Крымский Ковчег - Александр Прокопович

Два на два, три метра в высоту. Лавка, дырка в полу, лампа, вмонтированная в потолок, – не допрыгнуть. Дверь – кусок металла с глазком. Стрельцов отдыхал. Прошло уже довольно много времени – достаточно для того, чтобы Антон изучил все трещины в стене напротив лавки, представил себе остаток жизни в этом месте и придумал, чем будет заниматься. В голове навязчиво всплывали рецепты от Эдмона Дантеса. Антон попробовал перестукиваться с соседями. То ли со времен Монте-Кристо научились делать звуконепроницаемые камеры, то ли соседи попались необщительные.

Когда дверь в камеру открылась – Антон был готов к будущему. Достаточно выбрать худшее из возможного, чтобы быть готовым ко всему.

Визит генерала Парыпина не вписывался в худший вариант. Это было в духе генерала – лично допросить Антона, даже задержать его: вполне объяснимо для человека, который время от времени страдал приступами паранойи, кто бы на его месте не страдал… Только Стрельцов не слышал, чтобы кого-то из ходоков задерживали. На выходе из Москвы ходок практически выполнял волю падшего, и мало кто посмел бы помешать ее выполнению. Особенно так близко от них.

Когда-то, в другой эре, во времена динозавров и щедрого солнца юрского периода, этот человек умел улыбаться. Может быть, даже черты его лица были сложены в те времена из чего-то менее остро– и прямоугольного. Генерал Парыпин остановился напротив Антона – так замирает корабль на рейде – привычно, естественно, он готов стоять, пока ржавчина не проест борта. У Парыпина были очень крепкие бока. С антикоррозийным покрытием.

Дверь закрылась, чтобы оставить тюремщика и заключенного вдвоем.

– Наведенное напряжение, – вместо приветствия сообщил генерал. – Если что, твои наручники и кандалы очень быстро нагреются. И очень сильно. Мы испытывали на трупе – сгорел, – голос у генерала был обычным. Без острых углов. – Если не будешь отвечать на мои вопросы или будешь неправильно себя вести, опробуем на живом тебе. Я понятно объясняю?

Антон понял, что у худшего из вариантов, которые приходили ему в голову, есть достойные соперники.

– Я отвечу на все вопросы и буду вести себя правильно.

– Хорошо. Тогда скажи, кто ты? Только не торопись. У тебя может возникнуть соблазн выдать себя за Антона Стрельцова. Твои документы в полном порядке. У тебя те же отпечатки пальцев и скан сетчатки. Ты на него похож. Но только похож… Стул, живо!

Вероятно, именно так кричат где-нибудь в пригороде Лос-Анджелеса, если вдруг на съемочной площадке не оказывается стула с надписью «режиссер» на спинке. По крайней мере Парыпину принесли именно такой, разве что без надписи. Генерал сел. Стул сопровождали четверо таманцев, сколько следило за этой четверкой, можно было только догадываться. Всегда серьезные и осторожные, таманцы были испуганы. То есть снимать автоматы с предохранителей никто не будет. Уже сняли.

– Что значит «похож»? Я это я. Не понимаю.

– Если кто-то в этом городе что-то и понимает, то он никому не рассказывает. Но я тебе помогу. Почему не помочь, думаю, градусов пятьдесят будет в самый раз, как думаешь?

Легкий кивок генерала означал, что кроме лампы в камере был еще как минимум один объектив камеры.

Антон знал одного генерала, нескольких полковников и многих чином пониже. Парыпин не был похож ни на одного из них. Любой военный, пусть в отставке, разговаривал бы не так. Двигался бы иначе. Военные всегда помнят, что они часть. Пусть здесь и сейчас он один, все равно – он часть громадины, которая время от времени просыпается, приходит в движение и размазывает любого, кто окажется на дороге. Это не гордость и не честь. Это знание. Генетическая память.

И пусть внутри этой громадины страшно и часто не выжить, пусть сам – демобилизовался, с облегчением вздохнул и сына отмазал, пусть махина эта уже прогнила, и кажется, что вот-вот развалится на куски… Все равно. Силища, которая может заставить траву быть единообразного зеленого цвета в любое время года, незримо стоит за спиной. Если что – и противника покрасит в любой нужный командованию цвет.

Генерал Парыпин был не таким. Будто другая сила проехалась по нему, и не осталось ничего. Просто человек в форме. Мог бы и банный халат накинуть, но в шкафу только китель висел да брюки с лампасами.

– Господин генерал, вы меня спрашивайте, я все скажу.

Видно, Антон сказал именно то, что ожидалось, и жесты генерала были чем-то большим, чем просто команды включить и выключить.

Парыпину принесли поднос с хрустальным графином и граненым хрустальным стаканом. Снова четверо. Таманец налил – одним движением, точно под срез. Генерал выпил – до дна. Как воду. Поставил на поднос, встал, встряхнулся, как пес, наклонился к Антону:

– Видишь ли, я в курсе того, что произошло в офисе Воронина, – генерал всматривался в глаза Антона, будто именно внутри его зрачков находился тот, с кем и разговаривал Парыпин. – Гражданин Балтийской республики Стрельцов не способен сделать то, что произошло сегодня.

Парыпин, не глядя, протянул руку, сжал пальцы вокруг снова полного стакана, выпил, на этот раз поморщился. Лицо порозовело, стакан опустился на поднос не бесшумно, как первый, а почти с хрустом, чуть сильнее – пришлось бы менять стакан. Или поднос.

– Я всего лишь сторож, но кое-что все-таки понимаю. Если зашел Антон Стрельцов, а вышел кто-то другой, значит, этот другой пытается выдать себя за Антона. Только зачем? Чтобы забрать со стоянки его полусгнившую «хонду»?

– Я – Антон Стрельцов.

– Ну да. Ты просто перепил и решил, что ты супермен. А Воронин взял и поверил. Теперь мы знаем, чего боятся падшие, – суперменов. Или ты ему сказал, что ты человек-паук?

– Что я должен сделать, чтобы вы меня отпустили?

– Ничего. Ты в любом случае останешься здесь, пока за тобой не приедут. Мне просто интересно, как ты выжил?

– Кто приедет?

– Не знаю. Кого падшие пришлют, тот и приедет.

– Я хотел бы связаться с послом Балтийской республики…

– Хотел бы? Может, еще и требовать начнешь? Стрельцов, расскажи мне, что на самом деле произошло. И тогда я обещаю, что посол получит чуть больше, чем просто сообщение о том, что ты не возвращался из Москвы. Возможно, я последний человек, с которым ты разговариваешь. Я же могу и по-другому спрашивать, мы совсем забыли поднять градус нашей беседы…

Антон слишком устал от разговоров. Надо было и дальше прислушиваться, надо было угадывать и говорить то, что хотел услышать генерал, но сейчас Стрельцову было плевать. Он знал, что еще пожалеет об этом, но остановиться не мог:

– С каких пор задерживать граждан Балтийской республики и выдавать их властям Москвы стало нормальным? Разве я не нахожусь за её пределами? Разве у Балтийской республики нет договора с Периметром? Или это не Периметр?

Генерал тяжко вздохнул. Рука потянулась за стаканом, тот снова был полон, снова недолго.

– Давай начнем с самого простого. Любопытный пистолет ты с собой носишь. Не поделишься, где взял?

Парыпин вытащил Гласе Ган и осторожно, будто опасаясь, что тот сам выстрелит, покрутил, рассматривая причудливую форму и странный материал.

– Подарили. Тем более что вы же теперь и с обычными пускаете…

– Подарили? Антону Стрельцову такое подарить не могли. Мне такое не дарят. Керамику покупают, и за очень большие деньги. Снова нестыковка… Ладно, переходим ко второму пункту повестки. Как ты выжил, Стрельцов? Пушка тебе бы точно не помогла.

– Не знаю.

То ли генерал все же отдал приказ, то ли нервы начали сдавать, только Антон явственно чувствовал тепло в районе кистей и лодыжек. Пока только тепло. Захотелось срочно ответить на все вопросы, а еще лучше поменяться местами с генералом и продолжить беседу.

– Антон Стрельцов, ты, когда въезжал в Москву, не видел, в какую сторону пушки и пулеметы нацелены? Или ты не заметил, с какой стороны от Периметра минные поля? Ты же местная легенда, мать твою, ходишь и все никак не сгинешь. Тебя на входе обыскивают, это что – я боюсь, чтобы у падших не прибавилось пистолета или ножа? Падшим нужны ножи? Если они захотят – у них будет все, и я узнаю об этом последним. Я здесь, чтобы никакая зараза даже не думала сунуться сюда, а не отсюда! Если им захотелось, чтобы прошли люди с оружием, то люди прошли. А вышли потом люди или так там и остались, так мне это без разницы.

Было не страшно. Когда тонешь в трясине – чего уже бояться? Он слишком устал, хотелось, чтобы все закончилось, уже все равно как… Просто сидеть и ждать, надеяться, что заканчивается все.

Парыпина прорвало, видно, говорить было мало с кем. С учетом того, что именно говорил генерал, в судьбе Стрельцова возможно немногое и в это немногое точно не входит перспектива что-то кому-то разгласить…

– Стрельцов, ты думал, Москва – это резервация такая? Зона особого режима? Туризм, сувениры, экзотические развлечения… Москва – это большое сосалово. Резервация – это вы, там, за Периметром, хоть в Питере, хоть в Нью-Йорке – без разницы. Им ведь не деньги ваши нужны. То есть, конечно, деньги они берут за все, что можно и за что нельзя. Но важнее, чтобы такие, как ты, приезжали сюда, тратили себя.