Воспоминания Свена Стокгольмца - Натаниэль Миллер

сильное отчаяние, что едва им не захлебнулся. Зачем я сюда приехал? Моряки всегда спешат, вот и наши матросы спешили прочь, вытаскивая на сушу мои пожитки и еще несколько ящиков. Я стыдился своей беспомощности и попытался выразить благодарность парой слов, но матросы только хмыкнули и оттолкнулись от берега. Оглядываясь по сторонам, я высматривал что-нибудь – хоть что-нибудь, способное дать надежду. Строений, разумеется, не просматривалось. Я что ожидал увидеть, деревню? Несколько уютных хижин или хоть одну? Думаю, меня можно простить за то, что поддался тоске.

Я с трудом пробирался на берег, с хрустом давя льдины промокшими сапогами, а потом упал, точнее, рухнул жалкой кучей. Солнце наклонилось надо мной, словно вращающаяся лампа. Слабый рвотный позыв пересилило горестное убеждение, что я попал из огня да в полымя. Корабль, мой единственный шанс сбежать, стоял на якоре во фьорде менее чем в двухстах метрах от берега. Но шлюпка к нему уже пришвартовалась, и корабль начал отплывать. Я вяло махнул рукой – в знак приветствия ли, или умоляя о помощи, сказать тогда я не мог, не могу и сейчас. В любом случае мне не ответили. Коченеющими пальцами я нащупал кисет и трубку. Подумалось, что дым приведет меня в чувство или по крайней мере хоть немного отгонит дурноту. Разжигая трубку, я потратил десять драгоценных спичек. Едва не теряя сознание, я откинулся назад, и остроконечные камни вонзились мне в локоть. «Даже камни здесь с норовом», – подумал я, в момент горькой ностальгии вспоминая обкатанные водой камни на берегу озера Ульвсунда, где находилась верфь Арвида.

Какое-то время я курил, и, как частенько случается, когда табак делает свое дело или когда одолевают превратности жизни, я уснул. Приснилось мне, что я в Лонгйире, в шахтерской столовой, стою в очереди за едой и не могу решить, хочу ли рагу. Раздающий смотрел с огромным раздражением, а я все мешкал. Возникла тупиковая ситуация. Продолжалась моя нерешительность, продолжался мой сон, словно в этом богом забытом месте остановилось время.

Разбудил меня шорох. Я испугался, думая, что, пока я безответственно дремал, подкрался медведь и разграбил все мои пожитки. Я попытался подняться, но руки и ноги онемели. Я заморгал, стараясь прочистить глаз, но мир до сих пор качался взад-вперед. Кто-то склонился над ящиками, стоявшими метрах в двадцати от берега – в месте, куда лучше защищенном от прилива, чем мое. На медведя существо не походило, правда, уверенности у меня не было.

– Эй ты! Эй ты там! – невпопад закричал я.

– Да? – осведомился кто-то. – Ты хорошо отдохнул? Ты спал с трубкой во рту и во всех отношениях напоминал труп. Я уже собирался оставить тебя здесь, как исторический артефакт.

– Тапио! – воскликнул я. – Как я рад тебя тут видеть!

– А ты ждал кого-то другого? – спросил он. – Помоги перетащить ящики, а если тебя слишком прибило к земле, чтобы помогать, отойди подальше от воды. У тебя и глаз-то будто в голове плавает.

35

Называлось место Брюснесет, но в день прибытия мое спутанное, угнетенное сознание этот факт не зафиксировало. Тапио заявил, что чувствует: воспринимать информацию я еще не готов, поэтому подробный инструктаж он проведет позднее. Он поднял меня на ноги и поволок прочь чуть ли не волоком, как раздутого тюленя. Меня грубо бросили на койку в большой палатке с брезентовыми стенками. Мебели в палатке почти не было: убранство жилища финнов волнует мало. К двум стенам палатки жалось по раскладной койке, в дальнем от меня конце стоял допотопный стол из старых ящиков и плавника. На столе валялось несколько карт. В углу работала походная печка, ее тонкая труба выходила из палатки через укрепленное отверстие.

Тапио бесцеремонно толкнул меня назад к стенке, так что ноги у меня – несгибающиеся, как у жука – оторвались от пола, и стал стягивать с меня промокшие сапоги.

– Погоди минуту, – велел Тапио и вышел из палатки.

Вернулся Тапио, головой толкнув полог палатки, с моим чемоданчиком в руке. Он на ходу перетряхивал мои пожитки. Вот он бросил чемодан на пол и продолжил досмотр, раздраженно бурча, что я привез много ненужного. Наконец Тапио обнаружил запасные сапоги, неодобрительно оглядел их и переобул меня, как маленького ребенка, – не давая опустить ноги. Закончив, он снова толкнул меня, так что голова оказалась в вертикальном положении, а ноги в сапогах на полу.

– А теперь выпей! – скомандовал он.

Тапио поднес мне к губам флягу, и я почувствовал вкус бренди, крепкого и обжигающего, как бензин, вероятно, набранного из сливной трубки не то на первой, не то на самой последней стадии однократной дистилляции, ведь Тапио интересовал не вкус спиртного, а исключительно его эффект. Бренди лавой обжег мне язык и стек в горло, зато подействовал незамедлительно и сильно – во мне вспыхнула искра жизни. В течение двадцати минут, проглотив еще две дозы гадкого горючего и большую порцию жесткого, как кора, копченого мяса, я более-менее пришел в себя. Я мог стоять. Я мог видеть. Я мог задавать свои многочисленные вопросы.

– Как я рад встрече! – воскликнул я, улыбаясь другу. – Долго ты ждал меня в этом богом забытом месте? Сколько дней? Что ты читал?

Тапио пренебрежительно фыркнул.

– Времени хватит на все твои вопросы, – заявил он. – Пошли, осмотримся немного, – Тапио наполовину вывел, наполовину вытолкнул меня из палатки.

Я изо всех сил старался не отстать от Тапио, когда тот повел меня вверх по некрутому склону прочь от берега. Тонкий слой снега покрывал беспощадную мерзлую землю, шквалистый снег хлестал нас сбоку каждые несколько минут, состязаясь с яркими лучами послеполуденного солнца. Мы поднялись, наверное, до половины холма, когда я споткнулся о деревянный столбик и больно ободрал колено.

– Черт подери это неожиданное препятствие!

– Ты на могиле стоишь, – заметил Тапио.

Стоило присмотреться – столбик оказался грубо вытесанным крестом. Словно черный ворон, я впрямь взгромоздился на небольшую груду камней. Глянув в брешь между ними, я с ужасом обнаружил, что кто-то смотрит на меня. Старый череп с лишившимися десен зубами и упорно липнущими ко лбу волосами взирал на меня с безжизненной непроницаемостью.

– Боже милостивый! – прохрипел я и соскочил с могилы. Кожу облепил холодный пот. – Прошу прощения! – взмолился я, обращаясь не то к Тапио, не то к скелету.

– А в чем дело? – удивился Тапио. – Уверен, покойнику все равно.

– Кто этот бедняга?

– Мне говорили, что китобой. Пошли дальше.

Мы поднимались, я смотрел вниз, на свои вымученные шаги, до тех пор, пока мы наконец не достигли вершины невысокого холма. Я задыхался