии и переборола возникшее между ними отчуждение. Тогда у нее снова была бы сестра – и она даже приобрела бы зятя.

Разглядывая Бланку, Ада снова задумалась, почему эта девушка все время заставляет ее вспоминать о сестре.

Она шепотом спросила:

– Этот парнишка, которому я угрожала, он был дорог тебе?

Глаза Бланки распахнулись.

– Кто-то идет?

Ада покачала головой.

– Все тихо.

– Хорошо. На сегодня я достаточно набегалась, а до полудня еще далеко. – Бланка плотнее натянула на плечи плащ. – А Пако был другом. Он защищал меня, когда в городе ходили разные слухи, говорил, что однажды женится на мне. Но... нет, я не могла. Я хотела только уехать.

К глазам Ады подступили слезы. Мег, Джейкоб – они воскресили самые худшие воспоминания.

– Я знаю одного такого молодого человека, – сказала Ада. – И я была бы очень расстроена, если бы кто-то угрожал его жизни.

Бланка нахмурилась и потерла кончик носа. Даже сейчас Ада не могла определить ее возраст.

– Прошлой ночью мы все столкнулись с ужасными опасностями, – сказала Бланка. – Ты и el hombre очень рисковали, помогая мне уехать. Но ты... ты не все время вела себя так. – Она подняла глаза, глаза, в которых горала невыносимая надежда. – Да?

Ада вздохнула.

– Да, – произнесла она, находя силу в одном этом слове. – Ты сможешь простить меня?

– Конечно. – Она робко улыбнулась. – Жизнь слишком коротка для враждебности.

– А ты странная, Бланка. Gracias.

Она посмотрела на солнце, поднявшееся над горизонтом.

– El hombre ушел уже довольно давно. Все хорошо?

– Я узнаю. Вот финики тебе на завтрак, если хочешь. Но постарайся поспать. Когда Габриэль решит ехать, едва ли предупредит нас заранее.

– Зато не забудет разгневаться.

Ада улыбнулась.

– Да, это вероятнее всего.

– Он самый странный монах, какого я встречала в своей жизни.

На этих словах ее глаза стали закрываться, и она снова заснула.

Пробудившись от сна, Ада встала и потянулась. Она чувствовала, как глубоко внутри нарастает тревога. Все эти мысли о неправильном выборе, упущенных возможностях и давно потерянных друзьях и родственниках тяжестью ложились на ее сердце. Она хотела облегчения от этого стыда и одиночества, а облегчение дарил лишь опиум.

Ее рот увлажнился. На лбу выступил пот. Каждый раз ей приходится делать этот выбор, каждый час и каждый день. Сила тела и разума казалась слишком маленькой, чтобы бороться с таким безудержным искушением.

Она подошла ближе к реке и попыталась растворить все свои заботы в монотонном журчании бегущей воды. Ее глаза стали закрываться, призывая ко сну.

Габриэль вышел на небольшую полянку. Ада схватилась одной рукой за горло, а другой за кинжал. Она действительно вытащила его так быстро?

– Ты напугал меня! – воскликнула она.

Он взглянул на клинок.

– Кто научил тебя сражаться?

Он вымылся и переоделся. В лучах солнца его кожа мерцала, как полированное дерево. Его короткие темные волосы блестели от речной воды.

Ада отвела взгляд.

– Джейкоб, – произнесла она наконец, сжимая украшенную камнями рукоять кинжала. – Все время, с тех пор как приехали в Кастилию, мы зависели друг от друга. Я хотела получить это знание, и он не отказал мне. Мне нужно было почувствовать, что я могу сама защитить себя... на этот раз лучше.

– На этот раз? Ты имеешь в виду свои ноги?

– Да.

Она поджала пальцы ног, представив боль в стопах. Призрачное горение. Но она чувствовала лезвие кинжала шерифа Финча – того самого кинжала, который она сейчас держала, – так же ясно, как в тот далекий день в его темнице.

Ей нужен опиум. Ничто другое не прогонит эту боль.

– Джейкоб хорошо обучил тебя, – заметил Габриэль. – Но он молод и сражается двумя клинками.

Он без предупреждения сделал выпад. Его локоть ударил по ребрам, а рука, ухватив ее запястье, выбила кинжал.

– Он сделал тебя уязвимой, твоя левая сторона не защищена. – Убрав локоть, он провел рукой по ее ребрам и отпустил ее. – Вот здесь.

Ее лицо вспыхнуло от смущения.

– Я никогда не говорила, что я воин.

– Ну так и не веди себя как воин.

– Честный совет от священника.

– Вы были близки, ты и Джейкоб?

– Ты не мой исповедник, – ответила она, играя краем рукава. Ее тонкая юбка пахла дымом. – Я ничего не скажу.

– И все же чем больше я узнаю тебя, inglesa, тем менее вероятно, что я буду судить тебя.

– Вообще не твое дело судить, послушник. – Она посмотрела на его пустые руки и сумку, висящую на плече. – Потому что мне интересно, что случилось с одеждой, в которой ты был вчера. Ты когда-нибудь сможешь отстирать эти пятна?

– Меня это никак не касается, – сказал он. – Почему ты обратилась к опиуму, если научилась драться?

– Не важно, как упорно я упражнялась, не важно, чему я училась, ночные кошмары возвращались. Даже после того как мои ноги зажили, опиум... он стал всем. – Ей хотелось отвернуться и ходить, но она стояла совершенно неподвижно, впитывая силу из этого собирающегося гнева. – Я спала и сталкивалась с ужасными вещами и не могла принести свои новые знания в свои сны. Только боль и страх. Опиум стирал все это.