Млечный путь - Меретуков Вионор

Потом он вскинул руку, посмотрел на часы.

— Ну, нам пора, — он повертел рукой с часами в воздухе.

— Ролекс? — спросил я.

Фокин засмеялся:

— Если бы…. Ах, знал бы ты, какие часы у моего шефа!

— И какие же у него часы? — спросила Рита.

— Золотые, с брильянтами, — Фокин легко поднялся со стула. — И, если Илья не будет особенно артачиться, я тоже скоро обзаведусь такими же.

В дверях он обернулся.

— Ах, как было бы хорошо, милейший друг мой, — он мечтательно воззрился на меня, — упрятать тебя за решетку годков эдак на пятьдесят. Но сначала — часы с брильянтами, — и Лева засмеялся.

Глава 17

— Нет, не видать тебе новой шубы! — обрушился я на свою возлюбленную.

Я протянул руку к ее белокурой головке и, намотав на палец прядку волос, что есть силы дернул.

Мужественная Тамара Владимировна не издала ни звука.

— Признавайся! — орал я. — Ты изменила мне с Фокиным!

— Неправда!

Я дернул посильнее.

— Всего один раз! — закричала она, пытаясь вырваться. — Я больше не буду!

— Все вы так говорите… А ведь клялась, что будешь мне верна, — стыдил ее я. — Кстати, ты, как всегда, все забываешь. Где стаканы?

Мы сидели на тарных ящиках и пили пиво прямо из бутылок.

— Приучайся. Так все американцы пьют, — обиженно сказала она, приводя в порядок свою роскошную прическу.

С высокого берега открывался красивый вид на излучину Москвы-реки и Филёвскую пойму. Теплоходы и речные трамвайчики сюда не заходят. Здесь заповедное царство барж, перевозящих неизвестно что, и малых судов вроде полицейских и спасательных катеров. Этот берег и эту излучину я знаю с давних пор. Еще сохранились в преображенной столице такие места, в которых есть тоскливое обаяние, понятное только тем, кто родился под бледным московским небом.

Когда-то, много лет назад, когда я был молод и полон радужных надежд, где-то здесь, прячась под деревом от дождя, я целовал юную девушку по имени Вика. Она стояла, прислонившись спиной к стволу дерева, отрешенно смотрела на меня широко открытыми глазами и дрожала то ли от холода, то ли от желания. Я накинул ей на плечи пиджак. Помню, в далеком небе, за тучами, надрывно гудел моторами невидимый самолет. Вечер был нескончаемо длинен. Я был влюблен в эту нежную, хрупкую девушку. Жизнь, которую мне предстояло покорить, была впереди, в неведомом лучезарном будущем. Сейчас-то я понимаю, что влюблен я был не только в девушку с бархатными ресницами, на которых застыли то ли слезы, то ли капли дождя, но и в волшебство вечера, в фиолетовый туман над рекой, в свои неясные восторги, в самого себя. И, может, даже в гудящий и прячущийся за тучами самолет. Почему нет? Ведь самолет — это странствия, приключения, новые встречи…

Вика, Вика… нежная девушка, первая любовь моя. Я потом все испоганил своими дурацкими опытами с исчезновением в самые, так сказать, патетические мгновения.

Что сталось с ней, моей первой любовью? От кого-то я слышал, что она вышла замуж то ли за турка, то ли за грека и укатила с ним за границу. Печальный, предсказуемый финал. Мои фанфары не гремят, а гнусят, они забиты слюнями пустопорожних мечтателей.

Я прихлебывал пиво и думал о себе и своей нынешней жизни. Судьба не раз подводила меня к краю. Вот и сейчас я чувствовал, что стоит мне сделать шаг, и я провалюсь сквозь землю.

Кто управляет дыханием, любовью, чувствами, мыслями — то есть всем тем бардаком, который копошится во мне и который называется моей жизнью?

Кто удерживает меня от окончательного падения в пропасть? Господь? Почему он медлит? Сколачивает против меня увесистый пакет компромата, чтобы сразу, пренебрегши Страшным судом, отрядить в преисподнюю?

Я начал перебирать свои грехи. Вспомнил покойную жену. Она была, что называется, тяжелым человеком. Что было, то было. Я не знал, как у нее начнется утро. То ли она будет весело скакать, как козочка, то ли лить слезы, как клиническая истеричка. Она, как никто, умела создавать вокруг себя гнетущую обстановку. Она огораживалась от всего мира барьером из капризов, слез и стенаний. Так она жила. И хотела, чтобы все, включая меня, жили так же. Моя жена была непредсказуема. Однажды в пылу ссоры она запустила в меня чайником, полным кипящей воды. Дело происходило на кухне, где поначалу мы с ней мирно чаевничали. Если честно, ссору начал я. Но я не мог поступить иначе, потому что холодильник по ее вине был пуст. Я совершенно справедливо обвинил ее в нецелевом использовании средств семейного бюджета: вместо того чтобы израсходовать деньги на пополнение скудеющих запасов пищевых продуктов, она потратила их на дамского парикмахера. Она завелась, что называется, с пол-оборота. Меня спасла мгновенная реакция: я успел увернуться, и чайник, просвистев над моей головой, застрял в разбитом окне. Но и в чувстве юмора ей отказать было нельзя: увидев чайник, из носика которого, как гейзер, бил фонтанчик кипящей воды, она расхохоталась. Я тоже расхохотался, хотя, если честно, мне было не до смеха.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Годы супружеской жизни были для меня годами непрерывного напряжения. Наверно, уже тогда во мне бродила смутная идея о праве на убийство. В то же время не могу не признать, жена поддерживала меня в трудные минуты. Я любил ее, но жизнь с ней была сущим кошмаром: без скандала мы не могли прожить и дня. Кроме того, она сковывала мою свободу. Что греха таить, я хотел от нее освободиться. Но, когда ее не стало, когда я убил ее, почувствовал ли я себя свободным?

— О чем ты думаешь? — спросила Тамара Владимировна. Я привлек Тамару Владимировну к себе.

Она повторила:

— О чем ты думаешь?

— О свободе.

Может, жениться на Тамаре Владимировне? Почему нет? Во-первых, она красива и молода, она моложе меня чуть ли не вдвое: это несомненный плюс. Во-вторых, я хорошо знаю, чего от нее можно ожидать. В отличие от покойной жены, Тамара Владимировна предсказуема. Любая ее проделка или измена не будет для меня сюрпризом. То есть ее непредсказуемость предсказуема. В-третьих, я почти в деталях осведомлен о ее прошлом. Это в зародыше гасит чувство ревности. В-четвертых, у меня появится мотивация ненавидеть Фокина. Жить с женщиной и чуть ли не каждый день при встрече пожимать руку мужчине, который этой рукой ласкал ее тело…

— Ты хочешь выйти за меня замуж? — спросил я. — Скажешь «да», и я завтра же куплю тебе новую шубу. Одного не могу понять, зачем я тебе нужен в качестве мужа? Вокруг тебя вьются несметные полчища куда более выгодных женихов, всяких там артистов, режиссеров, драматургов…

Ответить она не успела: затренькал мобильник.

— Я загляну к тебе завтра, есть разговор, — услышал я голос Фокина. — Не возражаешь?

Я не ответил и отключил мобильник.

— К черту артистов и драматургов! — услышал я замирающий от счастья голосок Тамары Владимировны. — Я за тебя замуж хочу!

— Звонил Фокин, — сказал я.

— Что еще нужно этому омерзительному совратителю честных девушек?

— От своего имени и от имени Риты, — приподнято произнес я, — он предлагает нам вступить с ними в фиктивный шведский брак.

— Ты согласился?!

Вместо ответа я, бросив прощальный взгляд на мобильник, приподнялся, размахнулся и, как заправский гранатометчик, закинул его чуть ли не на середину реки. Раздался далекий всплеск, который похоронил массу нужных и ненужных номеров телефонов, записей, сообщений, сведений, фотодокументов. Надо было рвать с прошлым. Хотя бы таким тривиальным способом.

Вообще-то с мобильником надо было расстаться давно. Ведь именно им я фотографировал «Бонифация» Франсиско Сурбарана.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Глава 18

…Кабинет Пищика наконец-то привели в божеский вид. Я велел Христине снести чайные коробки, коробочки и банки в подсобку, где у нас стояли электроплитки и хранились кухонные принадлежности для тех сотрудников, которые по старой привычке трапезничали в стенах редакции. Христина поняла мое распоряжение по-своему: все чаи ссыпала в одну самую большую коробку. А все остальное выбросила в мусорное ведро.