Нагант - Михаил Елизаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мелькнул похожий на ошалевшего кота Пашка, дико проорав мне в лицо: «Моя душа покинула меня!» – и исчез, затянутый куда-то воздушным потоком.
В опустевшей развороченной комнате, возле рухнувшего стола, упершись острыми коленками в мутный паркет, с подвязанной щекой и тряпкой в руках, медленно, как маятник, из стороны в сторону раскачивался именинник, оглядывая ослепшими от горя глазами разоренное гнездо, отрешенно шептал:
– Кукушка я… Между жизнью и смертью я… Пейте кровь мою!.. Пейте… Не знаю я… ничего не знаю…
Грязной змеей скользит мокрая улица, дождь стучит по крышам жестяными каблуками, колышется за окном дряблый женский силуэт. Тихими шагами я захожу в подъезд, где витает хищный запах затхлого жилища и на осклизлых стенах мерцают слепые огоньки. Палец трет черный маникюр дверного звонка, он надтреснуто поет на двух слабых нотах, дверь открывается…
В коридоре меня встречают жаркие малярийные объятия и шквал свинцовых поцелуев.
«Да будь ты проклята в своих дурацких брюках, я ненавижу твое безумие! Пройдет время, и это милое личико станет для тебя источником горечи и унижения! Ты состаришься, любимая, и будешь пахнуть дохлой рыбой!»
Отблески холодного электрического света лениво таяли в бездонных, как шахты, глазах моей возлюбленной, и сама она таяла и растворялась, постепенно сливаясь со стеной, а через мгновение была уже тенью от спинки стула.
Откуда-то извне появился странный, маленький, словно горошина, шум, который по мере приближения к распахнутому окну обрастал дополнительными звуками, увеличиваясь снежным комом. Залетев внутрь, он ударился о стену и взорвался снопом звезд, точно петарда.
Это был специальный условный сигнал, так как в тот же момент появились любовники Наташи. Они показывались и исчезали, проникая в комнату через окно, выходили из шкафа, поглядывали из люстры и раскачивались на гардинах, как коты.
Первый любовник достал из кармана кролика, похожего на бутылку, и меня стошнило от его вида. Другой подхватил мое ослабевшее тело и отнес на руках в ванную, где мне на голову лили холодную воду, а потом опять принесли в комнату и бросили на пол.
Нахальный и толстый любовник, сидящий на шкафу, называл меня исчадием спирта и швырялся горящими спичками, а кто-то, стоящий сзади, сыпал в глаза песок. В какой-то миг на меня перестали обращать внимание, и я попытался спастись от них под кроватью, решив, что им не придет в голову искать меня там, но я так громко думал об этом, что сразу был обнаружен.
Когда я вылез из-под кровати и стал вытряхивать из глаз песок, меня пырнули ножом, а любовник, которого звали Валера, сказал:
– Так, что же еще с ним сделать?!
Я упал, неловко подвернув шею, но, несмотря на это, ответил:
– Да вы же убили меня! Что вам еще нужно?!
Один из любовников припал к моему левому уху и оглушительно крикнул:
– Ничего!
И этот звенящий крик взметнул, как осенние листья, мои смешавшиеся мысли. Я перевел взгляд на зеркало, висящее на стене рядом со шкафом, и увидел, что в черной глубине его плясали несколько голых стариков.
Из-под пола просочился грубый шепот: «Вишь, как смотрит… Естественно, что его девка ему изменяет…»
Я очнулся среди бесчувственных тел, сваленных на диван, как дрова. Очевидно, меня неудачно уложили лицом в подушку, и жестокий аллергический насморк сковал мои ноздри, а горло сделалось шершавым, как наждачная бумага. На кухне заманчиво кудахтал водопроводный кран, я, съехав с дивана, взгромоздился на свои восковые ноги и осторожно побрел по направлению к воде.
Проклятый пол раскачивался, как палуба, сообщая ногам такие неожиданные хитросплетения, что я оказался не в кухне, а у двери соседней комнаты, и стремительно ввалился внутрь, повиснув на дверной ручке.
Наташа и невидимый мирно лежали рядышком, кажется, на столе, и смотрели на меня разрывающимися от испуга глазами людей, безмятежно нежащихся в уборной, когда кто-то неожиданно врывается, сорвав хлипкий крючочек, звенящий на кафельных плитках трепетным колокольчиком…
Это была настолько художественно оформленная подлость, что я заплакал и сказал:
– А ты уже составила график, по которому изменяешь мне!
Я посмотрел на свою бледно-синюю, тонкую кисть, и одинокий болезненный вид ее растрогал меня до спазмов.
Я рухнул на колени и горько вскричал, ни к кому принципиально не обращаясь:
– Господи, что же мне делать?!
Голос невидимого, со всеми обертонами грубой мужественности, заносчиво ответил: «Добывать пантокрин из собственных рогов и лечить себя от импотенции!»
Из разных углов комнаты послышались одобрительные хлопки и пузырящиеся слюной смешки.
– Нет! Я не импотент! – гордо крикнул я. – Я возвышенно эротичен! Просто женщины никогда не были для меня сосредоточением полового инстинкта. Я искал в них духовную сущность. Я кроток и нежен и не могу конкурировать с самцами, одержимыми захватом пищи и женщин, для которых голод и любовь – равноценные переживания… А ты, Наталья, форменная блядь, поступила со мной, как с мухой… Оторвала крылышки и лапки, а потом убила и выбросила…
Растительный мир гораздо гуманнее, и лучше бы я был растением, черпая силы от солнца…
Мои дорогие внутренние органы!
В данный момент, кроме вас, у меня никого нет ближе, и поэтому я называю вас дорогими.
Простите, что я, может, подло поступил, истязая вас, а вот сейчас умираю, хотя смерть моя – всего лишь конец какого-то начала, наступившего в момент зачатия…
Я обнаружил себя лежащим на диване, среди упившихся гостей, торжественно удостоверился, что оказался тверд в любви к жизни, и решил, что пора учудить такое, от чего поседеют дети…
Ощущение трезвого равновесия полностью возвратилось, слившись в могучем симбиозе с громыхающей яростью, и я победно возвратился в комнату, где измывались над моим бессильным телом невидимый и его прихвостни.
Жалобно тренькнул выключатель, и яркий свет ударил, как копыто. В комнате никого не было, лишь разрушенный послепраздничный стол, съехавшая скатерть, мятая и в пятнах, разрозненные винные лужицы и скрюченные тельца окурков.
Я рванулся на кухню. Мерзость циничного разврата разила оттуда незримой конюшней…
Там находился только Саша. Завернутый в старый цветастый халат и перетянутый шерстяным платком возле поясницы, он, сидя на корточках, по-кошачьи настороженно испражнялся на расстеленную газету.
Увидев меня, Саша придушенно запричитал, обратив в мою сторону мутное старушечье лицо:
– Вот до чего эти падлы довели… За ногу к батарее привязали, я, блин, в сортир попасть не мог. И это в своем доме!
Саша шумно зарыдал и, ловко преобразовав газету в неуклюжий сверток, протянул ее мне:
– Во имя вечной дружбы, спусти в унитаз.
По какой-то закономерной случайности газета порвалась, и на пол посыпались экскременты, маленькие и плотные, как огурцы.
Я отступил на шаг и тревожно закричал:
– А Наталья моя где?!
Саша, кланяясь, отвечал:
– Ушла, ушла, милый… Как ты напился, так и ушла. Говорила, что видеть тебя не может такого, собралась и ушла, много часов как ушла.
– Душу мне она изорвала, – разоткровенничался я. – Скажи, может, все только приснилось – тебе поверю!
– А кто его знает, – сурово молвил Саша, – раз пьян был, нет истинного знанья… Одни предположения горькие… – Он задумчиво вытер о халат руки и грустно предложил: – Ты бы отвязал меня, а то пальцы, блин, не слушаются, – и с брезгливой застенчивостью подергал привязанной ногой.
– Телефон есть у вас? – черство не расслышал я, увлеченный собственным несчастьем.
– Ты в окошко покричи, вдруг услышит, – с неожиданным сарказмом посоветовал Саша и угрюмо помочился в раковину.
– Нет, не услышит, далеко она, – безразлично прошептал я и ушел, почувствовав себя круглым сиротой.
Просящий, как у цыганки, приплюснутый голос выплыл из темноты: «Молодой человек, вы меня извините, можно вас попросить об одной услуге?»
Женщина говорила осторожно, с глубокими паузами.
Я тут же развернулся и пошел на этот загадочный голос, пока он не материализовался в какое-то подобие серого бесформенного мешка, с широким, мерцающим сальной белизной лицом. Бурая челка опадала на прищуренные плутоватые глаза, извивались пиявчатые губы.
– Вы не могли бы позвонить мне домой, я имею в виду, моему мужу?.. А то я уже час здесь стою, и никого не допросишься. Вы единственный, кто подошел, я бы так до утра стояла. Всего лишь позвоните мужу и спросите, пришла ли домой Наташа…
При одном звуке проклятого имени густая волна давешней обиды мягко ударила по затылку, а в животе запрыгали горячие зайчики.
С трудом успокоив пляшущие внутренности, я сдавленно произнес:
– А почему это нельзя сделать самой?
Женщина жеманно полыхнула блестящими, как у жабы, глазами.
– Он меня так любит, так любит, но я хочу, чтобы он меня немножко приревновал и полюбил еще больше…