Семейная реликвия - Евгений Богат

И они, воспитанники В. А. Триадского, будут не режиссерами неких надуманных, искусственно-театральных действий, а как бы художниками самой жизни, и для этого должны нести в себе самих доброжелательность, дар понимания и сочувствия.

С этим и вышел в жизнь первый выпуск нового отделения. Одним из лучших был в нем Вячеслав Залецило, судимый потом за покушение на умышленное убийство, не повлекшее тяжких последствий лишь потому, что жертвы защищались и убежали.

Новая красивая должность «Мастер Праздника» вызывала естественную гордость в Институте культуры, но тем не менее Ни в одном Доме культуры нет ее в штатном расписании. Не было ее и в Зарайске, родном городе Залецило, куда он вернулся с семьей после окончания института по договоренности с отделом культуры горсовета и откуда официально сообщили в Москву (в министерство и институт), что Залецило назначен на должность художественного руководителя Дома культуры.

Но и этой должности в Доме культуры не было. Точнее, при хорошем финансовом состоянии директор мог собственной волей ее учредить, но дела Дома культуры обстояли весьма неважно, и Залецило начали оформлять на те должности, которые были в штатном расписании постоянными.

Директор Анна Михайловна Егорова поручила ему создание эстрадно-танцевального ансамбля, который мог бы играть на вечерах танцев. Вячеслав Станиславович, любивший с детства музыку, как мы помним, и игравший сам на нескольких инструментах, начал работать с радостью. У него зародилась идея особых танцевальных вечеров, где бы танцы чередовались с милыми шутками, необидными розыгрышами, остроумными викторинами, неожиданными играми. Он хотел работать и для денег — они действительно нужны были и Дому культуры, и ему, — и для душ тех, кто будет танцевать, веселиться, угадывать, шутить на задуманных им вечерах. Он нашел единомышленников в художественной самодеятельности Зарайска, начал репетировать, сочинять викторину, выдумывать игры. И в самой увлекательной стадии этой работы, когда замысел танцевального вечера нового типа, лишенного совершенно пошлости и банальщины, начал обретать реальные очертания, последовало категорическое распоряжение Егоровой: «Завтра, в субботу, играйте!» — «Мы репетируем меньше десяти дней, — объяснил Залецило, — ни в музыкальном, ни в эстетическом отношении…» — «Играйте!» — «Оркестр не в состоянии хорошо играть завтра, даже если это будет обычный танцевальный вечер». — «Мне безразлично, хорошо ли он будет играть или нехорошо, важно, чтобы он играл!»

И оркестр в субботу вечером играл. Залецило, дирижируя, страдал: он понимал, что играет оркестр ужасно. В институте и раньше, в армии, в окружном ансамбле, за подобную игру ему бы не поздоровилось. А сейчас никто, казалось, не замечал, что это ужасно. Может быть, потому, что большинство танцующих были пьяны. Была навеселе и сама Егорова. Оставалось одно утешение: трезвы были музыканты. До молниеносного создания этого эстрадного оркестра Залецило, по поручению Егоровой, выступал в период уборки в селах с музыкантами Дома культуры: там было все наоборот — трезвы в зале и пьяны на эстраде, сами выступавшие. И, дирижируя, Залецило уныло решал дилемму: что же лучше — трезвым выступать перед пьяными или пьяным перед трезвыми?

Он пошел к заведующему отделом культуры Зарайского исполкома Сергею Георгиевичу Карасеву. Карасев был директором Зарайской музыкальной школы, когда в ней мальчишкой учился Залецило игре на аккордеоне, и с детских лет он сохранил к нему, Сергею Георгиевичу, почтение. Залецило пошел к Карасеву не с жалобой, а с идеей — устроить в Зарайске День Духовой Музыки.

«Какая сила в духовых оркестрах, какая сила и какая страсть!» — чьи это стихи? Автора он не помнил, но строки легли в душу навсегда. Карасеву идея понравилась. В Зарайске немало духовых оркестров — на заводах, в учреждениях, в институтах, — и вот они, как реки к морю, потекут однажды в воскресенье к центру города, расплескивая щедро торжественную или веселую музыку; потом они соединятся в единый мощный оркестр — по существу, оркестром станет город. И этот город-оркестр исполнит что-нибудь самое торжественное или самое веселое. Потом выйдут на эстраду певцы, танцоры, поэты, ветераны труда и Великой Отечественной войны. Потом оркестры торжественно удалятся, чтобы в разных концах города дать разные концерты: классической музыки, легкой, танцевальной… Сергею Георгиевичу Карасеву идея понравилась, ничего подобного раньше в Зарайске не было.

Егорова же, когда Залецило поделился с ней идеей, отрезала:

— Это не наше дело!

Но Карасев пообещал:

— Я улажу.

День Духовой Музыки состоялся в октябре. Казалось, весь город стал в этот день духовым оркестром. Город-оркестр играл, пел, веселился.

Зарплаты за октябрь Залецило не получил — Егорова не поставила ему в табель рабочие дни, поскольку он работал не для Дома, а для города.

Жена его в это время ожидала ребенка.

И началась для него странная, полуфантастическая жизнь, в которой он выступал в двух ролях: чародея-устроителя городских торжеств и увеселений и нищего, обивающего пороги ради небольших, нелегко заработанных денег. Конечно, можно было, добившись разрешения Министерства культуры, уехать отсюда, но это был его родной город, тут его замыслы получали давно ожидаемое и желаемое давно воплощение. Он художественно оформил демонстрацию колонн 7 ноября, разработал торжественную церемонию открытия в центральном кинотеатре города эпопеи, посвященной Великой Отечественной войне; он постарался, чтобы традиционный слет передовиков города и деревни прошел неказенно, с непосредственностью, он устроил для учащихся Вечер союзных республик. Он искал, писал, репетировал, выдумывал денно и нощно. Зарплату Егорова ему не выписывала. Дело увлекало Залецило настолько, что он рад бы и без денег работать. И если бы не семья — беременная жена, больная старая бабушка, если бы он был один, то, наверное, и делал бы все это без денег, потому что моральное удовлетворение было велико. А теперь все чаще ломило в висках от унижений, переживаемых в бухгалтерии, и чувства неловкости перед женой.

Он шел в бухгалтерию как на Голгофу. Бухгалтер, она же кассир, соратница Егоровой, насмешливо ему объявляла, что денег ему не выписали, поскольку в табеле не отмечено ни одного рабочего дня. И это несмотря на то, что и в Доме культуры он учил, репетировал, вечерами дирижировал для танцующих.

Залецило не любил, когда ему жаловались, и сам раньше ни на кого не жаловался. И к Карасеву Сергею Георгиевичу шел он не с жалобами, а за советом: что делать? Карасев, человек мягкий, уступчивый, сокрушенно вздыхал, поздравлял с творческим успехом, успокаивал, потом по телефону долго убеждал Егорову, что работа Залецило делает честь Дому культуры, что Дом этот находится в том же городе, жизнь которого Залецило хочет украсить, а не в некоем неведомом царстве-государстве, что она, Егорова, поступает неправильно.

И Егорова соглашалась милостиво заплатить. Залецило шел в бухгалтерию — там ожидало его самое мучительное унижение: он получал за месяц странные, несуразные, непонятные суммы, составлявшие лишь часть зарплаты: 32 рубля 54 коп. или 40 рублей 20 коп., то, что Егорова сочла нужным ему выплатить. Идти опять к Карасеву не было ни желания, ни сил, и он шел с этими деньгами домой, ощущая все более острую боль в висках.

В самом Доме культуры работа была развалена абсолютно и, казалось, непоправимо, что отмечали и подробнейшим образом записывали в соответствующих документах разнообразные комиссии. Но на судьбе Егоровой и жизни Дома это нисколько не отражалось.

Методисты, инструктора, баянисты Дома культуры (зарплату они получали неукоснительно и полностью) собирались часам к одиннадцати утра в методическом кабинете, нажимали клавиши магнитофона, танцевали, курили, обсуждали городские новости; перед обедом появлялась Егорова, собирали деньги на вино. К вечеру все затихало, оставался лишь дежурный у телефона. Обследования, комиссии решительно ничего в этой жизни не меняли. Само помещение Дома культуры обветшало настолько, что зимой, в морозы, надо было сидеть в пальто, а летом, в дожди, намокали потолки, стояли на полу лужи. Но и это, казалось, никого не беспокоило — танцевали, курили, пили.

Залецило несколько раз пытался убедить Егорову, что Дом культуры должен стать средоточием духовной, эстетической, музыкальной жизни города, что надо создать несколько художественных ансамблей, ведь в Зарайске немало талантливых людей, хореографический ансамбль, перечислял он, вокальный, пантомимы, стоит даже подумать о пионерском и комсомольском политических театрах. В трезвом состоянии Егорова выслушивала все это угрюмо, когда же бывала навеселе, усмехалась: «Балеты, пантомимы, духовые оркестры… Мне уборщицу не на что содержать». Залецило доказывал, что деньги будут, если наладить художественную жизнь Дома и устраивать концерты, вечера, демонстрацию фильмов по абонементам, а еще, если надо, он начнет убирать помещение бесплатно. «Нет уж, — сердилась она, — лучше играйте на вечерах танцев». И он играл, все равно не получая денег, потому что его жизнь за стенами Дома, жизнь, в которой были музыка, веселье и новизна, у Егоровой вызывала все большую ревность и неприязнь, видимо потому, что была не во всем понятна, создавала фон, на котором руководимое ею учреждение выглядело все более непривлекательно и странно…