Карлики - Максим Дегтярев

— Вы говорите так, точно… — мой голос настолько ослабел, что боясь быть не услышанным, я сделал несколько шагов вперед, и в тот же момент гомоид исчез — как сквозь землю провалился. С минуту я вглядывался в темноту, ожидая его появления. Он появился, но полусотней шагов дальше. Я пошел к нему. Как и прежде, он не позволял мне приближаться, но и не исчезал, и я поверил, что гомоид действительно хочет меня отсюда вывести. Я спешил, как мог, боясь упустить его из виду. Падал, спотыкаясь о камни, и снова поднимался. Вероятно — терял сознание и вероятно — не раз. С какого-то момента для меня перестали существовать все преграды — и камни, и сталагмиты, и постепенно смыкавшиеся стены — все стало каким-то ватным, и ватным стал я сам. Не чувствуя боли, я протискивался, просачивался сквозь или мимо них — не знаю, наверное, я полз на четвереньках — просто не смог встать после очередного падения. Для меня существовал лишь свет его фонаря, и я полз на этот свет. Дальнейшие мои воспоминания обрывочны… Я помню узкий лаз, в котором очутился после того или, скорее, одновременно с тем, как потерял своего проводника. Но путь был один — только вперед. И я продолжал ползти. Дневной свет вспыхнул настолько неожиданно и настолько ярко, что я зажмурил глаза. И даже теперь, по прошествию стольких дней, если сильно зажмурить глаза, то можно вызвать из памяти эти красно-фиолетовые всполохи в ослепленной сетчатке и на их фоне черный, человекоподобный силуэт, на мгновение загородивший выход из подземелья…

12

Если у человека, как и у кошки, несколько жизней (девять или сколько там) то, интересно, какую их часть я успел израсходовать? И не похож ли момент расходования очередной жизни на пробуждение? Я открыл глаза. Сначала — яркий свет, затем — прямо надо мною — Татьянино лицо. Ну и что, думаю, почему бы Татьяне не быть гомоидом или, наоборот, гомоиду — Татьяной. Закрыл глаза. Услышал:

— Ой, он только что открыл глаза! Доктор, скорее…Ой, опять закрыл…

Мне стало любопытно, и я снова открыл глаза. Белый потолок, появляется некто в синей хирургической шапочке, затем — Шеф! Все понятно, Шеф — тоже гомоид, и я нахожусь в гомоидной лаборатории, и скоро сам стану гномом. Щеф говорит:

— Глаза у него шевелятся, надо бы проверить — шевелятся ли мозги…

Мне захотелось опять закрыть глаза, но заданный синей шапкой вопрос, напротив, заставил меня их открыть еще шире.

— Вы узнали свою супругу? — спросила шапка.

Я перевел взгляд на Шефа и твердо ответил — «нет». Вот уж глупости, думаю, я даже на Татьяне пока еще не женат, — по крайней мере, так было до спуска в лабиринт.

— Мозги в порядке… — сказал Шеф, — Татьяна, подойди.

Он исчез и появилась Татьяна. Синяя шапка снова спросила:

— Вы узнаете свою жену?

Я подумал, а не дать ли ему еще один шанс, но увидев, с какой надеждой Татьяна на меня смотрит, ответил — «да». Татьяна тут же бросилась меня обнимать и целовать. Пока она изливала свои чувства, я огляделся по сторонам, но судьи из муниципалитета не заметил. Я успокоился и открыл было рот, чтобы попросить ее не душить меня так сильно, но Татьяна мне не позволила:

— Тсс, молчи, тебе нельзя разговаривать, — сказала она. Она и здесь мне рот затыкает! Да не больно-то и хотелось! Я закрыл рот.

— Успокойтесь, все идет нормально, — заверила ее синяя шапка и обращаясь ко мне, сказала быстро-быстро:

— Вы были два дня без сознания, теперь вы в госпитале, я — доктор такой-то, как вы себя чувствуете?

— Нормально, — ответил я.

Шеф был тут как тут, он мгновенно выставил Татьяну за дверь, уселся на край кровати и внятно так спросил:

— Ты можешь говорить?

Мне захотелось закрыть глаза и уже больше их никогда не открывать — я вспомнил о Номуре.

— Да, могу, — ответил я тихо.

— Ты что-нибудь помнишь? — спросил Шеф.

— Пока нет, — мне не хотелось с ним разговаривать, — посмотрите комлог.

В комлоге должна была остаться запись беседы с гомоидом. Шеф ответил:

— Про комлог забудь, он чист как моя репутация до вчерашнего дня.

Я еще не настолько оправился, чтобы правильно оценивать шефские метафоры, поэтому просипел:

— А что случилось вчера?

Но он отмахнулся:

— Ладно, выздоравливай, потом поговорим.

Шеф вышел, вместо него появился врач, за спиной у него маячила взволнованная Татьяна. Врач что-то ей сказал, потом подошел ко мне, пощупал шею и, видимо, сделал что-то еще, поскольку я тут же провалился в сон.

Глава третья: Бабочки.

1

Сегодня у нас первое сентября по синхронизированному времени. Впрочем, раз по синхронизированному, то не только у нас, но и у всех. Зато вот воскресенье только у нас. Прошло три недели с того дня, когда мне было поручено дело о пропавших локусах. Я ничего не путаю, три недели — это по фаонскому календарю, а по синхронизированному времени прошло восемнадцать земных дней, ведь сутки на Фаоне короче земных, а синхронизированное время отсчитывают в стандартных земных днях. Два (фаонских) дня назад меня выписали из госпиталя. Татьяна, похоже, всерьез восприняла наказ Шефа поставить меня на ноги как можно скорее. Татьяна плохо знает Шефа, или, лучше сказать, совсем его не знает. Но меня-то ему не провести. Ведь ясно как днем, что ему хотелось бы видеть меня в постели больным (или, скажем иначе, — не видеть меня вовсе) как можно дольше — по крайней мере, до тех пор, пока все не утихнет. И еще, ему бы очень не хотелось, чтобы я попался на глаза кому-нибудь из начальства. Не знаю как он это определяет, но я так и не научился различать — на глазах я у начальства или в каком другом месте. Может быть от того, что само это начальство никогда мне на глаза не попадалось. Шефу здорово влетело за Номуру. Меня же высший гнев не коснулся по причине моей болезни. О дальнейшей судьбе расследования мне ничего известно, но по слухам, которыми меня исправно снабжает Яна, полиция пришла к выводу, что Эмма Перк сначала убила мужа, потом — себя. На нее же свалили вину и за исчезнувшие с накопителей локусы. Никакого мотива у нее не нашли, но, тем не менее, дело закрыли. Про Франкенберга никто вообще не вспоминал. Дело было сшито настолько ловко, что я ясно почувствовал руку Шефа, ведь он один имел выход одновременно и на Отдел Информационной Безопасности, заваривший всю эту кашу, и на Виттенгера, который расследовал и убийство Перка и самоубийство его жены. Поведению Шефа можно дать много объяснений. Мне хотелось бы верить, что Шеф продолжит расследование, но теперь уже в одиночку и без помех. Для этого необходимо было закрыть дело, и он это сделал. Но непонятно вот что: как ему удалось убедить Виттенгера забыть про тот звонок Перка профессору Франкенбергу? И куда приткнуть взрыв профессорской башни? Впрочем, я думаю, все скоро все станет на свои места. Скоро — потому что я всерьез надеюсь на скорое выздоровление, что бы там Шеф с Татьяной не замышляли.