Лев и Аттила. История одной битвы за Рим - Левицкий Геннадий Михайлович

Лев, созерцая толпы народа, ищущего у него защиты, все же полагал, что будет полезнее в Константинополе, чем в Риме. Не обращая внимания на то, что тревожившиеся за собственную судьбу граждане грозились не выпустить его за пределы Рима, Великий понтифик, весьма уже немолодой, продолжал готовиться к трудному путешествию. Льва не столько волновало, каким образом он достигнет столицы Востока, как то, с какими словами он обратится к епископам всех христианских земель, дабы между ними воцарилось единство. И объединить христианских пастырей должно было не всеобщее заблуждение, как это произошло на последнем Эфесском соборе, а истина, дарованная Господом в Священном Писании.

Он долго размышлял, как донести до участников собора, что невозможно признавать в Иисусе Христе только Бога без человека или только человека без Бога; и отрицать в Нем человеческую плоть — значит, отрицать Его страдания на кресте.

Внезапно Лев понял, что все, о чем он размышляет, уже было им написано два года назад в письме к патриарху Константинопольскому Флавиану. Его послание не было оглашено на Эфесском соборе и до сих пор терпеливо ждало своего часа. От долгого ожидания оно вовсе не стало хуже, не стало менее убедительным, но… некоторые сомнения закрались в душу Льва, поскольку слишком многое зависело от этого документа.

Судьбоносный день становился все ближе и ближе, и у Льва вместе с тем прибавлялось хлопот. Растущее напряжение не прошло даром для человека преклонного возраста. Льва стала мучить боль в груди, он явственно слышал биение своего сердца, которое временами учащалось настолько, что было готово выскочить из груди, а иногда, наоборот, удары его были слабы и нечасты. Некоторое время Великий понтифик скрывал свое недомогание от окружающих, но все открылось в самый неподходящий момент. Во время богослужения в переполненной христианами базилике Лев внезапно побледнел и упал на алтаре.

Отца христиан привели в чувства, здесь же, среди прихожан, отыскался врач. Последний строго-настрого велел уменьшить земные заботы, больше предаваться отдыху, пешие прогулки он разрешил, но путешествие не должно быть длиннее одной мили. Если б Лев и теперь пренебрег советами врача, то заботливые прихожане не позволили бы ему отправиться в чрезвычайно утомительную поездку.

В качестве его легатов на Халкидонский собор были избраны епископы Пасхазий и Лукентий, а также пресвитеры Бонифатий и Василий. Старое послание к Флавиану, которое им предстояло огласить на соборе, Лев, прежде чем вручить, положил на гроб апостола Петра и после долгой молитвы попросил:

— Если я как человек в чем-либо ошибся или же чего-нибудь не пояснил, то ты, которому от Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа поручена церковь и сей престол, исправь сие.

Спустя некоторое время ко Льву во сне явился апостол и сказал:

— Прочитал и исправил.

В предместье Константинополя — Халкидоне — в храме великомученицы Евфимии, со всех концов света собралось 630 самых уважаемых отцов церкви. Когда легаты Великого понтифика зачитали его послание, под сводами храма раздался голос одного из епископов:

— Святой апостол Петр глаголет устами Льва.

Многострадальное письмо к патриарху Константинопольскому получило одобрение на Вселенском соборе, а его яростный противник — епископ Александрийский Диоскор — был лишен сана и отдан под стражу. Ересь Евтихия собор осудил, и сам император Востока Маркиан возрадовался воцарению единства среди христиан. Его жена Пульхерия позаботилась о том, чтобы мощи несправедливо пострадавшего патриарха Константинопольского Флавиана были с почетом перенесены в Константинополь и нашли приют в храме Святых Апостолов.

Однако вернемся к вождю гуннов — Аттиле, потерявшему в Галлии много своих воинов, но сохранившему надежду на месть. С ним Великому понтифику доведется встретиться лично, и плод этой встречи будет ошеломительным для всего мира.

Эхо каталаунских полей

Аттилу внезапно охватил приступ ярости. Взгляд его упал на толпу пленных римлян, франков, вестготов — израненных, истерзанных, едва волочивших ноги.

— Перебить всех!

Гунны с радостью принялись исполнять повеление вождя. Два десятка несчастных было изрублено мгновенно. Занятие понравилось кочевникам, но обычное убийство скоро им наскучило. Для общего удовольствия понадобилось усложнить кровавое действо. Гунны определили некоторое расстояние, ближе которого не разрешалось расправляться с живыми мишенями. На полном скаку они пускали стрелы в здоровых пленников, которые использовались в качестве тягловой силы, вместо съеденного вьючного скота.

— Всех! Всех уничтожить! — подзадоривал воинов Эл-лак; люди, неловко падающие с кувшинами и прочей ношей, вызывали только его смех. Старший сын Аттилы, вместе с ровесниками, вымещал злость на беззащитных людях за не слишком удачное сражение.

Даже старикам-гуннам, привычным к смерти и мучениям, не понравилось занятие молодых воинов; они шли молча, отвернувши лица в сторону ближайшего леса — словно мохнатые ели были им более всего интересны.

— Пленные несут нашу добычу, — осторожно заметил Онегесий. (Только старый советник осмеливался в эти дни возразить Аттиле.) — Если мы лишимся рабов, то нашим воинам придется тащить все на себе. Их руки будут заняты кувшинами с вином и мешками с хлебом, но не оружием. Если ты считаешь, что пленные заслуживают смерти, то можно убивать их по мере того, как кладь, что сейчас на плечах обреченных, употребится войском.

— Останови их, — кивнул Аттила в сторону воинов, которые совершенствовали умение в стрельбе из лука на собственном обозе. Ярость предводителя гуннов длилась недолго, здравое рассуждение всегда побеждало чувства.

20 июня 451 г. на одной из равнин Галлии произошло величайшее сражение, в котором участвовало большинство воинственных народов Европы. Каталаунские поля покрылись мертвыми телами, и обе стороны разошлись по своим лагерям. Некоторое время противники стояли на прежних своих позициях, не понимая, как использовать результат битвы, и даже сомневались про себя: кто же одержал победу в самой кровавой битве, какую только видели на своем веку ее участники. Поскольку Аттила отказался возобновить сражение и первым покинул равнину, народы Запада во главе с Аэцием сочли себя победителями. Аттила не стал оспаривать их мнение; он привык отвечать делами, но не словами.

Посчитавши тела павших воинов, остготы объявили правителю гуннов, что не могут возобновить сражение по причине великих потерь. Поведение главного союзника не разозлило Аттилу и не удивило, потому что готы говорили правду.

Битву можно было продолжать без воинов, которыми управляли гордящиеся своим происхождением потомки Амана, так как западные готы покинули лагерь Аэция. Но Аттила видел, как неохотно вчера умирали его воины. Проснувшаяся в них великая любовь к жизни более всего озадачила Аттилу. Напрасно он стыдил гуннов, напрасно убеждал, что если не начнут вновь храбро сражаться, если не вернут былую славу, то превратятся в рабов надменных римлян и трусливых вестготов. Гигантская добыча изнежила бесстрашный народ, который вкусил множество приятных вещей, доставшихся из захваченных городов и разграбленных римских вилл. Аттила слишком поздно понял, что позволил своим воинам вкусить не сладкое бытие, но яд, от которого не существует противоядия. Роскошь безмолвно призывала грубых кочевников не торопиться расставаться с жизнью, и они вняли голосу соблазнов. Аттила впервые не был уверен в победе перед началом сражения, а без уверенности в успехе глупо начинать любое дело. Враг же, напротив, сражался необыкновенно упорно. Он мог либо победить, либо умереть, а третьего пути не имелось. Ибо, если победит Аттила, у него не останется равных соперников на просторах Европы, и все народы ожидала участь рабов.

Несколько месяцев Аттила со своим войском бродил по Галлии. Аэций шел по его следам; он терпеливо ждал, когда предводитель гуннов совершит очередную оплошность. В том, что это произойдет, Аэций не сомневался, потому что нервы противоборствующих сторон напряглись до предела, но даже если струны арфы бесконечно натягивать, они начнут рваться. Военачальник римлян превосходно знал Галлию и не сомневался в успехе. Но тут возмутились его остальные союзники; бургунды, франки опасались оставить без защиты свои земли, жен, детей; и менее всего им хотелось гоняться за таким опасным противником, как Аттила.