Цветы к сентябрю - Николай Станишевский

Где же это могло быть? Уж никак не на улице Звезды, там мой дом окружала буйная растительность. Значит, эти деревья находились рядом с нашим загородным особняком.

Николас! Каким он был в моей жизни? Любила ли я его когда-нибудь? Папа рассказывал, что он постоянно дарил мне цветы, значит, он меня любил. Наверное, и я отвечала ему тем же, мне кажется, я не смогла бы жить с нелюбимым человеком.

Кстати, почему вчера не было Полли?

От этой мысли мне стало не по себе. Как я могла не заметить такое? Неужели появление отца и отсутствие сиделки как-то связаны?

Я машинально начала чертить пальцем на запотевшем стекле.

Нужно сосредоточиться.

Постарайся взять себя в руки, Джина, попробуй хотя бы ненадолго привести мысли в порядок!

Итак, вместо Полли в палату вошёл мой отец. Да, я ещё не видела входящего и поздоровалась с сиделкой! А потом? Потом состоялся небольшой разговор, как будто ни о чём, и после него память вновь вернулась ко мне на короткое время. Словно я просматривала свои ранние фотографии. И тот снимок моей свадьбы, на нем я так удачно вышла! Платье было такое красивое… Но вот жених… Опять, как назло, я не видела его лица!

Почему-то перед глазами все время стоит отец. Почему? Вполне логичное объяснение — именно он постоянно находится рядом…

Нет, всё не то…

Такие ассоциации вовсе не потому, что он сидел напротив меня. Что-то было ещё, такое, что временно вернуло мне память! Когда это произошло? Похоже, как раз во время нашего короткого разговора…

Я негромко застонала и стиснула зубы. Мой палец устал выводить на стекле замысловатые закорючки, опустился ниже и начал рисовать что-то другое, уже более неторопливо.

Почему, ну почему я увидела эти фотографии? Что мог отец мне такого сказать? Или он что-нибудь сделал?

Стоп!

Я почувствовала, как напряглись все мышцы. Я почувствовала, как по телу пробежала волнительная дрожь. Я почувствовала, как губы отца прикасаются к уголку моего рта.

Этот поцелуй не был поцелуем мужчины, который был мне отцом.

Этот поцелуй не был поцелуем человека, который любил меня, как дочь.

Этот поцелуй был поцелуем влюблённого.

Я так испугалась, что опустила голову и потёрла пальцами виски. Взгляд переместился вниз и упёрся в каракули, которые мой палец старательно выводил все это время. Сверху шла полнейшая неразбериха, в основном, непропорциональные геометрические фигуры, которые тут же перечёркивались линией, продолжающей орнамент.

А вот ниже… Ниже аккуратно и отчётливо, почти, что каллиграфическим почерком было выведено женское имя.

Дженни.

3 сентября. Вечер

Утреннее происшествие, настолько выбило меня из колеи, что я даже не сразу смогла записать его в дневник. Почему мой палец вывел на стекле именно это имя, я так и не поняла. Да, собственно говоря, не особо и пыталась. Внимание было сконцентрировано на другом — я, наконец-то осмыслила, что отец, пусть украдкой, но всё же меня поцеловал. Не вычислила путём логических умозаключений, а именно осмыслила. Женщина, в основном, чувствует сердцем и делает свои выводы в соответствии с пережитыми эмоциями. Пусть, не всегда верно, но по-другому она не умеет.

Зачем папа это сделал?

Какую игру он ведёт?

И чем она закончится?

Бурное, измученное постоянной битвой с муравьями воображение, уже начало рисовать мрачные гротескные картины, но…

Замок, по обыкновению, щёлкнул, и первое, что я почувствовала прежде, чем обернулась, был запах. Точнее, не запах… Аромат. Лёгкий, изящный, будоражащий душу, пахнущий весенними цветущими яблонями.

За мгновение до того, как обернуться, я поняла, что этот запах относится к разряду лучших и благоухать им может лишь один человек.

Мой отец.

Он подошёл ко мне большими размеренными шагами и наклонился, чтобы поцеловать, но я заметила, что сделал он это неловко. Приблизив губы к моей щеке, он немного отстранился, потом вновь повторил попытку, отвёл голову и, наконец, где-то в области виска, я почувствовала сухое и короткое прикосновение губ.

Я внимательно на него посмотрела, и он, не выдержав моего взгляда, опустил глаза. Возможно, понял, о чём я думаю.

Тяжело вздохнув, он развёл руки в стороны, и я увидела небольшую красивую коробку.

— Вчера я был немного груб, — тихо сказал он. — Теперь хочу попросить прощения.

— Все нормально, папа, — прошептала я.

— Нет, не нормально. Знаешь, за последние дни я извинялся перед тобой столько раз, сколько не приходилось за всю предыдущую жизнь.

— Папа, — я положила ему руки на плечи и твёрдо посмотрела в глаза. — Не надо себя ни в чем укорять, мы находимся не в той ситуации, чтобы в чём-то обвинять друг друга. Мы измотаны и наши нервы на пределе. Ты измучен тем, что долго искал меня, я — что долго тебя ждала. Тем более, с приближением этого злополучного консилиума наши нервные окончания обнажаются все сильнее. Словно кто-то слой за слоем снимает кожный покров. Мы слишком обострённо на всё реагируем. Я думаю, это — поправимо, мы любим друг друга и во имя нашей любви должны относиться друг к другу с пониманием и терпением…

Он медленно поднял глаза и приобнял меня за талию. Я снова невольно вздрогнула, но вовремя сумела с собой совладать и не отвела взгляд. Картонная коробка мягко упёрлась в бок.

— Кстати, — я улыбнулась и невольно обняла его за шею, сцепив руки на затылке. — Ты сегодня источаешь удивительный аромат. Как называется твой парфюм?

— Бертюжар, — его губы тоже растянулись в улыбке, но глаза оставались серьёзными. — Тебе нравится?

— Очень! — честно призналась я. — Ты раньше часто пользовался этой водой?

— Я бы не сказал, — его глаза по-прежнему смотрели на меня в упор, и взгляд продолжал холодеть. — В основном я употреблял эту воду, когда просила ты.

— Бертюжар, — задумчиво сказала я. — Какое красивое название! Эта фирма выпускает только мужские одеколоны?

— Нет, — холод его глаз сделался замогильным. — Ассортимент её продукции весьма разнообразен. В основном, она специализируется на производстве женских духов.

— Если духи имеют такой же запах, то они мне уже нравятся! — воскликнула я. — У меня, наверное, тоже такие были?

— Безусловно, — его губы растянулись в улыбке настолько, что начали дрожать, а глаза окончательно превратились в осколки ледяной космической бездны. — У тебя были ТАКИЕ духи. ТОЧНО ТАКИЕ ЖЕ, как и МОЯ туалетная вода!

— А кто мне их подарил? — пытливо спросила я.

Очевидно, что к подобному вопросу он был не готов, поэтому слегка растерялся.

— Что-то не так? — я смущённо улыбнулась.

— Нет-нет, — пробормотал он. — Всё в порядке. Просто у меня внезапно заболела голова…

— Так кто же их мне покупал? — я сделала вид, что не расслышала последних слов. — Неужели я сама?

— Ну что ты, Джина, — глаза чуточку потеплели. — Конечно, нет. Какая уважающая себя женщина будет сама покупать духи? Тебе дарил их я…

— А муж? — я старалась не отводить глаз и продолжала смотреть на него.

— Муж мне их покупал? Николас?

— Нет! — тёплые искорки в глазах вновь начали принимать форму сосулек. — Он тебе таких духов не дарил.

В его голосе появились гневные нотки.

— Он НИКОГДА не дарил тебе этих духов!

— Почему?

Сосульки вновь почувствовали приближение весны.

— Потому что у него НЕ БЫЛО ТАКОЙ ВОЗМОЖНОСТИ. В этом времени подобные духи не выпускают.

— Их будут производить позже?

— Да. Впервые они попались мне на глаза в тот день, когда я познакомился с твоей матерью.

— Понятно. Тогда ЧТО дарил мне мой муж?

— Только цветы. И, в основном, это были цветы к сентябрю.

3 сентября. Ещё более поздний вечер

В своих записях я вновь была вынуждена прерваться, потому, как ужасно разболелась голова. Почему меня так взволновало упоминание о цветах к сентябрю?

Неужели разгадка кроется в моем дне рождения?

Ответов я не нашла. Мне ничего не оставалось, как продолжить описание событий сегодняшнего дня.

Итак, я узнала, что духи дарил мне отец. Что в этом было плохого, не знаю, но всё равно, эта новость оставила неприятный осадок в душе.

— Папа, — я всё ещё пыталась смотреть ему в глаза, хотя чувствовала, что долго не продержусь. — Меня все время гложет мысль, что ты недолюбливал Николаса. Это на самом деле так?

Лёд в глазах опять начал таять.

Он тяжело вздохнул и отвёл взгляд.

— Наверное, да.

— Почему?

— Сам не знаю. Скорее всего, проклятая ревность. Я ведь тебе уже говорил, что после смерти матери ты осталась единственной женщиной, которую я любил…

— Но если ты меня действительно любил, значит, желал добра? И если я жила в счастливом браке, то и ты должен был чувствовать себя счастливым!