Девочка, которую нельзя (СИ) - Андриевская Стася

Просто сидела потом без сна на кровати и ненавидела себя за то, что чувствую. Так глупо это всё! Ну подумаешь, мужик. Подумаешь, не такой, как тысячи других вместе взятых… Ну и что, что взгляд и аура силы. Зрелость, опыт. Ну и что?! Он раза в два старше, и смотрит на меня исключительно как на дурного ребёнка, порою даже не зная, что со мной делать-то! И уж тем более глупо думать, что он святоша в плане личной жизни. Особенно после той плёточки в комоде. И поцелуя с Лариской в клубе.

Чёрт, ну вот зачем я опять?

Зажмурилась, отгоняя ту картину, и на её место тут же пришла другая, совсем недавняя: заляпанная краской заброшка посреди степи, дырявые мишени, едва уловимый запах пороха…

Когда Игнат всадил обойму в сердце моего «папаши» я вдруг рассмеялась. Нервное. Хохоча, отбрела в сторонку, осела на корточки, и всё не могла остановиться. А Гордеев не вмешивался. Неторопливо пополнив магазин патронами, сунул ствол обратно в кобуру под мышкой и блаженно сощурился на солнце. Как будто меня здесь и не было. Или наоборот — его. Но мы были. Оба. И хотя и разошлись по «разным углам» — не отпускало ощущение, что наоборот стали вдруг гораздо ближе, чем раньше. А чуть позже, когда меня наконец отпустило, мы с ним просто сидели рядышком на бревне и молчали. И так хорошо было!

Нет, легче от того, что кто-то пристрелил «моего папашу» мне не стало, но я поняла вдруг, что в общем-то не этого и хотела. Оказывается, мне просто нужен был кто-то, кто обнимет и скажет: «Я всё сделаю, ты только успокойся»

— На самом деле я его не ненавижу, — зачем-то призналась я. — Не могу простить — да, но не ненавижу. Думаю, даже, что бывают отцы и похуже. А мой был нормальный, просто… не знаю, как объяснить. Мне иногда кажется, что однажды в нём что-то сломалось, и его понесло. Может, он даже не мог это контролировать? Говорят же, что у денег злая аура, и они портят людей.

— Брехня, — лениво дёрнул щекой Игнат. — Они просто усиливают то, что уже есть. И если человек говно, то рано или поздно он начнёт вонять. Не важно нищий или богатый.

Я окинула его профиль неторопливым взглядом. Ну и что в нём такого особенного? Ничего. Но почему же так тянет?

— Личный опыт? Расскажешь?

— Не́чего. Всё давно в прошлом.

— А твоя руна отмщения с этим связана? — Поймала его удивлённый взгляд, гордо задрала нос: — Да, я погуглила! И это, между прочим, было непросто. Так что, связана?

Он задумчиво потёр свой упрятанный под рукав шрам-клеймо на предплечье.

— Отчасти.

— Ну и как? Отомстил уже?

— Ну… Отчасти.

— Полегчало?

Игнат сорвал травинку, прикусил её так, что желваки заиграли. Я ласково обняла его плечо, прильнула к нему щекой.

— Давай, давай, крокодил. Расскажи, не бойся. Я не кусаюсь.

Откуда взялась эта лёгкость? Не знаю. Она просто распирала изнутри, и мне было так хорошо! Я дурачилась, изображая беззаботную непосредственность, а сама тихо млела от того, что касаюсь, чувствую его запах и крепость тела.

— Всё банально, — сдался Игнат, — два друга, одна девчонка. Обещала ждать, но слилась. Всё. Гейм овер.

— Ну нет! Я требую подробностей!

Он усмехнулся.

— Ты хуже пиявки, Слав. Ладно. Только рассказывать и правда особо нечего. Просто дружили с ним лет с двенадцати, не разлей вода, как говорится. Даже побратались. Знаешь, раньше так делали: надрезаешь кожу, — ногтем прочертил у основания ладони черту, — ранку к ранке прикладываешь, и всё — братские узы, все дела. А дальше по классике: растём, строим планы, думаем, что реально братанами стали. Но однажды появляется девчонка и выбирает одного, а второй становится третьим лишним. И дружба начинает трещать, но все упорно делают вид, что ничего не происходит.

— Угу. А потом, так же по классике, третий лишний всё-таки отбивает эту девчонку у друга.

— Ну… Если сильно упрощённо, то да.

— Ты любил её?

— Да нет, — пожал он плечами, — просто нравилась. Ну и лестно, конечно, было.

— А друг? Он любил?

— Не думаю. Скорее, зацепило, что не его выбрала. Он вообще довольно… амбициозным был.

— Разве это плохо? Отец говорил, что амбиции — это та же воля к победе, и без них невозможно ничего добиться.

— Ничего подобного. Воля к победе — это здоровое упрямство, оно помогает выживать и расти над собой, а амбиции — это гордыня. Воспалённое тщеславие, которое только мешает.

— Ну не знаю. Отцу помогали.

— Но в итоге он сломался. Твои слова.

Я задумчиво помолчала. Может, и так.

— И что, он отбил у тебя девчонку, и ты ради этого целый обет мести принял? Или это всё показуха, и ты нацарапал руну даже не зная, что она значит, а теперь просто понтуешься?

Игнат рассмеялся.

— Она тут вообще ни при чём.

— Здрасти! Ты сказал, имеет отношение!

— Я сказал отчасти.

— От какой ещё части?

— От части друга. Девчонка тут ни при чём.

— Ты специально мне мозг паришь? — возмутилась я. — Чтобы я отстала, да?

— Нет, просто там действительно всё сложно. Помнишь, я про чеченский плен рассказывал? Так вот, когда я уходил в армию, девчонка обещалась меня ждать, а когда вернулся — она уже была женой этого… друга. И даже родить ему успела.

— Ну и что? Почти три года прошло! К тому же все считали тебя погибшим!

— Ну да. Вот только служили мы с этим друганом в одной роте, и в плен я попал с его подачи. Вернее — по его наводке.

Я обалдело повернулась к нему.

— Из-за девчонки что ли?

— Отчасти.

— Блин, да от какой ещё части?!

— От части человека-говна, с которого начался наш с тобой разговор. Всё, Слав. Допрос окончен.

— Ой, можно подумать! — фыркнула я и демонстративно надулась.

И мы снова сидели рядом и молчали, и, хотя я и изображала обиду, мне было по-прежнему хорошо. А потом я увидела мелкие, похожие на ромашки цветочки на жёстких стебельках и, порядком попыхтев, продела один такой в мочку. Откинув волосы, кокетливо демонстрируя Гордееву цветочек-серёжку:

— Ну как?

Он сухо улыбнулся и отвел взгляд. А я, в отместку за безразличие, принялась щекотать его ухо травинкой. Игнат пару раз недовольно мотнул головой, но ничего не сказал. И я обнаглела ещё больше: поползла травкой по его щеке и губам, и даже в нос попыталась забраться. Он закатил глаза, но снова лишь отмахнулся. И так много раз. Однако его ангельское терпение сработало лучше, чем любая строгость — мне наконец наскучило, и я отстала.

Собирала цветы, плела венок. Путалось в волосах солнце, ласково щекотал кожу ветерок. И было так легко и приятно просто смеяться и, прикусывая губу, бросать игривые взгляды из-под ресниц! А Гордеев наблюдал за мной со снисходительным спокойствием, и я фантазировала, что на самом-то деле он мною тайно любуется, и от этого ещё отчаяннее рисовалась. Заигралась настолько, что, водрузив венок ему на голову, попыталась сделать селфи прижимаясь щекой к щеке. И вот тут-то он взбрыкнул. Резко поднявшись, сорвал с головы венок.

— Всё, кончай дурить! Поехали!..

И этот короткий час в степи окончательно всё во мне перевернул. Я попала и пропала. Так глупо и безнадёжно. И в голову теперь лезли совсем другие мысли.

«А девочка созрела» — поётся в одной песне. Вот и у меня было такое ощущение. И, чёрт возьми, как же оно выматывало! И желание, и ревность, и нетерпение, и страх. Мысли эти дурацкие: ну чем я хуже других? Хуже той же Лариски и всяких там ещё? Почему их он целует, а на меня даже не смотрит?

Мужики вернулись далеко за полночь — я услышала их разговор и хлопанье дверей. А когда в холле всё затихло, заметалась… И всё-таки решилась.

Увидев меня на пороге своего номера Гордеев удивился, а заметив в руках бутылку игристого и пару бокалов, ещё и нахмурился. Однако велел:

— Заходи.

Я вспыхнула — ну какая же всё-таки идиотка! — но сбежать сейчас было бы ещё глупее.

На столике в гостиной стоял открытый ноут.

— Давай до завтра, сейчас неудобно, — обратился Игнат к кому-то на экране. Закрыл ноут и, без лишних слов откупорив вино, наполнил бокалы. Он был какой-то напряжённый и словно недовольный моим появлением. — Почему не спишь?