Молодые волки - Белов (Селидор) Александр Константинович

ву – писать или не писать Белову об их встрече с Леной. С одной стороны, им хотелось быть честными перед другом, а с другой стороны… С другой стороны, было много чего. Так много, что в конце концов Пчела с Космосом решили – пусть Саня их простит, но пока они ничего писать ему не будут.

XXXIII

Встреча с Космосом была как пощечина, как оплеуха, как удар под дых. Он давно уже ушел, а Лена все не могла прийти в себя. Щеки пылали, мысли в голове путались, было нестерпимо стыдно и больно. О настроении и говорить нечего – оно было испорчено напрочь.

– Ленок, ты что голову повесила? – утешали девушку ее спутники. – Из-за этого придурка? Брось, нашла из-за чего переживать! Вот увидишь, мы этого козла еще встретим и таких ему отвесим, мало не покажется! – после ухода братвы они расхрабрились, расправили плечи, и все как один выглядели героями.

Лена покорно кивала, что-то отвечала, улыбалась через силу, даже выпила по требованию мужчин один за другим три фужера шампанского. Не помогло и это. Ее ужасное, подавленное состояние не проходило. Вечер, увы, безнадежно испорчен. В конце концов это дошло и до ее спутников, один из них

вспомнил о каком-то срочном деле, а вслед за ним, сославшись на головную боль, отправилась домой и сама Лена. Дома, не вдаваясь в разговоры с мамой, она умылась и сразу забралась в постель. Лена лежала, уткнувшись невидящим взглядом в стенку, и вспоминала все события последнего года.

Ну что за жизнь была у нее в прачечной? За копеечную зарплату она целыми днями таскала туда-сюда чужое грязное белье. Отец беспробудно пил, мама болела, денег не хватало даже на то, чтобы сносно питаться! А ведь ей было только восемнадцать, и вокруг было столько соблазнов!

Через год после Сашиного ухода в армию умер отец, и они с мамой сменяли квартиру, переехав из престижного Юго-Запада в богом забытые Люберцы. Это была ее, Ленкина, идея – на доплату от обмена можно было и приодеться, и какое-то время просто нормально пожить, не считая каждую копейку.

С работой на новом месте оказалось труднее. Помыкавшись по разным местам, Лена, наконец, устроилась гладильщицей в кооперативное ателье. Там-то на нее и положил глаз

хозяин. Не проходило дня, чтобы этот похотливый толстяк не оказал ей какого-нибудь – весьма двусмысленного – знака внимания. То щипал за щеку, то похлопывал пониже спины, а то и прижимал к стенке в укромном уголке. Лена все это терпела.

Но потом, посчитав, видимо, что «этап ухаживаний» закончен, хозяин пригласил ее в кабинет и открытым текстом предложил:

– Хочешь, переведу тебя на прием заказов? Чистая работа и зарплата вдвое больше, а? Но, милая моя, тогда уж и ты будь добра… – и он, сально улыбаясь, кивнул на кожаный диван.

Да, можно было, конечно, гордо развернуться и уйти – назад, к раскаленным утюгам и клубам пара, но… Лена, опустив голову, попросила время на раздумье.

– Думай, лапочка! Думай хоть… до конца дня! – великодушно разрешил босс. – Только знай: глупой и упрямой работнице я не доверю даже утюга!

Все оставшиеся три часа Лена барахталась в трясине обывательской мудрости. «Жизнь только одна», «так и сдохну в нищете», «молодость прохо-

дит», «все равно никто ничего не узнает», «да что от меня – убудет?» – эти и подобные им мысли оказались сильнее и стыда, и чести, и верности слову. Вечером Лена уехала из ателье вместе с хозяином на его машине, а наутро уже сидела на приеме заказов.

А вскоре миловидную приемщицу заметил приятель босса – художник-модельер из Москвы. В отличие от своего друга, он был хорош собой, элегантен и обходителен. К тому же предложил Лене заняться модельным бизнесом и пообещал ей на этом поприще свою всемерную помощь! Она обрадовалась, ухватилась за него, как утопающий хватается за соломинку. Да и как ей было не радоваться – ведь это был реальный шанс круто изменить свою жизнь, вырваться из опостылевшей нищеты и серости. Маме и немногочисленным подружкам Лена сообщила, что уходит из ателье, и похвасталась, что скоро станет манекенщицей. Галантный кавалер, конечно, ее обманул. Он и не думал заниматься модельной карьерой девушки, она ему нужна была совсем для других целей…

Впрочем, это уже было не так важно – денег, что давал ей модельер, не избалованной достатком Лене вполне хватало.

Потом был какой-то торгаш, за ним – валютный спекулянт, хозяин чебуречной… Лена в полной мере поняла истинность пословицы «коготок увяз – всей птичке пропасть».

Именно поэтому она и перестала писать Саше. Просто стало ясно – то, что с ней произошло, уже невозможно ни утаить, ни простить! Да и не нуждалась она ни в чьем прощении: в конце концов, она сама выбрала себе такую жизнь! И эта жизнь, старательно утешала себя Лена, была куда интереснее, ярче и веселей, чем нищенское прозябание в прачечной! Да, все это так, и все же, все же…

Лена еще долго не могла уснуть – думала, вспоминала и то и дело тихонько, чтобы не разбудить маму, плакала…

XXXIV

Последние полгода службы стали для Белова самыми тяжелыми. Вывод советских войск из Афганистана стал для пограничников настоящей головной болью. На заставах поубавилось народу – бойцов перебрасывали за реку, прикрывать отход армии. Саша остался на месте, но забот заметно прибавилось – службу приходилось нести чаще, поскольку людей хронически не хватало.

Начальство в связи с этим нервничало, на заставы зачастили проверяющие. И без того задерганным пограничникам мотали нервы бесконечные комиссии. Лощинин осунулся, почернел – каждая такая проверка считала своим долгом что-нибудь накопать и как следует вздрючить замотанного капитана.

Еще одной проблемой для Лощинина неожиданно стали телевизионщики. Чем ближе был день вывода последних наших частей, тем большую активность проявляли люди с камера-

ми и микрофонами. Трижды корреспонденты наведывались и на заставу Лощинина. С ними приходилось нянчиться, как с малыми детьми, бросать все дела и повсюду их сопровождать.

В первый приезд телевизионщиков Белов был в дозоре и их не застал, во второй повторилась та же история, зато в третий раз его взяли в оборот по полной программе. Лощинин, смертельно уставший от визитеров всех мастей, велел разбудить отдыхавшего после наряда Сашу, представил его лучшим сержантом и поручил сопровождать съемочную группу. Три часа Белов вместе с молоденьким лейтенантом из отряда водил команду тележурналистов по заставе и ее ближайшим окрестностям. Кончилась экскурсия тем, что его с автоматом в руках и с верным Полем у ног сняли на фоне Пянджа и красно-зеленого пограничного столба. После этого вполне довольные телевизионщики укатили, а умотавшийся Белов отправился досыпать.

Наконец вывод войск был завершен. Настал долгожданный день,

когда генерал Громов торжественно прошел по мосту через Пяндж, поставив тем самым точку в бесславной десятилетней авантюре советского руководства.

На заставах, впрочем, после этого спокойней не стало. С афганской стороны ожидали всяческих провокаций, и, надо сказать, оснований для такого, беспокойства было предостаточно.

По этой причине дембель задерживался – об этом было объявлено официально. Это само по себе нерадостное обстоятельство усугублялось тем, что никто не мог сказать – на какой срок эта задержка. Полная неопределенность такого ожидания нервировала всех дембелей, и Белова, разумеется, тоже. Он ходил мрачный и злой, время от времени срываясь на своих подчиненных.

Незадолго до майских праздников Сашу вызвал к себе начальник заставы.

– Садись, Белов, – кивнул он на

стул.

Саша сел, с надеждой всматриваясь в хмурое лицо капитана – вдруг тот что-нибудь скажет про дембель?

– Ты чем на гражданке заняться думаешь? – спросил Лощинин.

– В институт поступать буду… – слегка растерянно ответил Белов. – А зачем вам?

Лощинин поднял на него усталые глаза: