Отрава для сердец - Елена Арсеньева

– Почему?! – громко стенал тот. – Я бы спас его, спас, несмотря ни на что! Или хотя бы облегчил его смерть!

Но оказалось, что Лазарио до последнего мгновения хранил свое инкогнито. Он обобрал, обманул своего благодетеля, и стыд за содеянное оказался сильнее страха смерти.

Однако причиной столь жестокой казни Альвизо Бенато стали и другие преступления. Задержали его в тот миг, когда он под предлогом желания поцеловать проходившую мимо женщину сорвал у нее с головы драгоценности и пустился бежать с награбленным. Его схватили. По закону виновного в таком злодеянии следовало повесить, а потом обезглавить, но еще до суда кто-то узнал в обвиняемом некоего храбреца – любителя поединков (оба участника заранее отдавали свои кошельки и драгоценности третьему участнику – судье, так что потом имущество побежденного переходило к победителю) на базилике Святого Марко, не раз обагрявшего ее мраморный пол кровью, ибо Альвизо всегда выходил победителем. Почему он святотатствовал? Бог весть! Прохлада ли его манила, или очень хотелось попасть в рай, потому что, по венецианскому поверью, умершие здесь отправлялись прямо в объятия святого Марко, какие бы преступления они ни совершили на земле… Впрочем, и за это святотатство он был бы всего-навсего задушен в тюремных подвалах Дворца дожей, однако еще одна подробность его бурной жизни вскрылась в ходе следствия.

Драгоценности, щедро прихваченные Лазарио и Пьериной у своего благодетеля, иссякли довольно скоро, ибо парочка ела на золоте, денег не считала и швыряла дукаты на ветер пригоршнями, ни в чем себе не отказывая.

Когда шкатулки и кошельки опустели, Лазарио, знавший, сколь легкомысленна и чувственна его подруга (в своей постели она предпочитала видеть богатых людей), принялся эксплуатировать в свою пользу ее ветреность. Джилья ловила богатого господина и приводила к себе в дом. Когда он раздевался и тащил в постель сговорчивую красотку, в двери врывался Лазарио, изображавший разъяренного мужа. Бeдному любовнику не оставалось ничего иного, как голому спасаться через тайный ход, который заботливо указывала Пьерина. Она только забывала предупредить, что ход ведет на темную лестницу с ужасным проломом внизу… Ночью Лазарио подходил к пролому с известной только ему безопасной стороны, вытаскивал оттуда мертвое тело и сбрасывал его в канал. Но как-то раз он забыл это сделать. Жара стояла невыносимая, труп начал разлагаться. Ужасный смрад привлек внимание соседей, Джилья и Лазарио спешно сменили место жительства, на время оставив прежнее ремесло (другого такого удобного пролома быстро сыскать не удалось!) и принявшись за поединки. Но бесследно пропавших богатых людей искали, труп был опознан родственниками, еще чей-то не вовремя всплыл в канале… Словoм, тщательное расследование, взятое под особый контроль Советом десяти, довольно быстро связало концы с концами. И перед смертью Альвизо Бенато подвергся жестокому унижению: как торговец «своими рогами» он был, по приговору суда, одет в желтое платье, украшен парою рогов и под общие свистки и насмешки провезен перед казнью по всему городу.

Имя Пьерины не звучало на суде. Лазарио не выдал ее даже под пытками, отговорившись тем, что имел дело с наемной шлюхой. Джилья скрылась в последний миг – и новое громоподобное, душераздирающее «почему?!» Аретино означало: почему она не обратилась к нему за помощью?!

– Ей тоже было стыдно, – пыталась объяснить Троянда, но Аретино, вскинув брови, так глумливо протянул: «Е-ей?!» – что она умолкла. В самом деле: не похоже, чтобы Пьерину на ее разрушительном пути хоть раз остановило то, что называется совестью. Однако, верно, Лазарио крепко любил ее, коль не выдал, коль ценою собственных мучений спасал ее жизнь! Эта догадка впервые заставила Троянду внимательнее взглянуть на свою подопечную.

Сначала она испытывала к ней только брезгливость, а когда узнала историю Лазарио, к этому чувству примешалось еще и глубокое отвращение. Вдобавок, чтобы попасть в каморку, где поставили топчан для Пьерины, Троянде нужно было пройти чуть ли не через все палаццо, и то, что она видела по пути, никак не улучшало ее настроения.

Аретино не преувеличивал: ступени его мраморной парадной лестницы и впрямь были стерты подошвами сотен тысяч посетителей и просителей. Ежедневно Пьетро принимал столько народу, что двери всегда были открыты настежь, а слуги освобождались от обязанности докладывать. И разношерстная толпа пялилась на стены, расписанные фресками, на залы, украшенные картинами, статуями, эскизами, обрывками картонов, набросками Тициана, Джорджоне, Корреджо, Микеланджело… Троянда с восторгом рассматривала бы эти шедевры, однако ей мешало непрестанное присутствие уже знакомых Филумены, Фиордализы, Виолы, Порции, Марцеллины и прочего множества красавиц, молодых, резвых, легких, шаловливых, которые сновали тут и там, приставали к гостям, играли на априкордах [29], хохотали, шили, дурачились, кормили детей… При виде Троянды они сперва умолкали, а потом начинали наперебой делать ей реверансы один другого почтительнее – уж такие почтительные да глубокие, с такими восторженными, умильными гримасами, что Троянда с трудом переносила эти издевки. Она пыталась проскальзывать мимо Аретинок как можно незаметнее, но они, чудилось, нарочно ожидали ее появления, чтобы устроить из этого целое представление, после которого она влетала в каморку Пьерины вся красная, с колотящимся сердцем, дрожащими руками, испытывая острое желание передушить всех этих наглых красоток, а для начала – растреклятую Джилью, по вине которой столько приходится терпеть. И, входя в это обиталище близкой смерти, Троянде поневоле приходилось перевоплощаться в сестру Дарию, для которой слова сестры Гликерии о милосердии, всепрощении, жалости были не просто словами.

Ванна и гребень, облагообразив, изменили внешность Пьерины. Черные как смоль волосы трогательно оттеняли мертвенную бледность кожи, восковой, словно лепесток лилии, выросшей на могиле самоубийцы. Пьерина казалась такой юной, такой беспомощной, такой невинной… Как, во имя неба, умудрилась эта девочка оказаться виновной в совращении, распутстве, грабеже, убийствах?! Невозможно, просто невозможно было в сие поверить, и частенько, глядя на сизые губы Джильи, готовые вот-вот испустить последний вздох, Троянда думала, что это сломленное создание никак не могло быть столь порочным. Все-таки не зря молчал под пытками Лазарио: у него хватило благородства оберечь несчастную жертву своего сластолюбия от расплаты за то, во что он ее сам вовлек. Конечно, Лазарио один виноват во всем. Джилья просто не могла против него устоять. И вот теперь он казнен, а она – на пороге смерти…