Пекарь-некромант 3 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

— Действуй, профессор.

Не почувствовал никакого холода в животе: я не использовал магию.

Но Мясник услышал мой приказ, начал «действовать».

В глазах у меня потемнело. Почудилось, что я вдруг провалился в бездну — рухнул туда внезапно, даже дыхание перехватило. Так бывало и раньше (в прошлом мире), когда я резко вставал. Только теперь ощущение длилось дольше. И я при этом лежал, изображал покойника. Ощущение длилось точно не «доли секунды», как обещал мэтр. Вцепился руками в края кровати — не из боязни упасть, а чтобы ощутить опору.

«Доли секунды» показались мне четвертью часа.

Наконец, я увидел перед собой светлые точки. Тех становилось всё больше. Они кружили, подобно мошкаре. Постепенно превращались в больших мотыльков; потом слились в пятно света. И вскоре мой взгляд неспешно сфокусировался на ярком огоньке фонаря (свет в комнате я не погасил). Я узнал свою спальню. Увидел прямоугольник окна (за стеклом в полумраке размахивали ветвями деревья).

«Вот и всё, а ты боялась. Только юбочка помялась», — промелькнула в голове глупая фраза.

Когда тьма перед глазами окончательно рассеялась, я подумал: «Пронесло».

А потом содрогнулся, скорчился и заорал от БОЛИ.

Глава 14

Проснулся от того, что кто-то дышал мне в лицо. Разбудило меня не движение воздуха, а неприятный запах. Неприятный, но знакомый. Я не без труда открыл глаза и убедился в правильности догадки: увидел перед собой большую собачью морду. Надя. Губы волкодава шевелились в такт дыханию, из-под неплотно прикрытых век выглядывали белки глаз. По моей просьбе профессор Рогов заглушил запах псины. Но из собачьих пастей по-прежнему исторгались те ещё ароматы.

Постарался не шевелиться. Да и не очень-то у меня получалось двигать руками и ногами: те не имели пространства для манёвра. Обнаружил, что с трёх сторон окружён телами клифов. Вера прижималась спиной к моим ногам. В спину мне дышал Барбос. Я повертел головой: пытался понять, где нахожусь. Сложности с привязкой к местности не возникло. Узнал свою новую спальню в доме на площади Дождей. Фонарь на стене не горел, но с улицы через окно пробивались лучи восходящего солнца.

Попытался сообразить, почему лежал на полу, а не на кровати. Да ещё и на собачьих одеялах, которых раньше в спальне не было. Как случилось, что в мою комнату перебрались волкодавы: раньше они остерегались сюда входить — и правильно делали. И почему на моей кровати, привалившись на бок и свесив ноги, спала Шиша — в повседневной одежде, будто среди дня заглянула в мою комнату за какой-то надобностью, да случайно уснула. Девчонка хмурила брови, словно видела тревожный сон. Сжимала кулаки.

Снова взглянул на окно. Небо за стеклом посветлело. Деревья больше не казались мрачными тенями. Рассвет. Почувствовал… странность и неправильность того, что видел. Попытка разобраться в ситуации привела к звону в ушах и всё нараставшей головной боли. В прошлый раз я испытывал похожие ощущения, ещё будучи студентом. Тогда проснулся после весёлой пьянки в чужой комнате общежития с незнакомой девицей под боком. И вот так же пытался сообразить, как дошёл до такой жизни.

Девица под боком — это не три собаки.

Почему оказался на полу рядом с клифами я не помнил. Но воспоминания о том, что привело к такому финалу, появились — пусть и весьма обрывочные. Я воскресил в памяти ту БОЛЬ, что ночью рвала на части мой мозг, пыталась навечно превратить меня в скулящий, пускающий слюну овощ. Вздрогнул. Разбудил Надю. Собака открыла глаза, насторожила уши. Посмотрела мне в лицо, будто соображая, хорошее ли у меня настроение. Радостно взвизгнула. Получилось это у неё громко. Приподнялась — лизнула мой нос.

«Ну и гад же ты, профессор», — мысленно пробормотал я.

— Мастер Карп! — услышал я звонкий голос Шиши. — Вы очнулись!

Я слушал рассказ девчонки о том, как она услышала вечером мои крики, как наперегонки с волкодавами примчалась в мою спальню. По словам Шиши, она увидела меня на полу. Я катался от кровати до стены, сжимал руками голову и жутко орал. «У вас очень громкий голос, мастер Карп». Девочка хотела понять, что со мной произошло. Попыталась меня осмотреть, найти раны. Но я не подпустил её к себе. Стучал кулаками в пол, сжимал свою голову, пытался то встать на колени, то снова падал — стучался лбом о половицы. И продолжал «реветь, как раненный зверь».

«Ну и гад же ты, профессор», — твердил я.

Ощупывал лицо — в подтверждение рассказа Шиши, находил на нём запёкшуюся кровь. Чувствовал болевые покалывания в полученных ночью ссадинах. Смутно припоминал, те картины, что мелькали перед глазами ночью: испуг в глазах юной продавщицы, её решительно стиснутые губы, жалобные взгляды клифских волкодавов, яркое пятно фонаря на стене. А ещё тогда мелькали перед глазами похожие то ли на паутину, то ли на осьминогов рисунки. Память услужливо подсказала, что это и были руны, которые я заучивал, подвывая от боли.

«Ну и гад же ты, мэтр».

Вспомнил причину той БОЛИ, при мысли о которой до сих пор хотел жалобно всхлипнуть.

«Четверть часа? — простонал я. — Она длилась четверть часа? Ну и гад же ты, профессор!»

Не удивился бы, узнав, что за эту ночь полностью поседел. Потому что обещанные Мясником «пятнадцать минут» длились, судя по словам Шиши, несколько часов. А если верить моим собственным воспоминаниям — целую вечность. Девочка сказала, что хотела мне помочь, старалась допытаться, что со мной случилось, порывалась броситься на поиски лекаря. Я наорал на неё, велел оставить меня в покое, запретил выходить из дома. А ещё «очень плохими словами» ругал «мясника» — она сделала вывод, что я отравился, что у меня «колики».

Девчонка изредка поила меня вином — когда я на время умолкал, успокаивался. Держала меня за руку, гладила по голове. Проверяла, дышу ли я; прижимала ухо к моей груди, чтобы услышать биение сердца. Несколько раз ей казалось, что я вот-вот усну. Потому что моё лицо «разглаживалось», становилось «спокойным». Даже волкодавы в такие минуты переставали скулить — боялись спугнуть мой сон. Но потом я вновь хватался за голову, вырывался из её рук, метался по комнате и «ревел».

Шиша не смогла точно сказать, когда я уснул. Мои буйства в очередной раз стихли. Она сумела вновь ко мне подобраться. Опять проверила наличие дыхания. Уложила мою голову себе на колени, следила, чтобы я не проглотил язык. Поначалу девочке казалось, что успокоился я лишь на время. Но когда стали зевать и притаившиеся у стены волкодавы, она велела им принести одеяла. Потому что не могла меня перенести на кровать: не хватало сил. Сама уселась ждать — гадала, как пройдёт ночь.

«Почему ты меня обманул, мэтр?» — спросил я.

«Никакого обмана не было, юноша», — ответил профессор Рогов.

«Ты обещал, что боль если и будет, то продлится не дольше четверти часа. Ты говорил: пятнадцать минут! Фиг там! Чтобы ни померещилось мне ночью, но даже по словам девчонки я корчился едва ли не с полуночи до рассвета! Скажешь, не так? Я чуть кони не двинул от такой учёбы, мэтр! Какова на самом деле была вероятность моей смерти? Или того, что я навечно останусь идиотом, спятившим от боли?»

«Вероятность вашей смерти немного превышала семнадцать процентов. А вероятность получить критичную психическую травму — не более двадцати трёх».

«Двадцать три?! Я едва не стал дурачком. А может и стал, но сам теперь этого не пойму. Замечательно. Это ты называешь: не было обмана? Тебе не кажется глупостью идти на такие риски только для того, чтобы выучить жалкие семь рун и защиту от призраков, придуманную древним умником? Почему заливал мне о «четырёх» процентах? Для чего понадобился этот обман?»

«Вероятность летального исхода изменилась по причине увеличения объёма переносимой информации, — заявил профессор Рогов. — Пропорционально возросшему объёму требующих переноса данных. По этой же причине выросло время усвоения полученных знаний».