Джентльмены и игроки - Джоанн Харрис

Я громко постучал по стеклу. Теперь-то убегут, подумал я, но вместо этого они притихли, а несколько секунд спустя из-под каштана раздался отчетливый гогот.

Ну, хорошо же. В два прыжка я оказался у двери.

— Эй! — гаркнул я в своей лучшей учительской манере. — Какого черта вы здесь делаете?

Смех только усилился. Двое побежали — я заметил их силуэты в неоновом освещении, когда они лезли через забор. Еще двое остались, укрытые темнотой и отделенные от меня длинной узкой тропинкой.

— Я спросил, что вы тут делаете!

Впервые за долгие годы мальчик — хотя бы и «солнышко» — открыто мне не повиновался. Во мне закипела ярость, а невидимый палец снова ткнул в грудь.

— Сейчас же подойдите сюда!

— А то что? — Голос был молодой и нахальный. — Думаешь, поймаешь меня, жирный ублюдок?

— Ни черта он не поймает, старый хрыч.

Ярость придала сил, и я помчался по тропинке как бизон, но было темно и мокро, я в своих кожаных шлепанцах поскользнулся и потерял равновесие.

Я не упал только чудом, но повредил колено. Когда я обернулся, те двое с хохотом лезли через забор, как две уродливые птицы, собирающиеся взлететь.

Школа для мальчиков «Сент-Освальд»

Четверг, 14 октября

Всего лишь пустяк. Он лишь вызвал легкое раздражение. Ничего страшного. Но все же… Было время, когда я поймал бы этих ребят любой ценой и надрал бы им уши. Не теперь, конечно. «Солнышки» знают свои права. Но так или иначе, давненько моему авторитету не бросали столь явный вызов. Мальчишки чуют слабость. Они все такие. И я совершил ошибку, что вот так побежал, в темноте, особенно после слов Бивенса. Глупый, недостойный порыв. Ошибка учителя-практиканта. Надо было прокрасться на Дог-лейн и схватить их, когда они полезут обратно. Это же просто мальчишки тринадцати-четырнадцати лет, судя по голосам. С каких это пор Рой Честли позволяет каким-то пацанам не слушаться?

Я размышлял об этом дольше, чем оно того стоило. Поэтому так плохо спал, а может, из-за хереса, а может, разговор со Слоуном все еще не давал покоя. Так или иначе, но проснулся я усталым, умылся, оделся, зажарил тост и выпил кружку чаю в ожидании почтальона. В семь тридцать звякнул почтовый ящик, и там, ясное дело, лежал отпечатанный сент-освальдский листок, подписанный Э. Грэем, директором, бакалавром искусств (красный диплом), и доктором Б.-Д. Пули, председателем правления, копия сего письма (как было указано) будет храниться в моем личном деле 12 (двенадцать) месяцев, после чего подлежит удалению при условии, что жалоба(ы) в дальнейшем не повторится, по усмотрению Попечительского совета, и прочие трали-вали, черт бы их побрал.

В другой день это меня не затронуло бы нисколько. Однако от усталости я стал ранимым и потому без всякого энтузиазма — к тому же после вечернего злоключения колено все еще болело — направил свои стопы в «Сент-Освальд». Не знаю почему, но я сделал небольшой крюк к Дог-лейн, может быть, проверить, не осталось ли следов нарушителей.

И вот тогда я увидел это. Трудно было не заметить: свастика, нарисованная на заборе красным маркером, ниже — слово «ГИТЛЕР» жирными буквами. Надписи свежие, наверняка работа вчерашних «солнышек» — если они, конечно, «солнышки». Но я не забыл карикатуру, пришпиленную к классной доске объявлений: я в виде маленького толстого нациста в академической шапочке — и мою тогдашнюю уверенность, что это дело рук Коньмана.

Мог ли Коньман узнать, где я живу? Это несложно: мой адрес есть в школьном справочнике, и десятки мальчиков видели, как я иду домой. И все же не верилось, что Коньман — именно Коньман! — посмел бы совершить нечто подобное.

В преподавании, конечно, есть доля блефа, но нужен игрок получше, чем Коньман, чтобы поставить мне шах. Нет, это просто совпадение. Какой-нибудь счастливый обладатель маркера из «Солнечного берега», направляясь домой, к своей рыбе с картошкой, увидел мой чистый забор и испоганил его девственную поверхность.

В выходные отшлифую его песком и покрашу блестящей краской. В любом случае это придется сделать: каждый учитель знает, что где одно граффити, там и другое. Но по дороге к «Сент-Освальду» я не мог отделаться от ощущения, что все неприятности последних дней: «Дуббсова эпопея», кампания «Икземинера», вчерашнее вторжение, этот идиотский арахис Андертон-Пуллита, даже чопорное письмишко Главного — каким-то образом, темным, нелогичным, нарочитым образом связаны друг с другом.

Школы, подобно кораблям, пронизаны суевериями, а особенно «Сент-Освальд». Быть может, призраки или же ритуалы и традиции заставляют скрипеть старые колеса. Но этот триместр не принес нам ничего, кроме неудач. У нас на борту Иона. Знать бы, кто он!

Когда я вошел в общую преподавательскую, там воцарилась подозрительная тишина. Видимо, известие о моем уведомлении разнеслось по всей округе, поскольку все разговоры затихали, стоило мне войти в комнату, и глаз Зелен-Винограда поблескивал, не суля кое-кому ничего хорошего.

Лига Наций меня избегала, у Грахфогеля был какой-то вороватый вид, Скунс отстранился до предела, и даже Грушинг, обычно такой веселый, был не похож на себя. Китти казалась очень занятой — она едва ответила на мое приветствие, когда я вошел, и это меня насторожило: мы с Китти приятельствовали, и я надеялся, что ничего не случилось такого, что могло бы нас поссорить. Я и считал, что ничего такого не произошло — мелкие неприятности прошлой недели не коснулись ее, — но что-то промелькнуло в ее лице, когда она увидела меня. Я присел около нее с чаем (исчезнувшую юбилейную кружку пришлось заменить обычной коричневой, взятой из дома), но она ушла с головой в свои книги и не обмолвилась ни словом.

Обед состоял из скорбного набора овощей — благодаря мстительному Бивенсу, — после которого я выпил чаю без сахара. Чашку я взял с собой в пятьдесят девятую, хотя никого из мальчиков там не было, кроме Андертон-Пуллита, поглощенного книгой по аэронавтике, а также Уотерса, Пинка и Лемона, спокойно игравших в углу в карты.

Минут десять я проверял тетради, затем поднял глаза и увидел Тишенса-кролика, стоящего у окна с розовым бланком в руке. На бородатом лице смешивались уважение и ненависть.

— Я получил эту бумагу сегодня утром, сэр. — Он протянул листок.

Он так и не простил ни моего вторжения на его урок, ни того, что я оказался свидетелем его унижения перед мальчиками. В результате он обращался ко мне «сэр», как ученик, и его голос был монотонным и безжизненным, как у Коньмана.

— Что это?

— Аттестационная ведомость.

— О господи. Совсем забыл.

Конечно же, на носу аттестация. Не дай бог вы не заполнили необходимые бумажки до министерской декабрьской инспекции. Меня тоже это ждет. Новый Главный просто обожает внутришкольные аттестации, которые ввел Боб Страннинг, а ему еще подавай курсы повышения квалификации, ежегодные семинары по управлению и сдельную зарплату. Сам я этого не понимаю: учитель хорош настолько, насколько хороши его ученики, — но у Боба не остается времени на класс, а это главное.

Общий принцип аттестации прост: за работой в классе каждого младшего учителя наблюдает кто-то из старших учителей, который его и аттестует; работа заведующих оценивается начальником курса, каждого начальника курса аттестует заместитель, то есть Пэт Слоун или Боб Страннинг. Заместители аттестуются самим Главным (хотя что касается Страннинга, то он настолько мало времени проводит в классе, что непонятно, зачем ему беспокоиться). Сам Главный, будучи географом, почти не преподает, зато проводит массу времени на курсах по подготовке к сдаче экзаменов на школьного учителя, читая лекции по «Расовым вопросам» или «Наркотики: будь бдителен».

— Тут говорится, что сегодня днем вы будете наблюдателем у меня на уроке, — сказал Тишенс. Он явно был от этого не в восторге. — Третий класс, информатика.

— Спасибо, мистер Тишенс.

Интересно, какой шутник решил запустить меня на информатику. Впрочем, как будто я не знаю. Да вдобавок еще к Тишенсу. Эх, подумал я, накрылось мое окно.

Бывают в жизни учителя дни, когда все идет наперекосяк. Мне ли не знать; у самого случалось такое, когда единственный разумный выход — пойти домой и лечь в постель. Сегодня не везет, бредовая череда неудач и неурядиц, мусора и пропавших книг, мелких потасовок и непрошеных заданий начальства, и дополнительных обязанностей, и сомнительных объяснений в коридоре.

Стычка с Эриком Скунсом из-за Сатклиффа, учинившего какое-то безобразие; мой журнал (так и не нашедшийся, что очень беспокоит Марлин); ветер (что всегда неприятно); протечка в туалете для учеников и потоп в Среднем коридоре; Коньман (чрезвычайно самодоволен); доктор Дивайн (то же самое); тягостная смена классных комнат в связи с протечкой, организованная (о боги!) по электронной почте, в результате чего я опоздал на двадцать минут на утреннюю замену — вести английский язык вместо Роуча.