Опавшие листья - Уильям Коллинз

Вот как он говорил, Руфус. Не могу описать вам наглость его тона. Если б я не думал о Регине, я обошелся бы с ним не как христианин, а взялся бы за свою палку и отколотил бы его.

Руфус не выразил удивления и не предложил никакого совета. Он погрузился в размышления о богатстве Фарнеби.

– Книжная торговля, как видно, приносит в этой стране большие барыши, – сказал он.

– Книжная торговля? – повторил Амелиус с пренебрежением. – У него двадцать других дел. Он издает газеты, У него есть медицинский патент, какой-то новый банк и еще Бог знает что. Это говорил мне один из его друзей. «Никто не знает: богат или беден Фарнеби, он, может быть, умрет миллионером или банкротом». Желал бы я дожить до того дня, когда социализм поставит на должное место таких людей!

– Попробуй прежде республики по нашему образцу, – сказал Руфус. – Когда Фарнеби упоминал о том, как привыкла жить его племянница, что хотел он этим сказать?

– Он подразумевал под этим экипаж для выездов, шампанское за столом и швейцара, чтоб отпирать дверь.

– Идеи Фарнеби переплыли моря и поселились в Нью-Йорке, – заметил Руфус. – А что вы отвечали ему?

– Я возражал! Все это пустое тщеславие! – сказал я. – Почему не можем мы с Региной начать скромную жизнь? К чему нам карета для выездов, шампанское, швейцар? Мы любим друг друга и будем счастливы. В Англии есть тысячи благородных семейств, которые желали бы иметь пятьсот фунтов дохода и довольствовались бы им. Дело в том, мистер Фарнеби, что вы преисполнены любовью к деньгам. Возьмите Новый Завет и прочтите, что сказал спаситель о богатых людях. Как бы вы думали, что он сделал, когда я заговорил таким образом – он с видом ужаса поднял руку кверху.

– Я не могу допускать святотатства у себя в конторе, – сказал он. – Я слушаю Евангелие в церкви каждое воскресенье, сударь.

– Этот христианин продукт новейшего времени. Он был упрям, как вол, не уступил ни на один дюйм. Его приемная дочь, твердил он, привыкла к известной обстановке. В такой обстановке она должна жить и выйти замуж, и это так будет, пока он имеет голос в этом деле. Впрочем, если она с пренебрежением отнесется к его желаниям и чувствам, то он от нее откажется, а она в таком возрасте, что может поступать, как ей угодно. В таком случае он заявит ей, так же откровенно как и мне, что он не даст ни фартинга, чтоб помочь ей и не упомянет имени ее в своем завещании. Честь же родства со мной он и теперь по-прежнему чувствует и признает, но при настоящих условиях не может принять ее. При другом положении дел он бы с гордостью повел Регину со мной к алтарю и с гордостью сознавал бы, что исполнил свою обязанность в отношении своей приемной дочери. Я оставлял его говорить, и когда он кончил, спокойно спросил его, не укажет ли он мне средство обратить мой доход в двухтысячный. Как бы вы думали, что он мне ответил?

– Он, может быть, предложил вам поместить ваш капитал в его предприятие? – сказал Руфус.

– Нет. Он считает торговлю унизительной для меня. Мой долг как джентльмена избрать какую-нибудь профессию. По некотором размышлении он нашел, что лучше всего сделать попытку на юридическом поприще, стать адвокатом – могут представиться выгодные дела, и средства улучшатся лет через десять. Вот перспектива, которую он мне представил, если я прошу его совета. Я спросил его, не шутит ли он. Конечно, нет! Мне всего еще двадцать два года, много времени для улучшения своих средств, и если я женюсь в тридцать лет, то буду еще достаточно молод. Я взял шляпу и на прощание высказал ему свое мнение. «Если вы действительно придерживаетесь такого взгляда, – сказал я, – то подумали ли вы о том, что Регина истомится и состарится за это время и что я могу не устоять против искушений, представляющихся молодым людям в Лондоне, или вы полагаете, что я проживу монахом в продолжение этих десяти лет? Нужна карета для выездов, шампанское и швейцар! Сохраните для себя ваши деньги, мистер Фарнеби, мы с Региной обойдемся и без них. Чему вы смеетесь, Руфус? Я думаю, что вы сами действовали бы не лучше моего».

Руфус вдруг принял снова свой важный вид.

– Говорю вам, Амелиус, – отвечал он, – вы представляете собой плод наполненный клещами, да?

– Что хотите вы этим сказать?

– Вы помните, я полагаю, когда мы были с вами на пароходе и вы рассказывали нам о том, что случилось с вами в Общине, рассказ этот обнаруживал соединение врожденного красноречия и чистого здравого смысла. Я теперь спрашиваю себя, сэр, что произошло с этим благовоспитанным, скромным молодым христианином, которого так изменило пребывание в Англии и знакомство с мистером Фарнеби? Я не могу отрицать, что вижу его во плоти по ту сторону стола, но также верно и то, что не вижу ни его духа, ни ума.

Амелиус опустился на софу.

– Иными словами, – сказал он, – вы находите, что я поступал тут как дурак.

Руфус закинул свои длинные ноги одну на другую и молча, утвердительно кивнул головой. Вместо того чтобы обидеться, Амелиус задумался.

– Я не обратил на это внимание сначала, – сказал он, – но теперь, когда вы об этом упомянули, я понимаю, что должен был показаться страшным простаком. Причина, как я полагаю, заключается в том, что я привык вращаться в обществе, которое вовсе не похоже на здешнее. Фарнеби – люди совершенно для меня новые. Когда речь идет о моей жизни в Тадморе, о том, что я видел, чему научился и что чувствовал в Общине, то я думаю и выражаюсь благоразумно, потому что тогда думаю и говорю о вещах, которые я знаю. Взвесьте и сообразите различие обстоятельств. Сверх того я влюблен, а это изменяет человека, и, как я слышал, не всегда к лучшему. Как бы то ни было, я имел дело с Фарнеби и прошлого не воротишь. Я не найду покоя до тех пор, пока не переговорю с Региной. Я прочел оставленную мне вами записку. Видели вы ее, побывав в доме?

Спокойный тон, которым был задан этот вопрос, удивил Руфуса. После приема, оказанного ему Региной, он ожидал, что от него потребуют отчета в его вольности. Но Амелиус был так поглощен настоящими заботами, что забыл о пошлых требованиях этикета. Слыша, что Руфус видел Регину, ему не пришло в голову спросить, какое впечатление произвела она на его друга. Мысли его были заняты препятствиями, которые могли возникнуть для его свиданий с ней.

– Фарнеби, после происшедшего между нами, непременно разлучит нас, – сказал Амелиус, – а мистрис Фарнеби будет ему помогать в том. Они не подозревают вас. Не можете ли вы еще побывать у них (вы в таких летах, что можете быть ей отцом) и под каким-нибудь предлогом увести ее гулять.

Ответ Руфуса был очень лаконичен. Он указал на окно и промолвил: «Посмотрите, какой дождь».

– Итак, я должен еще раз прибегнуть к услугам ее горничной, – сказал Амелиус безропотно. Он взял шляпу и дождевой зонт. – Не покидайте меня, старый товарищ, – прибавил он, отворяя дверь. – Это критический момент в моей жизни, я сильно нуждаюсь в друге.